Все они окружили смеющегося пана Анджея: Кокосинский поднял ковш и запел:
Выпей-ка с нами, хозяин милый,хозяин милый!Чтобы пить вместе нам до могилы,нам до могилы!
Остальные подхватили хором, после чего Кокосинский протянул Кмицицу ковш, а ему Зенд тотчас подал другую чару.
Кмициц поднял свой ковш и крикнул:
– За здоровье моей любушки!
– Vivat! Vivat![6] – крикнули все в один голос, так что стекла задребезжали в оловянных переплетах.
– Vivat! Траур кончится, свадьбу сыграем!
Посыпались вопросы:
– А какая она из себя? Что, Ендрусь, очень хороша? Такая, как ты думал? Среди наших оршанских найдется такая?
– Среди оршанских? – воскликнул Кмициц. – Да против нее нашими паннами только трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете!
– Мы тебе этого желали! – сказал Раницкий. – Так когда же свадьба?
– Как кончится траур.
– Плевать на траур! Дети черными не родятся, только белыми!
– Будет свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь!
– Не жди, Ендрусь! – начали кричать все хором.
– Оршанским хорунжатам уже хочется с неба на землю! – крикнул Кокосинский.
– Не заставляй ждать бедняжек!
– Ясновельможные! – тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. – Напьемся на свадьбе вдрызг!
– Милые мои барашки, – взмолился Кмициц, – пустите же меня, а проще сказать, идите к черту, дайте же мне дом посмотреть!
– Незачем! – возразил Углик. – Завтра посмотришь, а теперь пойдем к столу: там еще стоит парочка сулеек, да с полными брюшками.
– Мы уж за тебя тут все посмотрели. Любич – золотое дно, – сказал Раницкий.
– Конюшня хороша! – крикнул Зенд. – Два бахмата отменных гусарских, парочка жмудских да калмыцких пара, и всех по паре, как глаз в голове. Табун завтра поглядим.
Тут Зенд заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет, и смеялись.
– Так вот какие тут порядки? – воскликнул обрадованный Кмициц.
– И погребок отменный, – пропищал Рекуц. – И смоленые бочки, и обомшелые сулеи стоят, как хоругви в строю.
– Вот и слава Богу! Давайте садиться за стол!
– За стол! За стол!
Не успели рассесться и налить по чаре, как Раницкий снова вскочил.
– За здоровье подкомория Биллевича!
– Дурак! – оборвал его Кмициц. – Что это ты? За здоровье покойника пьешь?
– Дурак! – подхватили остальные. – За здоровье хозяина!
– Ваше здоровье!
– Дай Бог в этом доме нам во всем удачи!
Кмициц невольно повел глазами по столовому покою и на почерневшей от старости лиственничной стене увидел ряд суровых глаз, устремленных на него. Это глаза Биллевичей глядели с портретов, висевших низко, в двух локтях от земли, потому что потолки в доме были низкие. Над портретами ровным рядом висели черепа зубров, оленей, лосей, увенчанные рогами; некоторые из них, видно, очень старые, уже почернели, другие сверкали белизной. Все четыре стены были украшены ими.
– Охота тут, верно, хороша, вижу, зверя много! – заметил Кмициц.
– Завтра и отправимся, а нет, так послезавтра. Надо и со здешними местами познакомиться, – подхватил Кокосинский. – Счастливец ты, Ендрусь, есть тебе где голову приклонить!
– Не то что мы! – вздохнул Раницкий.
– Выпьем в утешение! – сказал Рекуц.
– Нет, не в утешение! – возразил Кульвец-Гиппоцентаврус, – а еще раз за здоровье Ендруся, нашего дорогого ротмистра! Это ведь он, ясновельможные, приютил в своем Любиче нас, бедных изгнанников, без крова над головой.
– Правильно говорит! – раздалось несколько голосов. – Не такой дурак Кульвец, как кажется.
– Тяжела наша доля! – пищал Рекуц. – Одна надежда, что ты нас, бедных сирот, за ворота не выгонишь.
– Полноте! – говорил Кмициц. – Что мое, то ваше!
При этих словах все повставали с мест и кинулись его обнимать. Слезы текли по суровым и пьяным лицам растроганных товарищей Кмицица.
– На тебя только надежда, Ендрусь! – кричал Кокосинский. – Дай хоть на гороховой соломе поспать, не гони!
– Полноте! – повторял Кмициц.
– Не гони! И без того нас выгнали, нас, родовитых шляхтичей! – жалобно кричал Углик.
– Сто чертей! Кто вас гонит? Ешьте, пейте, спите, какого пса вам еще надо?
– Ты, Ендрусь, не говори так, – ныл Раницкий, на лице которого выступили пятна, как на шкуре у рыси, – не говори так, Ендрусь, пропали мы ни за денежку…
Тут он оборвал речь, приставил палец ко лбу, словно напрягая мысль, и, оглядев бараньими глазами присутствующих, сказал вдруг:
– Разве только фортуна переменится!
