на вопросы, касающиеся этого шрама, было видно, что ему очень тяжко вспоминать об этом. — Какой детдом? — Спрашиваю я. Он называет адрес. Потом уходит в комнату. Ожидание затягивается.
— Клим, ты куда пропал? — Зову я его.
— Алексей, — слышу его голос из комнаты — ты мог бы мне помочь?
— Да, конечно. — Спешу на зов, вхожу в комнату и предо мной стоит раздетый Клим. Не сразу понимаю в чём нужна помощь, но оцениваю его тело и размер члена, коим одарила парня природа. Я поедаю его глазами, но прикасаться не рискую.
— Ну и чего же ты остановился? Давай, ты же за этим приехал. — Видя моё замешательство, произносит он с отрешённостью в голосе.
Этими словами он меня убил, почти буквально. Я онемел, остолбенел и завис одномоментно. Я даже дар речи потерял. Нет, конечно, я хотел этого парня, и я бы, конечно, трахнул его, но вот чтобы так… Я на ватных ногах подошёл к нему и зашёл сзади. Парень дрожал несмотря на то, что на градуснике 32 градуса. Я взял что-то типа простыни и аккуратно накрыл его со спины, укутав.
— Клим, ты чего?
— Ну а зачем ты всё это делаешь? Явно не из альтруистических побуждений. Ты ведь хочешь меня трахнуть? Так вот я. Готов. — Он попытался скинуть простынь, но я её удержал. — Если ты беспокоишься о том, здоров ли я, то да, я здоров. Я не так давно проверялся.
— Клим, не говори так. — Каждое его слово как копьё, пронзало меня насквозь, от чего становилось как-то больно. Ведь где-то он был прав. И снова это удушливое чувство собственного ничтожества накрывает меня. Я нахожу в себе силы и захожу спереди, чтобы запахнуть простынь. Его глаза были влажными, и он был готов расплакаться. Но пока ему удавалось стоически удерживать слёзы.
— Клим, не нужно этого делать вот так. Прошу тебя, оденься. — Я говорил почти шёпотом. Мне было паршиво. Снова я всё испортил, поставив всё на деньги. Он больше не мог сдерживать свои слёзы, и они крупными каплями потекли по его щекам. Я не знаю, почему он плакал. Наверно, от того, что ему было очень стыдно, я не знаю. Но это не ему нужно было сейчас лить слёзы, а мне. Я сука, дебила кусок так привык всё покупать и брать то, чего хочу, что за всё это время отвык от слова нет. Я перестал видеть в людях человечность. И сейчас этот парень, чистая душа, к которой я тянулся, стоял передо мной, а я бл*ть всё испортил.
— Я бы хотел сейчас остаться один. — Выдавил он из себя шёпотом.
— Клим, можно я приду завтра? — В ответ я он направил на меня опустошённый взгляд. И сейчас в нём уже не было того света и чистоты, которая была ранее. «Сука и здесь насрал» — мысленно ору на себя. — Клим, напиши мне или позвони в любое время дня и ночи. — Оставляю визитку. — Я буду ждать. — Я медленно вышел. Ехал я с непонятным для меня чувством горечи. Давящее чувство в груди, непонятная резь в глазах. Не помню, как доехал домой. Но впервые в жизни, я не принял вечерний душ, а просидел всю ночь на террасе.
Утром Татьяна застала меня сидящем уже в кухне в полутьме. Она с пониманием отнеслась к данной ситуации и включила свет в комнате. Я сидел с начатой бутылкой коньяка, рядом стоял наполненный стакан, в котором уже давно растаял лёд. Но я так и не притронулся к нему. Вот я имею бабла, хоть бульдозером греби, а по душам поговорить-то не с кем. Столько знакомых, столько «друзей», но всё это фальшивка. Есть, конечно, Клим, но он наверно больше не подпустит к себе. От всего этого было так паршиво, хоть плач, но я не умел. Родители отучили меня плакать, жёстко пресекая мои попытки выражать таким способом своё недовольство.
— Татьяна, — зову я её. Женщина в годах. Всегда выполняла свою работу отлично. Работает у меня уже лет пять. Она входит.
— Вы звали, Алексей Юрьевич?
— Да. Татьяна, хочу у вас спросить. Почему человеку иногда так хочется плакать? — Она молчит. Я понимаю, что субординация и всё такое, да и я по отношению к ней всегда был весьма неприветлив. — Сегодня вы можете говорить мне открыто и это никак не отразится на вашей зарплате и работе.
— Это любовь, Алесей Юрьевич.
— Любовь — вторит мой голос. «Как мало я о ней знаю. Никогда не испытывал такого.» И тут меня осенило. «Любовь. Бл*ть.» Вскакиваю со стула, обнимаю Татьяну, чего никогда себе не позволял, по причине того, что считал её недочеловеком. Целую её в щёку. — Спасибо. — Кричу ей на бегу и исчезаю за дверью. На часах половина седьмого утра. Лечу домой к Климу. Света в окнах нет. «Спит» — думаю. Взлетаю на этаж. Дверь закрыта. Стучусь. Никто не открывает. Напротив, из двери показывается разъярённое лицо женщины.
— Ты чё бл*ть шумишь? Ребёнка разбудишь. Тебе чё тут надобно?
— Клим дома, не знаете?
— На скорой увезли его?
— Как увезли, куда увезли, зачем увезли? Когда? — Сердце заколотилось так, что в ушах зазвенело.
— Не знаю. Болен он был. Обострилось у него что-то там.
— Куда увезли? — Дрожит мой голос.
— Да скорее всего в третью.
— Спасибо. — Я пулей вылетаю из подъезда. Звоню в справочную, узнать, где третья больница. Судорожно ищу на карте. Стрелой лечу туда, не взирая на то, что стойки амортизаторов жалобно стонут от тех выбоен. Врываюсь в приёмный покой. Спрашиваю у регистратора привозили ли молодого парня? Нет, сегодня никого не привозили. Какая-то медсестра говорит, что сегодня дежурит первая, всех больных везут туда. Узнаю, как туда доехать. Лечу туда. В разговоре с медлительной дежурной едва сдерживаю себя, чтобы не перейти на крик и маты. Узнаю, что, да привезли ночью молодого парня лежит в хирургии, в палате называют номер. Говорит, что ожидает доктора. Вихрем влетаю в палату. От следующей картины, я аж вскипел. Лежит мой Климушка весь в поту и в бреду. Один забытый и оставленный. Вылетаю в коридор.
— А нука на*уй быстро позвали сюда врача. — Ору на всё крыло. — Быстро бл*ять врача в десятую палату. — Дежурная с перепугу вместо доктора вызвала охрану. — Тот подбегает ко мне и протягивает свои клешни. — Бл*ть, хоть пальцем прикоснёшься ко мне, и я сделаю так, что ты больше нигде работать не будешь. — Он ретируется, видно понял, что я серьёзно настроен. — Ты дура бл*ть, — снова ору на дежурную
