Рассуждая таким образом, он тем не менее внимательно выслушал Лосницкого.
— Вы сейчас заинтересованы в том, чтобы как можно быстрее заполучить прибор, а точнее идею прибора, — выторговывал свою долю Лосницкий. — Если старик вздумает обнародовать результаты своих трудов, вы сразу лишитесь преимущества, которое я вам предоставил. Если помимо меня кто-то из тех, кто присутствовал на вечеринке, осознал важность сказанного… — он чуть было в чем-то не проговорился, чуть было не назвал имя человека, от которого узнал о существовании изобретения, но вовремя осекся и тут же поправился: — …осознал важность открытия, у вас будут конкуренты…
— Ладно, убедили, — кивнул Фрэнк, приняв решение. — Сделка состоялась. Вы мне рассказываете все, передаете список лиц, которые могут что-то знать о приборе. Я в свою очередь передаю вам пакет с пятьюдесятью тысячами долларов… Да-да, пятьдесят — и ни цента больше… И с этого момента вы становитесь нашим агентом… Да не дергайтесь вы так, право слово! Неужто вы думали, что мы вас просто так отпустим, если вы оказались у нас на крючке? Поверьте, агенты получают не так уж плохо…
— Но и долго не живут, — угрюмо произнес Лосницкий, никак не реагируя на то, что собеседник в два раза снизил плату за его поступок. — Во всяком случае на свободе.
— Не попадайтесь — и проживете на свободе до глубокой старости, — лицемерно усмехнулся разведчик. — Нам ведь невыгодно сдавать своих информаторов — согласно классификации одного из руководителей разведки Древнего Китая, Сунь-цзы, вы нам нужны как агент жизни… Ну а потом у вас просто нет другого выхода. Вы же сами понимаете, что разговор с вами уже записан, так что вы у нас на крючке. И только от вас зависит ваше будущее — примете наши предложения, тогда будете жить припеваючи настолько долго, насколько у вас хватит осторожности и везения, или же не принимаете их и тогда уж пеняйте на себя.
Лосницкий вздрогнул. Потом, попытавшись взять себя в руки, постарался спросить как можно небрежнее:
— Вы… Вы меня убьете?
Фарренхауз рассмеялся — теперь уже вполне искренне.
— Да Бог с вами, дорогой Александер! Да зачем же нам вас убивать?.. Право, вы и в самом деле не тех книжек начитались… Какой смысл нам рисковать своими людьми или выбрасывать деньги на наемных киллеров, чтобы убить человека, с которыми мы не смогли договориться? Мы же не террористы, право слово, мы честные разведчики… Нет, все гораздо проще: просто запись этого разговора завтра же будет передана вашим людям на Лубянке и на Смоленской площади. Пусть ваши соотечественники сами с вами разбираются. Всего-то и делов!
Лосницкий попытался спасти остатки своего реноме.
— Но и я могу сообщить о вас, скажем в ООН, и тогда у вас тоже будут неприятности…
Русский не успел закончить фразы, потому что его собеседник опять рассмеялся.
— Из вас, уважаемый Александер, шантажист, как… Впрочем, не буду вас обижать сравнением, потому что любое из них будет для вас просто оскорбительным… Даже если вы попытаетесь доставить мне неприятности, вам это не удастся. В самом худшем случае я буду просто выдворен из страны. Но этого не произойдет, потому что вы ничем не сможете подтвердить свои обвинения…
Бледный Лосницкий тоже улыбнулся, постаравшись сделать это как можно высокомернее.
— Но я тоже записываю наш разговор. И тоже могу передать эту пленочку…
— Да неужто вы думаете, что я этого не предусмотрел?.. — Фрэнк сейчас выглядел даже раздосадованным непонятливостью собеседника. — Если бы вы были немного наблюдательнее, то обратили бы внимание, что мы встретились именно в этом кафе и сели именно за этот столик. Здесь под столешницей я заранее спрятал специальное устройство, которое создает такой фон на записывающую аппаратуру, что вашу пленку, даже если на ней и будет прослушиваться какая-то речь, никто не сможет использовать в качестве улики.
— А вы… — пробормотал Лосницкий.
— А у меня нет с собой магнитофона, — откровенно засмеялся Фарренхауз. — Здесь же спрятан специальным образом экранированный микрофон. А записывающая аппаратура находится в машине, которая расположилась вон там, на безопасном расстоянии и передача информации в которую идет узким, точно настроенным лучом… Любезнейший господин Лосницкий, вы никак не хотите понять одну простейшую истину: каждый человек должен заниматься своим делом. Самый умный дилетант никогда не сможет переиграть самого посредственного профессионала… Высокие блондины в черных ботинках встречаются в кино, но не в жизни. Итак, хватит нам с вами заниматься ерундой и игрой в шпионов. Поскольку вы согласны на нас работать — а в этом я не сомневаюсь — я предлагаю вам для начала изложить прямо сейчас все, что касается прибора Штихельмахера. Деньги получите при нашей следующей встрече… Да не переживайте: мы своих агентов не обманываем!