И все закричали хором:
– А почему бы ей не перемениться!
– Мы еще за обиды заплатим!
– Добудем богатство!
– И почести!
– Бог благословляет невинных. За наше благополучие, ясновельможные!
– За ваше здоровье! – закричал Кмициц.
– Святые слова, Ендрусь! – произнес Кокосинский, подставляя ему свои пухлые щеки. – За наше счастье!
Чаши пошли вкруговую, вино в голову ударило. Все говорили разом, и никто никого не слушал; один только Рекуц свесил голову на грудь и дремал. Через минуту Кокосинский запел: «Лен я мялкою мяла!» Услышав песню, Углик достал из-за пазухи чакан и давай вторить, а Раницкий, великий фехтовальщик, голой рукой фехтовал с невидимым противником, повторяя вполголоса:
– Ты так, я так! Ты колешь, я мах! раз, два, три! шах!
Великан Кульвец-Гиппоцентаврус уставился на Раницкого и некоторое время следил за ним глазами, наконец махнул рукой и сказал:
– Дурак ты! Маши, маши, а против Кмицица на саблях тебе не устоять.
– Против него никто не устоит; ты вот попробуй!
– И со мной на пистолетах не выиграешь.
– Дукат за выстрел!
– Дукат! А цель?
Раницкий окинул глазами комнату, наконец крикнул, показывая на черепа:
– А вон между рогов! Дукат за выстрел!
– Куда? – спросил Кмициц.
– Между рогов! Два дуката! Три! Давайте пистолеты!
– Согласен! – крикнул пан Анджей. – Три так три! Зенд, неси пистолеты!
Все загалдели, стали препираться; Зенд тем временем вышел в сени и через минуту вернулся с пистолетами, мешком пуль и рогом пороха.
Раницкий схватил пистолет.
– Заряжен? – спросил он.
– Заряжен!
– Три! Четыре! Пять дукатов! – орал пьяный Кмициц.
– Тише! Промажешь! Промажешь!
– Попаду! Смотрите, вон в тот череп, между рогов… Раз, два!
Все обратили внимание на могучий череп лося, висевший напротив Раницкого; тот вытянул руку. Пистолет дрожал у него в руке.
– Три! – крикнул Кмициц.
Раздался выстрел, комнату наполнил пороховой дым.
– Промазал? Промазал! Вон где дыра! – кричал Кмициц, показывая рукой на темную стену, от которой пуля отколола щепку посветлей.
– До двух раз!
– Нет! Давай мне! – кричал Кульвец.
На звуки выстрелов сбежались испуганные слуги.
– Вон! Вон! – крикнул Кмициц. – Раз! Два! Три!
Снова раздался выстрел, на этот раз посыпались обломки костей.
– Давайте же и нам пистолеты! – закричали все вдруг.
Повскакав с мест, друзья стали бить кулаками слуг по загривкам, чтобы те поторопились. Не прошло и четверти часа, как вся комната наполнилась громом выстрелов. Дым заслонил свет свечей и фигуры стреляющих. Грому выстрелов вторил голос Зенда, который кричал вороном, клекотал соколом, выл волком и ревел туром. Его ежеминутно прерывал свист пуль, летели обломки черепов, щепки от стен и рам портретов; в суматохе шляхтичи стреляли и по Биллевичам, а Раницкий, разъярясь, рубил портреты саблей.
Изумленные, перепуганные слуги стояли в оцепенении, тараща глаза на эту потеху, больше похожую на татарский набег. Завыли и залаяли собаки. Весь дом поднялся. Во дворе собрались кучки людей. Дворовые девки подбегали к окнам и, прижавшись лицами к стеклу, приплюснув носы, смотрели, что творится в покое.
Наконец их заметил Зенд; он свистнул так пронзительно, что у всех зазвенело в ушах, и крикнул:
– Ясновельможные! Девушки под окнами! Девушки!
– Девушки! Девушки!
– Давай плясать! – безобразно заорали шляхтичи.
Пьяная ватага через сени выбежала на крыльцо. Мороз не отрезвил разгоряченных голов. Девушки, истошно крича, разбежались по всему двору; шляхтичи ловили их и пойманных уводили в дом. Через минуту в дыму, среди обломков костей и щепок они пустились с девушками в пляс вокруг стола, на котором разлитое вино образовало целые озера.
Так потешались в Любиче Кмициц и дикая его ватага.
Глава III
Следующие несколько дней пан Анджей был ежедневным гостем в Водоктах и каждый раз возвращался, все больше млея от любви и восторга. Он и товарищам превозносил свою Оленьку до небес, пока в один прекрасный день не сказал им:
– Милые мои барашки, сегодня поедете на поклон, а потом мы уговорились с панной Александрой съездить всем в Митруны, на санях в лесу покататься и посмотреть третье наше поместье. В Митрунах панна Александра будет нас радушно принимать, ну а вы тоже ведите себя пристойно, смотрите, искрошу, если кто оплошает…
