я думаю? — Пивовар меланхолично разглядывал струйку дыма, поднимающуюся от обугленного древка. — О ценах на грёбаные факелы, конечно. Смола, масло, свечи, даже лучины — всё, что только может давать свет, стоит, как куски самого солнца, в этом алчном городишке ростовщиков и спекулянтов. А ещё, думаю о времени. Которое отмерено той или иной свечке.
— Не поверишь, буквально каждая попойка заканчивается именно так.
— Почему же — не поверю? У вас в Уилфолке тоже дорогие свечи.
— И короткие.
— О-о да…
— А откуда ты сам, Тилхамин? По лицу не понять, загорелый или смуглый. Черты неопределённые… да и нос явно был иной формы. Напоминаешь леммасийца, но имя дахабское. И бирнийским владеешь, как родным.
— Гадай-гадай. Всё одно не скажу. Да и сам не вполне понимаю. Отец был не того племени, что мать. А заглянуть в рода на семь колен мне уж точно не светит. Хах… опять про свет. Свечи.
— Тебе случалось убивать, Тилхамин?
— О-о… — трактирщик закатил глаза, пьяно улыбаясь, — буквально каждая попойка заканчивается именно так. — Передразнил он, довольно успешно подражая голосу Эйдена. — Кто не убивал? Нет смысла беспокоиться об этом. Не больше, чем о факелах, масле или смоле. Но все так и норовят вывернуть свою чёрную душу, своими грязными руками, как только выпьют достаточно моего золотого пива.
— И то не случайно. — Нараспев, с натянутой усмешкой протянул Эйден, похрустывая пальцами. — Ведь эти «все» пьют постоянно. А выпив — лезут грязными руками чего-то там кому-то выворачивать.
Сейчас он практически слышал скрип ступеней в другой, такой знакомой таверне «Под головой лося». Слышал скрип койки во втором этаже, и где-то поблизости — приглушённые стоны, крики Кэндис. Ещё немного — и услышал бы скрежет выбиваемой двери. Но вовремя очнулся, сглотнул, отыскал глазами другого задержавшегося пьянчугу, который шатался взад-вперёд на рассохшемся стуле, монотонно скрипя.
— Чушь! — Возмутился пивовар. — Выпивка — дар богов! Как добрая лошадь, металл или колесо. Иной раз какой-нибудь дурак угодит под телегу, а потом всю жизнь смердит на паперти, выставляя на обозрение кривые культи и проклиная судьбу. Но виновата ведь не телега, не лошадь и даже не кучер. Виноват дурак, что не смог уследить за обеими ногами сразу. Кто-то не может уследить за женой, у другого не держится хер в штанах, а дикари-сардийцы, чуть-что случись, хватаются за нож. Люди творят много всякого, весёлого и не слишком, трахаются и режут друг друга, бросаются за горизонт, вплавь или бегом, но выпивка, пусть и всегда неподалёку, не толкает, не тянет никого и никуда. Она лишь поддерживает, ласково раздувая в человеке, да и в женщине, то, что уже тлеет внутри. Не поднятый парус не надуть, дружище.
Тилхамин чуть откашлялся, глядя на подвижную дорожку лунных бликов в волнах, теряющуюся далеко в море, за причалами, кораблями, скалами. Вдохнув поглубже, как мог — продекламировал:
'Глупец опасен у штурвала,
Не знает цели и пути.
Утонет в тишине канала,
А мне что, в море не идти?
Талант и опыт, чистый разум!
Надуют воли паруса.
Всем слабым путь сюда заказан.
Но я здесь — слышу небеса!'
В стороне громыхнуло. Тип, качавшийся на стуле, теперь копошился на куче деревянных обломков. Ругнувшись, облевался шумно, натужно, после чего, не вставая, так на четвереньках и покинул веранду.
— Требовательная публика. — Проворчал пивовар. — Но вывернуло его пиво или поэзия? Наверняка — какая-то собственная нутряная хворь. А ты, мастер Эйден, даже и не думай держаться, как безногий дурак. Не вини телегу. И не бойся её. Все кругом пьют ровно потому же, почему ездят на лошадях. Так лучше, удобнее и приятнее. В конце концов — всё так задумали боги. Подвинь кружку, докончим последний кувшин и время расходиться. Скоро будет светать. Эй, женщина! Быстро сюда! Вычистить всё и…
Эйден не слышал, как Тилахмин ругался на молоденькую девчушку, перемотанную нелепой алой лентой. Не видел тяжёлых подзатыльников и пинка в голень. В голове шумело, шумели волны на берегу, мысли и воспоминания перетекали друг в друга, рождая если и не сон наяву — то глубокое, смутно-тревожное оцепенение.
Ещё через час или два он добрёл до борделя, где ждала шикарная комната с видом на гавань. Просторная и вычурно-броская, с высокими потолками и чистейшей постелью. Эйден не пошёл наверх, не появился даже в пятне света перед главным входом, где изысканно-раздетые женщины встречали гостей. Он обошёл здание слева, нырнул в переулок, по памяти и запаху нашёл ворота конюшни. Желток, как самый крупный здесь конь, торчал из стойла почти на четверть. Эйден погладил знакомую морду, не вполне твёрдо стоя на ногах — упёрся лбом в массивную шею. Жеребец как-то особенно понимающе вздохнул. Наверх, к людям, было нельзя. Девушки, такие чарующие, манящие, остро пахнущие… Уна, Юи и прочие… Были слишком похожи на ту, другую. Не стоило подставлять ветру то, что всё ещё тлело. Свернувшись здесь же, на соломе, под охраной чуткого Желтка, юноша уснул беспокойным, тревожным сном.
И видел крепкий стилет в крови. Босые ноги, торчащие из подворотни. Грохочущий клин всадников — атаку железных господ на строй нимийцев. Видел собственную искромсанную руку и тучи мух над разрытой братской могилой. И видел бога, вбитого глубоко в грязь, сломленного и раздавленного, среди наползающего тумана.
Той же ночью Аспен удостоился аудиенции у влиятельнейших людей. Состоялось целых три встречи, каждую из которых и по отдельности можно было считать небывалой удачей. С помощью старых знакомств, рекомендательного письма, денег и личного обаяния — он умудрился не просто попасть на мероприятие, чужакам совершенно закрытое, но и побывать в личных ложах высоких господ. Глав гильдий торговой Лиги Редакара.
— И таким образом, — продолжал вполголоса маг, с точно отработанной интонацией, выверенными паузами и смысловыми акцентами, — я был на полпути к успеху ещё до того, как удостоился чести познакомиться с вами лично. Мои исследования заметно продвинулись со времён работы в Боргранде. А собранная за это время информация сулит неминуемый и, что не менее важно, довольно скорый результат. Результат осязаемый, наглядный, для посвящённых — ошеломительный.
Флегматичный, совершенно седой старец вежливо слушал, склонив голову набок. Он был очень высок и заметно подтянут. Пурпурно-чёрный камзол его, отделанный золотом так густо, что даже искуснейшая кружевная вязь смотрелась тяжеловесной, наверняка обошёлся в годовой доход небольшого городка.
—
