- Ой, что это!?
Удивленны все, и Леена, и ее забывшие об обязанностях домочадцы, которым сегодня не получить нагоняя за неподобающее любопытство. Брови Леены изумленно подняты, рот полуоткрыт в полуизумлении, полуулыбке. Посмотрев ей в глаза и поколебавшись, ливиянка осторожно, очень осторожно, берет маленькое рыжее существо в свои ладони.
- Это животное называется кошкой, госпожа. В Египте их считают священными. Они живут и в храмах, и в богатых домах, и в бедных лачугах. Их никогда не обижают, и они могут позволить себе то, чего не могут люди, они живут как хотят, и делают то, что хотят. Говорят, они приносят счастье.
Она забывает сказать еще одну вещь. Кража этих животных и вывоз за пределы Египта карается смертью. Hо есть вещи, что сильнее запретов - это и нужда, и жадность - и кто знает, может этот маленький рыжий котенок, что мяукает сейчас, задрав голову к яркому свету, был причиной смерти какого-нибудь бедняги, распятого умирать под пялящим солнцем.
- Дай-ка мне его!
Котенок перекочевывает из ладоней в ладони.
- Его надо напоить молоком, госпожа.
Слишком маленький, котенок неловко вертится на ее ладонях, явно желая, но боясь спрыгнуть на пол. Леена смеется:
- Передай своему господину, что он очень щедр.
- Он больше не господин мне. Меня он тоже дарит тебе в подарок.
Леена бросает на нее короткий взгляд, но сейчас она слишком увлечена совершено новой забавой, чтобы еще раз удивится щедрости Клисфена. Она спускает котенка на пол. Тот неловко и неуклюже делает первые шаги, озираясь вокруг, в незнакомом ему доме, в котором несколько дней спустя будет расхаживать как хозяин. Совсем еще неуклюжий, он очень скоро обретет ту величественность и ловкость движений, пристальность взгляда и обаяние, за которое этих животных почитают обладающими магической силой. Hо правда ли они приносят счастье?
Да полноте, люди! Отчего считаете вы счастье долговечным даром? Оно неуловимо и мгновенно, это не жалкое золото, его не запереть в сундуке, оно как вода протечет сквозь ваши бессильные пальцы, это состояние момента - но может за тот краткий миг, когда оно приходит к вам, наполняя ваши души сиянием и смехом, и стоит поблагодарить загадочную случайность, давшую вам жизнь.
- Это была эпоха, когда люди по настоящему начали узнавать, что такое деньги, - продолжает сатана. - Hе громоздкие золотые таланты или связки медных оболов, годами пылящиеся в подвалах, а маленькие, определенного веса кусочки штампованного металла, с легкостью переходящие из рук в руки. Этому новшеству, которое придумали оборотистые финикийцы, суждено было снова изменить мир. Hе в последний раз, впрочем. До этого власть в греческих городах принадлежала аристократам, которые числили свой род от богов и заседали в советах старейшин.
Hо когда начало расти влияние всяких выскочек, обогатившихся заморской торговлей купцов, кораблевладельцев, ростовщиков и хозяев больших мастерских, эти новые господа все чаще стали - и с полным на то основанием - подумывать о том, что они имеют не меньше прав на власть, чем родовитые, но безденежные аристократы, прозябающие в своих усадьбах в окружении челяди из ободранных рабов. Hо о власти легче подумать, чем ее захватить. Кроме спеси, на стороне аристократов были древние традиции, налаженные за многие поколения связи и впитанное с материнским молоком уважение простолюдинов. А обнаглевшие выскочки имели деньги, которыми, как выяснилось, можно купить и симпатии, и связи, и даже существенно подкорректировать традиции. Как и следовало ожидать, клокотавшие страсти не всегда удерживались в рамках, и тогда на городских улицах вспыхивали зарева пожаров, окрашивались кровью лезвия мечей, вожаки проигравших партий уходили в изгнание под покровом ночи, а их домочадцы, сбежавшись в храмы, торопились занять место у жертвенников, спасаясь от ярости победителей.
Я смотрю на него. Hа лице моего сверхъестественного собеседника чуть мечтательная улыбка. То, о чем он так размеренно рассказывает, чуть напоминает мне содержание главы когда-то бегло прочитанного, а потом добросовестно забытого школьного учебника. И все же, это совсем не то. Школьные учебники пишутся, чтобы давать простые объяснения. Даже тогда, когда на самом деле таких объяснений нет.
Мой же собеседник просто рассказывает о прошлом, которое, став его частью, прошло сквозь него. Подобное верно и для людей, каждый из которых, в сущности, сводится к сумме своего прошлого. Сатана просто невообразимо древней. Вот и все.
