– Поддается! – как отрезал Федор Иванович. – Это были редакторские правки, это не ко мне. Ко мне – цензура, а не то, что было в «Москве». Там – их редакторский волюнтаризм, впрочем, мелкий и иногда по делу, хотя стилистика умершего автора – вообще-то закон. Хотя, отмечу еще, там в принципе было что поправить, было, Булгаков отнюдь не идеальный стилист. Дальше?
– А что дальше? Вот и всё. Больше сотни купюр – и идеологически кое-как понятных, и уж совсем никак не понятных. Суммарно больше пятидесяти страниц, сотни мест!
– Э, стоп! – поднял он руку. – Давайте будем точными. У вас всё на уровне «больше-меньше», а у меня как в аптеке.
Федор Иванович поднялся, скорым шагом направился в кабинет и уже через полминуты вернулся со стандартной канцелярской папкой на тесемках. На ней я разглядел надпись жирным фломастером: «М и М», 1966.
В папке оказалась стопка машинописных страниц и какие-то официальные бланки с текстом.
– Это, чтоб вы знали, одна из папок моего личного архива. Естественно, ксерокопии, а оригиналы – в Главлите, – он извлек один из листов, окинул его взглядом: – Итак, будем точными. Вот суммарные результаты по работе с романом. Всего сделано 159 купюр, причем 138 из них – по второй части романа. А вы – больше-меньше, сотни мест! Да не сотни, а всего полторы сотни. Сотня с половинкой.
– Папа, не ерничай, и этого хватает! – подала голос Агне.
– Конечно, хватает, доча! – согласно кивнул ее отец. – И всё по делу, повторяю.
– Ой! – хмыкнула доча.
– Нет, не «ой», моя любимая! Не «ой», Сергей! – он обвел нас взглядом. – Этот роман был впервые издан – где? В СССР! В нашем с вами сегодняшнем СССР. При товарище Брежневе. Издан. Это как? Это – чудо! Кто бы вообще знал не только о романе «Мастер и Маргарита», а вообще о Булгакове, если б не так? Ну сотня людей, как и прежде, и всё. А после нашей публикации знают миллионы. Но чтобы это случилось, надо было чем-то пожертвовать. А как иначе? Мы живем в СССР, а не в Америке или благословенной Англии. А вам тут, в СССР, надо всё, всё! Если надумали печатать, так полностью! Увы, так у нас невозможно. Ну невозможно, поймите вы это! Поэтому надо соизмерять свои желания с конкретным временем и местом, с местом, где вы есть, надо быть реалистом, а не максималистом, жить на земле, а не на соседнем с товарищем Господом Богом облаке.
– Папа, оставил бы ты Бога в покое, – поморщилась Агне, но это пожелание осталось без внимания. Последовало продолжение с того же места.
– А вы живете именно там, на облаке, да еще имеете претензии к тем, кто пусть с потерями, но сделал свою работу. А я скажу: вам, повезло, ребята, что кто-то это сделал! И Булгакову повезло, между прочим – причем во всем. Повезло, что в тридцатых его не уничтожил Сталин, а это было вполне реально. Повезло, что вовремя умер. Повезло с женой, которая выполнила его последнюю волю по роману. Повезло, что нашлись люди, Симонов и другие, которые пробивали роман в печать. Повезло даже с нами, со мной повезло, ибо мы старались соблюсти меру, мы, с одной стороны, понимали, что это за роман, а с другой, хорошо знали, где и в какое время мы живем. Это потомки, узнав подробности, могут тыкать в меня пальцем и негодовать, но вы-то, вы, кто в том же месте-времени, вы должны понимать, что возможно, а что нет, а если все-таки возможно, то сколько надо за это заплатить. Да, должны, но не понимаете.
Он закинул руки за голову, потянулся и, поскольку мы молчали, заговорил опять, причем как-то удовлетворенно, спокойно:
– Но вы – ладно, а вот я, я с собой в ладу и претензий по роману к себе не имею. Всё по делу, повторяю. Роман, слава богу, издали, а потом, само собой, всё пошло-покатилось, всякие его варианты, в том числе небесспорные, но полные. Всё по делу, эволюционно, от малого к большому. Э, я вас не утомил этой тирадой? А, деликатные мои? Что не спорите, не возражаете? Стесняетесь хозяина дома, у которого вы в гостях? Или глядите на меня, как на идеализирующего своё прошлое склеротика?
Тут Федор Иванович рассмеялся, а Агне поднялась, обошла стул, где сидел отец, и со спины обняла его.
– Ты бравый папка! – замурлыкала, потеревшись о его щеку. – Ты противный бравый папка, благодаря которому я родилась, а родилась, потому что… ну мы-то знаем почему.
– Ай, не всё ты знаешь, не всё! – озорно проговорил он и поцеловал дочь. – Ладно, мир. А собственно, разве мы выкапывали топоры войны?
Удовлетворившись мирным (вообще-то ничейным) исходом непростого разговора из серии «отцы и дети», я предложил:
– А не пойти ли нам к реке?
