С улыбкой наблюдавший эту сцену Баки-Хаджи поздно оценил всю серьезность ситуации. В испуге он хотел было схватиться за край арбы, но было поздно – Харон всей своей массой налетел на сидящего сзади муллу, и оба они полетели в грязь. Вслед за ними слетел мешок кукурузы, он шлепнулся на землю, от удара развязался, и золотом зерен покрылась черная земля.
Больше всех пострадал Баки-Хаджи: его черная бурка была сплошь облеплена грязью, а сам он оказался на земле, придавленный Хароном. Старик еле встал, проклиная в душе незадачливого попутчика и его старую клячу. Харон тоже недолго нежился в грязи, он резко вскочил и, обрушив массу ругательств в адрес своей непокорной жены и кобылы, побежал вслед за арбой.
Минут через двадцать они опять сидели на арбе и, продолжая свой короткий путь, весело смеялись, вспоминая прошедший эпизод.
– Что ты ее не продашь? – смеясь, спросил Баки-Хаджи.
– Да кому я ее продам? Кто ее, старуху, купит? – отвечал Харон, осторожно дергая вожжами строптивую кобылу. – А честно говоря, думал, может, ожеребится. Так зря… Уже третий год вхолостую… А твоя-то гнедая как?
– Пока ничего. Ждем.
– Я ведь тоже свою кобылу к твоему жеребцу водил. Да видно он не смог.
– Он-то может, – смеялся Баки-Хаджи. – Просто ты и твоя кобыла уже не можете.
– Много ты знаешь, – взбесился Харон, – я и сейчас готов на молодухе жениться.
– А Алпату как? – издевался мулла.
– А что Алпату – дура старая! Мы вот на днях в Грозном были, так девки там так на меня и бросались.
– Да быть такого не может?! – сделал удивленный вид Баки-Хаджи.
– Да что не может, – дышал ему прямо в лицо вчерашним чесночным перегаром Харон. – Все вокруг кружились, прямо ходу от них не было.. Их столько там, и все такие молодые, голодные, пышные… Ведь там на равнине одно мужичье, только и знают, что курят да водку пьют.
– Ну так что, ты чем-нибудь там хоть прославился? – не унимался Баки-Хаджи.
– Да в этом проблемы не было. Просто эта дочь Хазы Кесирт, с нами в город ездила. Она с ума свела…
– Какая Кесирт? – уже серьезно спросил старик.
– «Какая-какая»? Хаза, что на твоей мельнице. Ее дочь.
– А что она в городе делала?
– Что и все. Купила в Махкеты на базаре яйца и сыр и перепродавала их в городе.
– А как она их несла?
– На себе, конечно, – отвечал Харон, оценивающе поглядывая на соседа.
– А ты что, не мог помочь своей односельчанке? – с удивлением спросил Баки-Хаджи.
– Ты знаешь, сколько там таких односельчанок? Да и арба у нас была перегружена. Сам до города пешком шел.
– А ты что вез?
– Мы везли тыкву, сыр, масло, в Махкеты еще двести яиц купили. Ты знаешь, какое выгодное дело! Обратно привезли керосин, соль, деньжат немного. Сыну подсобили.
– Как сын твой? – сухо спросил Баки-Хаджи.
– Салман – молодец! В милиции служит. Дали ему комнату. Потом, говорят, квартиру дадут. А так в комнате тепло, днем и ночью свет горит, не то что мы в горах.
– Так что ж, он, значит, безбожникам служит? – с металлической твердостью спросил мулла.
– Да при чем тут безбожники! Жить-то надо, Баки-Хаджи. А куда нам податься? Ты так не говори. Мы все в Бога верим! Днем и ночью Его дела вершим.
– Знаем мы вашу милицию. На своей шкуре пробовали… Ничего, время покажет, – злился старик.
Оба замолчали, отвернулись друг от друга.
Весенний утренний туман постепенно стал рассеиваться. Стало светлее. Вдалеке появились расплывчатые очертания почерневшей от времени мельницы, а за ней на косогорье обозначились силуэты могильных памятников. Горы еще спали, погруженные в туман.
– Слушай, Баки-Хаджи, а сколько сейчас стоит помол кукурузы на твоей мельнице? – нарушил томительное молчание Харон.
– Не знаю… Я ведь тебе сказал, что это не моя мельница, а всего нашего тейпа, – со злобной дрожью в голосе ответил Баки-Хаджи.
– А кто знает? – не унимался Харон.
– Спроси у Хазы, она все знает.
– Конечно, знает, эта ведьма, она чертова мать, и для вас берет, и себя не забывает, – съязвил Харон, сплевывая в сторону.
– А ты, наверно, хотел, чтобы все было бесплатно, как хотят твои большевики-безбожники, – все больше и больше нервничая, говорил мулла.
– Не знаю, чего хотят эти большевики, только на равнине все уже стало общим, или, как они говорят, коллективным.