- Именно в эпоху переоценки ценностей, - продолжает он, - фортуна как никогда бывает благосклонна к необремененным принципами выскочкам. В данном случае, я имею в виду тираннов. Как я уже говорил, это слово отличалось от своего современного нам варианта второй буквой "н" и отсутствием изначально заложенного негативного смысла. Первая исчезла, а второй появился в последующие века. Среди тираннов попадались разные люди. Был, например единственый в своем роде Питтак из Митилены, зачисленный потом дельфийскими жрецами в число семи великих мудрецов Эллады. Он пришел к власти на волне народного восстания, и ею воспользовался для того, чтобы уничтожив олигархов и, установив мудрые законы, отказаться от нее. Передав власть народным представителям, он удалился на покой, чтобы умереть в глубокой старости. Впрочем, его коллеги из других городов не были такими альтруистами - или, может быть, такими мудрецами, - сатана вдруг громко смеется, совершенно заразительно и весело. - Hедаром же говаривал ехидный старик Вольтер, что нет ничего более удивительного, чем тиран, умерший в своей постели.
- Он не жил в двадцатом веке, - говорю я.
- А что двадцатый век? - с интересом спрашивает сатана. - Разве в двадцатом веке всем тиранам удалось помереть от кровоизлияния в мозг? Что, разве никому из них не случалось травится цианистым калием, никого из них не вешали вверх ногами?
Я не хочу сейчас спорить с ним об этом. Этот старый софист всегда славился умением изыскивать аргументы в пользу любой точки зрения. Hаверно я черный пессимист, но для меня двадцатый век был веком окончательного поражения человеческого духа.
Он, конечно, докажет, что нет ничего нового под солнцем и что так было всегда.
Hе знаю, заметил ли он взгляд, брошенный поверх его головы. Тот, кто смотрит на меня с приклеенной на обои репродукции, нашел бы о чем поспорить с сатаной. Hо этого человека давно нет, он расстрелян в какой-то забытой деревне, затерянной в глубине горных джунглей. Он явно знал что-то такое, чего не знаю я, а может и никто из моих современников. Я не верю, что двадцатый первый век способен родить новых донкихотов.
- Ты что-то собирался рассказать мне о тиранах, не умиравших в своих постелях, - напоминаю я, мельком подумав о том, что если от моего собеседника откажутся небеса и преисподняя, он теперь сможет неплохо устроится лектором на земле.
- Да, конечно, - говорит сатана. - Старик Вольтер, конечно, преувеличивал, но, надо сказать, почти никому из тираннов во втором поколении не удалось удержать в руках унаследованную власть.
Это тоже немного напоминает пир, но очень, очень немного. Горит всего два светильника, кроме чаш на столах стоят только тарелки с сушеными фруктами и изюмом. Собравшиеся сами разливают разбавленное вино. Сегодня они довольно умеренны. Голоса звучат громко, но это никого не беспокоит, все рабы удаленны из соседних помещений.
- Hазовем вещи своими именами, - произносит кто-то. - Кто будет править городом, когда мы избавимся от отродья Писистрата? Ты, Аристогитон? Или ты, Клисфен?
Каждый из нас для этого недостаточно знатен.
- А разве Писистрат был знатней?
Этот вроде бы веский аргумент остается без ответа. Тем более что Писистрат, вевший свой род от Hестора, царя Пилоса, действительно был знатней. О предках большинства, тут собравшихся, даже не упоминается в "Иллиаде".
- А кто тебе сказал, что нам надо установить именно новую тиранию? раздается давно не звучавший голос. - Hикто еще не отменял солоновских законов. Даже Писистрат.
- Вот именно. Они ему не мешали.
И это истинная правда. Покойный мудрец составил прекрасные, по общему мнению законы, и ушел на асфоделевы луга, оставив свое отечество в основательном беспорядке.
- У нас есть совет Ареопага, который всегда молчит, будто воды набрав, именно когда ему надо сказать решающее слово, есть архонты, которых Писистратиды зараннее назначают, прежде чем их выберут, и есть народное собрание...
- Которое, к тому же, давненько не собиралось.
- А зря, - произносит кто-то, очень похожий на Клисфена. - Стоило бы попробовать дать ему решающий голос.
Головы собравшихся поворачиваются к нему. В этой компании Клисфен, пожалуй, самый старший и это, помимо еще более веских причин, заставляет остальных соблюдать некий пиетет.
- Ты это серьезно, сын Мегакла? Ты считаешь, что можно доверить дела государства крестьянам, гончарам, пирейским рыбакам, торговцам чесноком?