– Именно туда! – закивала Агне. – Я искупаться хочу.
– Здрасьте, приехали, уже вечер! – удивился Федор Иванович. – Надо было днем купаться.
– Днем не захотела, а сейчас – нормально.
– А купальник при тебе, захватила?
– Не-а. Ну и что? На мне белье классное, сойдет. А вы переживете, вы близкие.
Отсутствие плавок меня не волновало, поскольку купаться я не собирался. Мы вышли из дома в сад, миновали калитку и минут через пять были на берегу. Тихо, сумерки, народу никого, вода недвижима, едва отражает темнеющие небеса, напротив – угрюмый лес.
Мы с Федором Ивановичем уселись на самодельной лавке из бревен, а Агне скинула джинсы с футболкой, туфли и медленно пошла по песку к воде. Потом, уже по колено в ней, стала к нам спиной.
– Прохладно, – крикнула, – но хорошо!
Я заметил, что, когда, раздевшись, Агне шла к воде, Федор Иванович откровенно любовался дочерью, исключительно по-отцовски, ласково. Теперь, всё так же глядя на нее, уже поплывшую, сказал:
– А хорошую девочку мы с женой заделали! Красивую, добрую, умненькую. Свой человек. Какая стройная, чертовка! Прямо как мать. Да-да, она вообще похожа на мать – и светлыми волосами, и глазами, и фигурой, и по характеру. Эстонская кровь, вот так. Чудеса генетики… Что, эстонские гены сильнее? Да нет, наверно. Вот я и говорю – чудеса… Однако ж боязно мне за нее. Не сильная она, не боец, до сих пор еще ребенок. Сказки! Одни сказки на уме, это ж надо! Теперь вот училкой будет – значит, зарплата с гулькин фиг. Да ладно, я ей всегда подброшу, как и делаю обычно. А когда я помру? Вот и мать у нее была такая, несильная характером, тихая. Но твердая при всем при том. Ты знаешь, удивительное дело: я не вспомню, чтоб мы с ней когда-то ссорились, ругались. Ни-ни. А ведь столько лет бок о бок прожили! Редкий случай, наверное. М-да…
Он умолк, явно загрустив. Я молчал, глядя на плавающую Агне и изредка слыша ее фырканье. Да, хорошую девочку, как шутливо выразился ее отец, они с женой заделали. И еще, конечно, я обратил внимание на то, что он впервые сказал мне «ты». Приятно. И еще приятно то, что, несомненно зная о наших с Агне интимных отношениях, он не выспрашивает о моих намерениях или вообще о наших планах на будущее. Слишком деликатный? Или достаточно опытный и умный, чтобы понимать: тут нельзя торопить события, тут либо сложится общность, либо люди устанут друг от друга и разбредутся по собственным судьбам. Это действительно редкость, чтобы прожить душа в душу много-много лет. Тут надо родиться Ромео и Джульеттой. Но в отличие от шекспировской Вероны, где конфликтовали всего два семейства, эти конкретные Ромео и Джульетта, Федор Иванович и мама Агне, породнились в ситуации, когда вокруг них конфликтовали народы и смерть ходила по пятам за всяким.
В конце концов мы остались на ночь. Федор Иванович предложил: уже вечер, чего же ехать на ночь глядя, тут две комнаты, веранда, нет проблем. Мы с Агне согласились и, поскольку теперь можно было совсем расслабиться, опять уселись за стол в большой комнате. Тут возникло новое предложение хозяина:
– А что, ребятки, если нам еще по чуть-чуть выпить? Теперь мне не надо везти вас на машине на станцию – имею полное право! Вот и напьюсь. В честь вашего приезда. Надо ж мне напиться наконец. А то выпить тут не с кем, а в одиночку я не пью. Соседи мои по поселку – они люди замкнутые, большие чиновники на большой пенсии, а еще бывшие генералы всякие. Нет, вообще-то нормальные советские товарищи, но не шибко контактные, что хорошо. А сегодня – вы. Вот и чудесно, вот и напьюсь.
– Ты тот еще алкоголик! – улыбнулась Агне.
– Сейчас – да, а когда-то в войну – не поверишь, дочь, бывало всякое! Особо с 43-го, когда наступать начали. За очередной взятый город, за победу. Ой, пили! Солдатики, конечно, не часто, а вот среди высшего офицерья! Даже особисты здорово прикладывались, хотя им вообще-то пить было не положено, они бдеть должны постоянно… Ну да ладно. Агнешка, давай расстелем скатерть-самобранку, а я коньяк из кабинета принесу. А, и лимончик достань из холодильника на кухне, он там у меня есть, и баночку маслин оттуда же…
Потом мы попивали коньяк с кофе, а Агне свое вино, и говорили о чем-то малозначимом, беспроблемном, веселом, даже пару анекдотов вспомнили. Наверно, час прошел, и тут Агне зевнула раз, потом другой. И сказала:
– Вы продолжайте, а я наелась-напилась, прилягу тут на диване, рядом с вами, а вы говорите, говорите, мне так будет приятно – лежать и слушать вас.