– Здесь ты этого не дождешься… Поезжай к своему сыну-милиционеру в город и там наслаждайся всеобщим благом, а тут мы жили и будем жить так, как жили наши деды и отцы, и никому не позволим менять наши традиции и порядки, – от ярости голос Баки-Хаджи стал срываться, – а на мою мельницу я никому не позволю зариться. Ты понял?
– Чего ты на меня кричишь, Баки-Хаджи? Что я такого сказал? Успокойся, ради Бога!
– Я спокоен.
– Просто я хотел, чтобы ты поговорил с этой Хазой, чтобы она покачественнее сделала помол и взяла с меня не так много.
– Поговори с ней сам. Послал бы свою жену – Алпату, они бы и договорились, а то сам ездишь, как будто тебе больше делать нечего.
После этих слов муллы Харон искренне засмеялся.
– Да знаешь ты, я весь вчерашний день мать детей* уговаривал остаться дома. Мечтаю на мельнице встретить дочь Хазы Кесирт, – при этом он жадно облизал свои толстые губы.
– А зачем тебе Кесирт? – глядя в упор на Харона, спросил Баки-Хаджи.
– Как зачем, может, получится и поиграем.
– А что, она из игривых?
– Да не знаю. Ну она ведь все равно – жеро**. Дважды замужем была.
– А что, есть слухи? – уже тихо и вкрадчиво спросил Баки-Хаджи.
– Да нет, вроде нет… Да и в городе все о ней отзывались благосклонно. Просто хороша, чертовка. Жизнь отдал бы за ночь с ней.
– Кому нужна твоя дрянная жизнь и ты, – с издевкой сказал Баки-Хаджи, – вон твоя Алпату узнает, кастрирует тебя.
На это Харон ничего не сказал, только со злостью дернул вожжи. Пот выступил у него на лбу из-под короткой папахи-кубанки, весь почернел, надулся, но молчал. Видимо, тяжелые мысли одолевали его в этот момент.
– А ты знаешь, что у нашего председателя ночью коня увели? – наконец, не выдержав, перевел разговор на другую тему Харон.
– Какого председателя? У нас в селе председатель мой брат Алдум, и другого я не знаю.
– Ну как это не знаешь? – притворно удивился Харон. Теперь уже он издевался над муллой. – Разве не ты на днях ходил к нему для учета?
В это время дорога раздваивалась: один рукав уходил вверх по склону в сторону мельницы; другой полого спускался к роднику, вброд переходил на другой берег и тоже тянулся вверх в направлении к кладбищу. Обычно этой дорогой пользовались те, кто был верхом или на арбе, пешие пользовались только тропинкой через мельницу. Там чуть ниже строения был сооружен узкий – для одного пешехода – перекидной мост.
Баки-Хаджи на ходу довольно проворно соскочил с арбы, уронив при этом свою папаху.
– Удивительно! Сегодня все у меня в грязь падает. Видимо, оттого, что тебя встретил, – с досадой ворчал старик.
– Да что ты сошел? Доехали бы до мельницы, а там до кладбища рукой подать… Ты что, собираешься вброд родник переходить? Вода ведь холодная, – как бы искренне, сочувствуя, говорил Харон.
– Ничего, ничего. И на этом спасибо. Я здесь постараюсь немного привести себя в порядок.
– До порядка тебе, конечно, далеко, – засмеялся Харон, останавливая свою кобылу и оборачиваясь в сторону удаляющегося Баки-Хаджи.
Последняя реплика остро кольнула муллу, он резко обернулся, хотел что-то ответить, однако Харон обезоружил его неестественной добродушной улыбкой: мол, шутка.
– А ты слышал сейчас выстрел внизу, по дороге к Махкеты? – неожиданно спросил Харон, все еще так же улыбаясь.
– Какой выстрел? Мало здесь стреляют?.. Никакого выстрела я не слыхал, – ответил Баки-Хаджи и, повернувшись, хотел было идти, но новый вопрос Харона заставил его остановиться.
– А ты знаешь, что милиционеры-охранники нашего председателя за ночь разбежались. Вчера ваши люди вокруг них, говорят, носились.
– Ты много болтаешь, Харон, – прервал злобно Баки-Хаджи.
– Во-первых, я не болтаю, а, во-вторых, времена не те, когда вы – Арачаевы – могли всем рот затыкать, – из-под черных усов Харона показался ровный ряд белоснежных зубов.
Баки-Хаджи весь дрожал от гнева. Если бы у него в руках было оружие, он, не думая, бросился бы на обидчика. Но Харон знал, что низкорослый старик, с одной стороны, лет на десять-пятнадцать старше, а с другой – ему, как мулле, не пристало вступать в конфликт. И конечно, самое главное – власть другая, времена на те: его сын служит в милиции, в Грозном, другой тоже в Грозном где-то учится, и еще двое подрастают. В любом случае, времена изменились, теперь не Арачаевым здесь командовать.
Харон тронул вожжи, арба со скрипом поползла вверх по склону. Уже на ходу он крикнул:
