— У нас оно всегда бывает, когда приходит пароход, — сказал папаша Барт. — Попробуйте, останетесь довольны.
Мсье Чжо улыбался во весь рот, сверкая красивыми зубами. Жозеф уставился на его зубы, словно это было единственное, что его интересовало в мсье Чжо. Ему явно было досадно: у него у самого зубы совсем развалились, и не на что было привести их в порядок. Столько всего надо было привести в порядок, поважнее, чем зубы, что он порой сомневался, дойдет ли до зубов вообще когда-нибудь дело.
— Вы из Парижа недавно?
— Только что с парохода. Я пробуду в Раме дня три. Мне нужно проследить за погрузкой латекса.
Мать краснела и улыбалась, ловя каждое слово мсье Чжо. Он видел это, и ему было приятно. Вероятно, его редко слушали с таким восхищением. Обхаживая мать, он смотрел только на нее, не отваживаясь пока чересчур заглядываться на Сюзанну. Он еще не успел обратить должное внимание на брата. Однако заметил, что Сюзанна только на брата и смотрит, а тот сидит, хмуро и злобно посматривая то на его зубы, то на площадку для танцев.
— Машина называется «Морис Леон Болле», — сказала Сюзанна.
— Сколько лошадиных сил?
— Двадцать четыре, — небрежно ответил мсье Чжо.
— Черт, двадцать четыре… И, конечно, четыре скорости?
— Четыре.
— С места рвет моментально?
— Да, если нужно, но от этого быстро снашивается коробка передач.
— Дорогу хорошо держит?
— При восьмидесяти прекрасно. Но у меня есть двухместный «родстер», на нем я играючи делаю сто.
— Бензина много жрет?
— На дороге — пятнадцать литров на сотню. В городе — восемнадцать. А у вас какая машина?
Жозеф оторопело посмотрел на Сюзанну и вдруг рассмеялся.
— О нашей и говорить нечего…
— У нас «ситроен», — сказала мать. — Старый верный «ситроен», немало нам послуживший. Для нашей дороги вполне сойдет.
— Сразу видно, что ты его редко водишь, — заметил Жозеф.
Музыка заиграла снова. Мсье Чжо тихонько отбивал ритм, постукивая по столу пальцем с брильянтом. За каждым его ответом следовала долгая и тяжелая пауза. Но мсье Чжо, видимо, не решался сменить тему. Он покорно продолжал отвечать Жозефу, не сводя глаз с Сюзанны. Он мог смотреть на нее в свое удовольствие. Сюзанна с таким напряжением следила за реакциями Жозефа, что ничего вокруг не замечала.
— А «родстер»?
— Что?
— Сколько жрет бензина?
— Побольше. Восемнадцать литров на сотню на дороге. Тридцать лошадиных сил.
— Дьявол!
— «Ситроены» жрут меньше?
Жозеф громко засмеялся. Он допил шампанское и налил себе еще. Он явно решил повеселиться.
— Двадцать четыре, — сказал он.
Мсье Чжо присвистнул.
— Ничего удивительного, — сказал Жозеф.
— Многовато!
— Вообще положено двенадцать, — сказал Жозеф, — но удивительного ничего нет… потому что карбюратор давно уже не карбюратор, а решето!
Раскатистый смех Жозефа оказался заразительным. Он хохотал безудержно, по-детски, давясь и захлебываясь. Мать, вся красная от напряжения, пыталась удержаться, но не смогла.
— Если бы только это, — сказал Жозеф, — все было бы ничего.
Мать покатилась со смеху.
— Да уж, — проговорила она, — если бы только карбюратор…
Сюзанна тоже засмеялась. У нее был не такой смех, как у Жозефа, а более высокий и переливчатый. Это накатило на них ни с того ни с сего. Мсье Чжо был растерян. Он не понимал, с чего вдруг на них напало такое веселье и как себя вести, чтобы остаться на высоте.
— А радиатор! — вспомнила Сюзанна.
— Это рекорд! — подхватил Жозеф. — Вы такого в жизни не видали.
— Скажи сколько, Жозеф, ты только скажи…
— Раньше, до того, как я его немного подремонтировал, выходило пятьдесят литров на сотню.
— Ox — прыснула мать. — Когда выходило пятьдесят, это еще было неплохо.
— Да что там, — сказал Жозеф. — Если бы только это — радиатор и карбюратор…
— Правда, правда, — поддержала мать, — если бы только это… все было бы ничего.
Мсье Чжо попробовал засмеяться. Это стоило ему некоторых усилий. Может быть, они забыли про него? Они выглядели какими-то ненормальными.
— А шины! — проговорил Жозеф. — Шины…
Он так смеялся, что уже не мог произнести ни слова. Такой же безудержный необъяснимый смех сотрясал мать и Сюзанну.
— Угадайте, что мы подкладываем в шины, — сказал Жозеф, — угадайте…
— Ну, попробуйте, — подхватила Сюзанна, — угадайте…
— В жизни не догадается, — сказал Жозеф.
Приемный сын хозяина принес по просьбе мсье Чжо вторую бутылку шампанского. Агости слушал их и смеялся. Офицеры и пассажиры, хотя они ничего не понимали, тоже начали потихоньку посмеиваться.
— Ну, ну, думайте, думайте! — сказала Сюзанна. — Конечно, мы не всегда так ездим, слава Богу…
— Хм, не знаю, наверно, там у вас камеры от мотоцикла, — сказал мсье Чжо с видом человека, который наконец-то нашел верный тон.
— Нет, не угадали, — сказала Сюзанна.
— Банановые листья, — проговорил Жозеф, — мы набиваем шины банановыми листьями…
На сей раз мсье Чжо рассмеялся от души. Но не так самозабвенно, как они. На это у него не хватало темперамента. Жозеф уже начал задыхаться, смех душил его, он больше не мог. Мсье Чжо отказался от мысли пригласить Сюзанну. Он терпеливо ждал, пока это кончится.
— Оригинально! Курьезно, как говорят в Париже.
На них уже оглядывались, смотрели с недоумением.
Они не слушали его.
— Когда мы отправляемся в дальнюю поездку, — продолжал Жозеф, — мы… привязываем капрала к капоту… и даем ему лейку с водой… и фонарь…
Он икал через каждое слово.
— Мы сажаем его вместо фары… он служит заодно и фарой… Капрал — наш радиатор и наша фара, — сказала Сюзанна.
— Ох, я задыхаюсь, замолчи… замолчи… — проговорила мать.
— А двери, — добавил Жозеф, — двери у нас держатся на проволоке…
— Я уже забыла, — сказала мать, — уже забыла, как они выглядели, наши дверные ручки…
— А зачем нам ручки? — сказал Жозеф. — Мы просто прыгаем внутрь. Хоп, и все! Заходишь с той стороны, где подножка… Надо только наловчиться.
— Уж кто-кто, а мы наловчились! — сказала Сюзанна.
— Ох, замолчи, — сказала мать, — мне сейчас будет дурно.
Мать сидела вся красная. Мало того, что она была старая, — она так намучилась за свою жизнь и ей так редко случалось смеяться над своими несчастьями, что этот безумный смех действительно грозил ей опасным срывом. Она смеялась словно не по своей воле и так громко, что это вызывало неловкость, заставляло усомниться в ее рассудке.
— Нам фары ни к чему, — сказал Жозеф. — Охотничий фонарь ничуть не хуже.
Мсье Чжо смотрел на них, раздумывая, кончится это когда-нибудь или нет. Но он покорно слушал.
— Приятно встретить таких людей, как вы, таких веселых людей, — сказал он, надеясь как-то отвлечь их от неисчерпаемого «ситроена», чтобы не увязнуть в этой теме окончательно.
— Веселых? — ошарашенно переспросила мать.
— Он говорит, что мы веселые? — подхватила Сюзанна.
— Ах, дьявол, если бы он знал… — сказал Жозеф.
Жозеф определенно невзлюбил его.
— Да, если бы только радиатор и фары… если бы только это…
Мать и Сюзанна пристально посмотрели на него. Чем еще он собирается их насмешить? Они пока не догадывались, но смех, который уже начал было стихать, напал на них с новой силой.
— Проволока, — продолжал Жозеф, — банановые листья… если бы только это…
— Да, если бы только это… — подтвердила Сюзанна, продолжая вопросительно смотреть на него.
— Если бы только машина! — сказал Жозеф.
— Это были бы пустяки, — подхватила мать, — просто пустяки.
Жозеф уже смеялся заранее, и это действовало на них заразительно.
— Машина — это что!.. У нас ведь были плотины… плотины…
Мать и Сюзанна завизжали от восторга. Агости тоже прыснул. Глухое кудахтание со стороны кассы означало, что к ним присоединился и папаша Барт.
— Ох! Крабы… крабы… — простонала мать.
— Их крабы сожрали, — сказал Жозеф.
— Даже крабы… — сказала Сюзанна, — и те ополчились на них.
— Это верно, даже крабы, — сказала мать. — Даже крабы оказались против нас…
Какие-то пары снова закружились в танце. Агости по-прежнему сидел и смеялся, потому что знал их историю как свою собственную. Это вполне могло произойти и с ним, как и с любым из землевладельцев равнины. Плотины были для них для всех источником неистощимой боли и неистощимого веселья, когда как. Это был неистощимый смех над неистощимой болью. Это было ужасно, и это было смешно. Все зависело от того, что принять за точку отсчета: море, которое снесло эти плотины разом, в одно мгновение, крабов, превративших плотины в решето, или, наоборот, людей, которые полгода трудились, чтобы их построить, совершенно забыв, вопреки очевидности, о разрушительной силе моря и крабов. Самое удивительное, что их набралось двести человек — двести человек, разом забывших об этом, когда они брались за работу.
