— Вот теперь вижу, местный.— Она еще раз пошуровала кочережкой в самой середине костра.
Во все стороны юрты полетели желто-голубые звезды, оставляя за собой десятки круто изогнутых, не сразу гаснувших радуг.
— Вот так и живем,— задумчиво сказала Мария Чульдумовна.— Да что же я все о себе да о себе? Вы-то кто такие?
Я решил почему-то пока не услышать вопроса. Эрко был человеком гораздо более эмоциональным, четко отрапортовал:
— А мы, Мария Чульдумовна, писатели. Я начинающий. Он со стажем уже.
— Кто-кто?— не поняла хозяйка.
— Книги пишем, Мария Чульдумовна,— под моим укоряющим взглядом чуть менее бодро повторил Эрко и вдруг осекся.
И в общем-то было отчего: после этого «рапорта» хозяйка поглядела на нас совершенно иными глазами. Они стали у нее еще более узкими, недоверчивыми. Не знаю уж, за кого она приняла нас, но слова Эрко ее чуть ли не обидели. Сразу как-то сникла, ушла в себя.
Наступила долгая неловкая пауза. Разделенные костром, мы время от времени молча посматривали друг на друга. Мария Чульдумовна, закурив трубку, нам табака не предложила, закручивала сизые кольца дыма одна. Плохой признак, решил я. То же самое подумал, конечно, и Эрко. Во всяком случае, вид у него был виноватый. И не без причины. В самом деле, чего было торопиться? Лезть, как на Украине говорят, поперед батьки в пекло. Мне стало жаль Эрко, сделавшего досадную промашку. Но и Марию Чульдумовну понять было можно. Писатели? В такой глухомани? В такую погодку? В таком виде? В такой час? По меньшей мере маловероятно. Самозванцы какие-то, проходимцы, а то и похлеще того... Леса, горы — мало ли кого сюда занесет!
Выкурив одну трубку, Мария Чульдумовна тут же начала набивать другую. И все молча, молча. И все исподлобья поглядывая на нас через пламя костра.
Сколько так могло продолжаться? Я впервые за весь этот длинный день машинально посмотрел на часы и только тут заметил — они без стекла и стрелок, белый со стертыми цифрами циферблат стал похож на бельмо. Эрко заметил это и, чтобы мне было не так обидно, сказал:
— Мои совсем сорвались где-то.— Он показал мне исцарапанное, все в синяках запястье. -
— Несем не только моральные, но и материальные потери,— попробовал было пошутить я.
Шутки моей Эрко не понял.
У меня возникло странное ощущение: будто время остановилось не только на моих часах — вообще. Мы застряли на какой-то мертвой точке. На какой? Надолго ли? Что нас ждет впереди? И известно ли в самом деле, где «перед» и где «не перед»?
Мрачноватые мысли эти нарушил лай собак. Тех самых, которые чуть не разорвали нас, особенно меня, на подступах к юрте. Теперь они лаяли совсем по-иному — радостно, с повизгиванием, очевидно, приветствуя своих. Так оно и оказалось. Мария Чульдумовна поднялась со своего места, подбросила охапку поленьев в начавший тускнеть огонь, и в юрту один за другим протиснулось трое мужчин — два действительно были великанами, третий чуть поменьше, заросший широкой белой бородой. Прежде чем накормить внуков и мужа, Мария Чульдумовна мрачновато объявила им:
— У нас гости...
Все трое, смерив нас короткими взглядами, вежливо поздоровались. Старший, разгребая пальцами смерзшуюся бороду, устало спросил:
— Накормила?
— Чем богаты.
— Хорошо.
Хозяйка принялась потчевать пришедших, мы с Эрко отодвинулись было от костра, чтоб не мешать людям. Глава семейства воспротивился этому:
— Сидите, сидите, всем места хватит.
Ели пастухи проворно и много, по всему было видно — наработались вдосталь. Отара, наверное, большая, забот с нею хватает всем четверым, даже зимой. Зимой, может, даже больше.
Пока мужчины пили чай и шаркали деревянными ложками по стенкам глиняных горшочков, женщина расспрашивала:
— Кошару починили? Под Белым камнем?
— До той руки еще не дошли, мать,— за всех отвечал Шойдан.— С ягнятником еле управились.
— Подпоры поставили?
— Поставили. Чуть самих не придавило. Снег все идет и идет. Что за зима нынче? Дело к весне совсем, а он валит и валит, ветер дует и дует. Сроду такого не было. Под Белым камнем завтра все справим, если чего не случится. Слышь, собаки воют? Чуют! Сугроб навис такой на самом вёрху Лысого склона— того гляди обвалится и пойдет. Ну, ладно, об этом после ужина, мать. Дай спокойно поесть. Ты лучше об гостях скажи. Кто такие?
Мария Чульдумовна медлила с ответом, непривычное слово никак не решалось слететь с ее губ.
