Больше в Москве я ни у кого не была, так как мы преимущественно останавливались в гостинице «Москва». Той самой, в которой погиб Янка Купала. Белорусы традиционно, именно после войны, в ней селились.
В Минске приходилось бывать во многих домах. Особой экзотики, как у Вольского, конечно, не водилось, однако что-то необычное встречалось у многих. Например, первый телевизор среди наших знакомых появился у классика детской литературы Янки Мавра, жившего на втором этаже первого подъезда «писательского» дома по Карла Маркса, 36.
Вещание тогда шло не более двух часов в день; одной из первых дикторов была ныне знаменитая и очень любимая народом актриса Мария Захаревич. Все соседи ходили к Мавру «на телевизор». Мы, дети, сидели на полу, на удивительном ковре, скорее кошме, черно-синей, с красноватым орнаментом, подаренной Мавру почитателями из Туркменистана.
Однажды, также еще в 1950-х гг., Янка Брыль привез из Польши, куда часто ездил, костюмчики в национальном стиле для Гали и Наташи, тогда 6-9-летних. Когда они появились в своих удивительных нарядах во дворе, то поразили красотой и детей, и взрослых. Действительно нарядно, да просто сказочно по сравнению с современным бросовым тряпьем из секонд-хендов! Но только писательские дети воспитывались в исключительной скромности, и больше в своих удивительных нарядах девчонки не появлялись — боялись излишнего внимания к себе.
В 1960-х гг. писатели Беларуси, возвратившись с Декады белорусской литературы из Узбекистана, привезли полученные там подарки — национальные тюбетейки, стеганые халаты и шелковые платки, которыми подвязывались среднеазиатские мужчины вместо кушаков. Кто-то из белорусской группы в таком халате даже ходил дома. А я использовала платок многообразно, например, в качестве салфетки, для покрывания разных поверхностей: он оказался очень прочным и не выгорал.
А что же везли белорусы, отправляясь в гости? В основном дары наших лесов и рек (естественно, до Чернобыля): обязательно связки белых сушеных грибов, перетертой с сахаром клюквы, варенья из лесной малины, вяленой рыбы. Вышитых и соломенных сувениров в 1950-е годы еще не продавали. А то, что вышивали своими руками наши бабушки, мамы и тети, вообще не считалось ценностью — бытовые вещи. Сегодня мы в семье, благоговея, за них даже взяться боимся.
Постепенно сувениры от поездок как украшение интерьера появлялись во все большем количестве. Когда в 1963 г. отец вернулся из США, где работал в составе белорусской делегации в ООН, он также привез какие-то штучки, но настолько быстро раздарил друзьям, что мы даже не успели их как следует рассмотреть. Впрочем, возможно, и правильно: явная штамповка.
А вот импортируемые китайские вещи в 1950-х гг., до того, как поссорились Мао Цзэдун и Никита Хрущев, были исключительно высокого качества. Очень хорошими оказались детские шерстяные костюмчики, красочные полотенца, вазочки, но особенно — шелковые изделия. Сохранившиеся в квартире моих родителей желтые в цветах шелковые покрывала за шестьдесят лет совершенно не утратили вид и по-прежнему нарядны.
В то время с большим вкусом делались фигурки из поделочных камней, фарфора и фаянса. Были у нас даже пресловутые семь мраморных слоников, считавшихся пошлостью, — мы с ними играли. Видимо, всякая мелкая пластика что-то значила для родителей как память о конкретных событиях и местах. Но в середине 1960-х годов, под влиянием модных тенденций минимализма, я, украшая дом, все это — как мещанское и безнадежно отжившее — повыбрасывала. Родители промолчали: то ли сами не считали ценностью собственные приобретения — мол, купим новые; то ли, скорее всего, не акцентировали внимание в целях воспитания: раз дочь убирает, украшает дом, уже хорошо; упреками можно отвратить от стремления заниматься домашним хозяйством.
Лет через десять после своей «домашней реформы» я сама горько пожалела об утраченных вещах и проклинала себя за свою непроходимую глупость. Меня оправдывает лишь то, что не я одна поддалась модному поветрию (тем более преображала квартиру еще подростком).
Сошлюсь на русского писателя Владимира Солоухина. Он писал в книге «Письма из Русского музея»: «Я помню, как откуда-то с Запада захлестнула Москву повальная мода на модерновую мебель. Совпало к тому же с большим жилищным строительством, то есть, значит, с переселением на новые квартиры. Пошли в ход столики на четырех раскоряченных тонюсеньких ножках, табуреточки на трех раскоряченных ножках, фанерные шкафчики, фанерные полочки, пластмассовые абажурчики и настольные лампы, глиняная посуда с облагороженным звучанием — керамика. Взбудораженные москвичи пошли выбрасывать из своих квартир красное дерево, карельскую березу, ампир, павловские гостиные, венецианское стекло и хрусталь. Не буквально выбрасывать, конечно, — в комиссионные магазины, где все это было моментально скуплено иностранцами за баснословный бесценок. Угар прошел быстро. Теперь снова какая-нибудь завалящая столовая ХІХ века стоит дороже, чем двадцать самых модерновых гарнитуров, но, увы, поздновато. Тысячи и тысячи москвичей остались при своей фанере, глине и пластмассе. Ах, это пошло, ах, это мещанство, ах, посмотрите, как на Западе. А Запад приобрел всю нашу пошлость, все наше мещанство, вывез к себе и весьма доволен».