Лосницкий с тоской смотрел на лазурную гладь озера. Теперь его уже не радовал вид скользящих по воде яхт, лодок и буеров. Он понял, что проиграл.
ПОДМОСКОВЬЕ, РУЗСКИЙ РАЙОН. ОСОБНЯК ВАХИ СУЛТАНОВА.
На разнеженном лице Вахи было написано такое блаженство, что ему можно было позавидовать.
Облаченный в один только небрежно запахнутый короткий махровый халат, оставляющий открытой смуглую мускулистую грудь, он полулежал в низком кресле, вытянув мохнатые ноги и устроив их на еще более низкой мягкой скамеечке. Перед ним на подушечке на коленях пристроилась едва одетая пухлая блондинка и массировала ему распаренные ступни. У нее под рукой находился раскрытый футлярчик с принадлежностями для педикюра.
— Вах, великий Аллах свидетель, если бы мне в детстве кто-то сказал, что я буду жить рядом с Москвой в таком вот доме и мне ногти на ногах будет обрезать красивая русская блондинка, я бы в такую сказку никогда не поверил, — разглагольствовал Ваха с заметным кавказским акцентом. — Хорошее время пришло, спасибо Горбачеву и остальным, которые это новое время создали… Я ведь когда-то срочную службу служил в этих местах, в стройбате, подмосковный пансионат космонавтов строили… Офицеры и прапора почти все были русаки и хохлы, а рядовые почти все чурки из Средней Азии. Только несколько человек нечурок, в том числе и мы… Сначала нас, кавказцев, командиры попытались зажать, а потом поняли, что мы в части порядок наведем лучше, чем все их уставы и политработы… Как-то, помню, против нас чурки толпой поднялись, а их человек сто или двести — хрен их кто, обезьян, пересчитает. А нас всего-то одиннадцать человек, и старший был у нас Сараби Варитлов, ох и сильный был, помню… Мы встали на плацу в круг, спина к спине, и стоим. Эти обезьяны вокруг нас прыгают, визжат, ругаются, плюются, а подойти к нам кто-нибудь не может — боятся. Не то что подойти — за камнем наклониться боялись, мартышки… Тут бежит наш замполит — молодой парнишка был, лейтенантик, старательный, верил, дурак, в дружбу народов и во всякое такое другое. Чурки его увидели — и сразу врассыпную… Как же давно это было!.. Сейчас мы русских вот где держим, — мгновенно переключившись на другую тему, он показал своим слушателям крепкий смуглый кулак. — Теперь они у нас служат, а их блондинки нам ногти на ногах обрезают…
Присутствовавшие слушали Ваху с разным чувством. Его двоюродный племянник Иса, только недавно приехавший сюда с Кавказа, с откровенным удовольствием. В самом деле, как представишь только, что такая вот белая женщина и его будет обслуживать… С ней ведь можно делать все, что захочешь… А он, Иса, уже хочет… Нужно будет попросить ее у Вахи. Или не ее — какая разница, в самом деле! Главное — чтобы русская! И чтобы блондинка! Смуглые мужчины любят белых женщин, и пользуются взаимностью. Не зря же кавказские женщины слово «блондинка» произносят через букву «я». А впрочем, смуглых и богатых согласна любить любая — во всяком случае в этом Иса убежден.
По окаменело-невозмутимому лицу Боксера невозможно было понять, какие чувства бушуют у него в груди. Он, заслуженный мастер спорта, в не столь уж далеком прошлом член сборной Советского Союза, призер Олимпийских игр, в свое время выступавший на ринге в полутяжелом весе, всегда испытывавший гордость и волнение, когда после соревнований на флагштоке поднималось алое полотнище, привыкший в слове «русский», произносимом иностранцами, в том числе кубинцами и американцами, слышать уважение к своей нации и к своим кулакам, — он вынужден был сейчас молча сидеть и слушать разглагольствования этого зарвавшегося, зажравшегося, заворовавшегося, обнаглевшего от обладания несметными богатствами и ощущения собственной всесильности чернозадого нацмена! Боксер его ненавидел, Боксер презирал себя — и от этого ненавидел Ваху еще больше. После нелепой гибели его прежнего начальника, Самойлова [1]управление банком фактически перешло в руки Султанова. Ну а тот начальника охраны фирмы решил не менять. Во всяком случае, до поры до времени… Боксер и сам рад был бы уйти, да только куда? Здесь он знал всех и вся, его тоже знали и ему верили, так чего же менять шило неизвестно на что. Платят-то тут очень неплохо, а как с этим делом будет в другом месте?..