— Ну, чего ж ты? — повторил свой вопрос Шойдан. — Мы имеем полное право знать, кто у нас от вьюги хоронится? — Он посмотрел на внуков.— Так, что ли?
Те молча поддакнули.
— Сказывают, писатели,— произнесла наконец Мария Чульдумовна.
— Кто, кто?..— приложив руку к заросшему уху, переспросил Шойдан,
— Писатели,— повторила Мария Чульдумовна.— Книги будто бы пишут.
Опять наступило молчание — долгое, одинаково тяжкое как для одной, так и для другой стороны.
Мария Чульдумовна вновь закурила, подбросила дров в костер. Пламя взметнулось выше, на несколько мгновений жаркой стеной совсем отделило нас от хозяев. Распаленные желтыми языками огня, лица у пастухов стали бронзовыми, непроницаемыми, как у памятников.
— Надо что-то делать,— выбрав момент, шепнул я Эрко.— Бог знает, что они о нас думают.
— Документов у меня с собой нет,— вздохнул парень.
— У меня тоже. Кто ж мог подумать, что так все обернется? И все же надо как-то выкарабкиваться. И чем скорее, тем лучше. Ты поэт, тебе карты в руки.
— Не понимаю,— признался Эрко.
— Стих сочинить можешь? Хотя бы несколько строк. Все сразу бы на место встало.
Эрко растерянно поглядел на меня:
— Но ведь ни бумаги, ни карандаша...
Ни пишущей машинки,— съязвил я.— Голова на плечах? Чего еще надо? Давай!
Эрко неуверенно, не сразу, но все-таки внял моему совету. Через какое-то время я совершенно ясно увидел: губы моего «акына» пришли в еле заметное, беззвучное движение. Высвеченные огнем продолжавшего полыхать костра, они показались мне золотыми в те минуты, просто бесценными, я не сводил с них глаз.
Хозяева же, насмотревшись на нас вдосталь, наудивлявшись ночным пришельцам, вскоре отошли от костра, принялись за свои дела, желая тем самым подчеркнуть — словам нашим не поверили. Я с терпеливой надеждой продолжал посматривать на Эрко, на шепчущие губы его. Он с закрытыми глазами, тихо раскачиваясь у огня, то беззвучно бормотал что-то, то останавливался. Уж не засыпает ли, испугался я. До стихов ли ему после такого денька?
Но акыну было, оказывается, «до стихов». В какое-то мгновение он вдруг поднялся со своего места, попросил Марию Чульдумовну подойти к костру. Подошли все четверо, встали против нас. Эрко сказал:
— Я вот тут, Мария Чульдумовна, стих небольшой сочинил. Можно прочесть?
— Чего говоришь? — В узких глазах хозяйки сверкнуло недоумение.— Какой еще стих, ты что?
— Какой, не знаю, Мария Чульдумовна, не мне судить. Но сочинил. Прочесть можно?— повторил свой вопрос Эрко.
— Давай,— все еще не выходя из своего состояния, ответила хозяйка.
Эрко стал читать. Тихо, просто, без жестов, без модного «подвывания». Я много в своей жизни прочел стихов. Хороших, похуже, гениальных, всяких. Эти были прекрасными. Так мне по крайней мере тогда показалось. Про Марию Чульдумовну. Про подвиг ее воинский. Про орден. Про труд ее, уважения и славы достойный. Про мужа Шойдана и внуков-гигантов. Про нелегкую жизнь в горах и снегах. И все как было и есть, все непридуманное, даже имена всех четверых были названы, начиная со сложного отчества приютившей нас женщины.
Когда Эрко закончил, я посмотрел на пастухов. Они стали вдруг совершенно иными, словно оттаяли. Огонь, полыхавший меж ними и нами, сделался совершенно прозрачным, сквозь него хорошо были видны их лица — из суровых, замкнутых превратившиеся в добрые, пожалуй, даже чуть улыбчивые. И не «пожалуй» — именно улыбка привела в движение смуглые, иссеченные ветром щеки и скулы. Особенно у Марии Чульдумовны — ее невозможно было узнать. Даже незаметная слеза набежала. Быстрым движением смахнув ее она попросила:
— Читай еще.
— То же самое? — спросил Эрко.
— Да. Только не быстро. Куда так торопишься?
— Я совсем медленно читал, Мария Чульдумовна.
— Читай, пожалуйста. Еще тише, пожалуйста, ладно? Непривычные мы к этому.
Эрко покорно принялся читать снова. Неторопко читал, чуть ли не по слогам выговаривая каждое слово. И все поглядывал то на Марию Чульдумовну, то на Шойдана, то на внуков. Когда закончил, хотел, по-моему, спросить Марию Чульдумовну, понравилось ли. Но вопроса задать не успел. Опередив его, она сказала:
— Читай еще один раз, а?
Эрко смутился.
— Нет, Мария Чульдумовна, больше не буду, боюсь надоесть. А если вам хоть немного пришлось по душе, как воротимся домой, отдам в газету и лотом вам пришлю. На память, хотите?