Так же, как с ценными вещами, советские люди в 1991 году поступили с собственной страной — бездумно, бездарно, глупо...
И в нашей семье вещей не ценили. Все активно раздавалось, без сожаления выбрасывалось — тогда, когда можно было починить. А теперь я с завистью смотрю, например, на мраморную настольную лампу с зеленым абажуром, купленную еще в начале 1950-х гг., в доме Людмилы Карповой: и у нас была такая же. Где она? Как бы я хотела сейчас ее вернуть... Недаром моя младшая сестра Олеся и ее муж Сергей изредка, по возможности, покупают антикварные вещи — восполняют то, чем мы в своем легкомыслии бездумно пренебрегали. То есть действует закон жизненной полноты — возобновления там, где образовались искусственные бреши.
Оценивая квартиры наших соседей в «писательском» доме, пожалуй, наиболее высоко поставлю художественный вкус именно семьи Карповых. Всего в меру, все очень гармонично. И обязательно время от времени — снова-таки в целях воспитания детей — появлялись в их доме какие-то удивительные приобретения. Например, в начале 1960-х гг. у них в прихожей стояла огромная, в натуральный рост, собака-копилка из фаянса: каждый приходящий в квартиру норовил бросить в нее копеечки. Наполнялась она несколько лет. Было интересно опускать монетки в «собаку», а не потратить на мороженое, именно потому, что нигде никто такой большой копилки не видел. Друзья Карповых загадывали, сколько же она может вместить.
Все квартиры не лишены были уюта, так что назвать стандартными их ни в коем случае нельзя. Правда, в то время хороших обоев не было, стены в некоторых писательских квартирах покрывались колером и так называемым «накатом». Я и сейчас люблю именно такие стены. Окна занавешивались тюлем и в кухнях — простенькими ситцевыми белыми занавесочками с кружевом «ришелье» по краям. Позднее все гонялись за немецким «дедероном», появились также шторы из особой портьерной ткани с крупным рисунком. В 1970-е годы шторы стали шелковыми, в 1980-е — уже и гобеленовыми. В любом случае, даже в официальных учреждениях, с гардинами и шторами — более разнообразно, уютно, по-домашнему, по сравнению с одинаковыми — везде и всюду — жутко надоевшими с 1990-х годов жалюзи, закрывающими свет, унифицирующими все и вся.
Картины мало кто из писателей собирал целенаправленно, но нередки были подарки от друзей-художников — авторские произведения.
У большинства соседей-писателей, кроме Карповых, интерьеры очень простые. И самое интересное в них — именно картины, гравюры, фотографии, и конечно же, книжные шкафы с их наполнением. Широко известно, что самая богатая библиотека в Беларуси оказалась у Петра Глебки. Он приступил к собиранию книг еще в начале 1920-х годов, будучи чуть ли не подростком. Потому и стал академиком! В его библиотеке сохранились многие раритетные издания, например, первые книги поэтов «Маладняка». Своей страстью коллекционера и вдумчивого читателя он заразил всех соседей. Они буквально соревновались в приобретении книг. Довольно много привозили из Москвы, где покупали в «Лавке писателя». Причем Шамякин, как один из руководителей СП, ездил в Москву особенно часто. Совсем немало выходило и подписок классики. Можно было воспользоваться услугой доставки подписных изданий на дом из специализированного магазина на проспекте. Книги носила в двух клеенчатых сумках пожилая сухонькая женщина.
Общий дух библиофильства, характерный для жильцов нашего дома, передался и мне (и на всю жизнь): еще будучи дошкольницей, я сама стала с нетерпением ожидать книгоношу. Бальзака и Гюго, конечно, тогда не читала, но любила рассматривать огромные тома Большой Советской Энциклопедии. В 1990-е годы, еще при жизни отца, родные кому-то отдали эту энциклопедию в 50-ти томах — она считалась безнадежно устаревшей, из другой жизни, тем более, начинала выходить (страшно подумать!) еще в сталинские времена. Как же я сейчас о ней жалею! Несмотря на то, что разместить ее негде: моя квартира очень маленькая, и книги стоят не только в комнатах, но и в коридоре, прихожей, кухне, на лоджии. Да, БСЭ — начало пристрастия к энциклопедиям. (Знаю, что очень любил собирать энциклопедии писатель Вячеслав Адамчик.) В мои школьные годы, в 1960-е, появилась Детская энциклопедия в 10-ти томах. На сегодняшний ум — исключительно удачная, полная, продуманно и бережно составленная. Я тогда ее любила просто читать и перечитывать, очень часто использовала при подготовке уроков.
