на свалку в один из выработанных котлованов. Там его врасплох захватить было невозможно.
Колючий, готовый до крови сражаться за свое достоинство, — таким Юрка был лет с шести.
Зато по вечерам окраина принадлежала только своим. Со скамеечками, стульями выходили на улицу люди. Взрослые лузгали семечки, разговаривали. Несколько детских компаний — самые маленькие у ног взрослых, и чем старше, тем дальше от них — затевали игры. Перед солнечным закатом налетали от реки тучи комаров. Люди отмахивались зелеными ветками, разводили костры, бросая в пламя свежую траву, чтоб сильней дымило. Юрка оставлял товарищей, подсаживался к матери под теплый бок. Улица уходила на запад, и Юрка смотрел, как свет, исчезнувший на земле, медленно исчезает на небе. А на востоке тем временем показывалась одна звездочка, другая, третья… Вдруг начинал раздражать непрерывный, о делах прошедшего дня, разговор взрослых. Как они не замечают, что день кончался, а значит, и все те дела, о которых они говорят, кончились. Хотелось сказать: «Да помолчите же! Послушайте, какая тишина, как хорошо».
Сердясь на взрослых (однако желая быть справедливым и прислушиваясь к их разговору), Юрка забывал о небе. И вновь подняв лицо к небу («А я буду смотреть!»), видел, что за короткий миг высыпало еще множество звезд. Небо сделалось светлым: пришла полноправно ночь… На стульях и скамеечках, заражая друг друга, начинали зевать. И здесь кто-нибудь, похлопывая себя ладошкой по рту, случайно глянув вверх, поражался:
— А звезд! Посмотрите, сколько звезд…
— Да, — говорил кто-нибудь. — Пора спать. День впереди, вставать завтра рано.
И, вновь позевывая, с некоторой поспешностью люди начинали расходиться.
* * *
До войны каждый вечер Юрка терял очень мало — один прожитый день. Стоял же перед неизмеримо большим — Днем завтрашним, за которым простиралось Будущее. Будущее, в котором исчезнет Плохое, а Хорошее осуществится не как-нибудь частично, а полностью.
Во время войны, ложась спать, он терял все — и Прошлое, и Будущее. Днем Прошлое и Будущее, то есть Надежда, что в Будущем еще будет что-то, похожее на Прошлое, присутствовали в его сознании. Иначе бы он не рыскал по городу в поисках еды, топлива. Вечером он оставался с одним Настоящим. Сегодня Настоящее, завтра Настоящее — голод, холод, опасность… Вечером, прежде чем он засыпал, ему представлялись — лезли, накатывались! — лишь новые и новые варианты собственной гибели.
* * *
Их было у матери шестеро. Старшему, Мише, четырнадцать, Николаю двенадцать, Юрке одиннадцать, потом Маша и Митя девяти и семи лет, Зинке-Зинчику два с половиной. Отца на третий день войны призвали в армию.
Первые месяцы — это был сплошной плач по мирному времени. По ночам снились белые булки и сахар-рафинад. Юрка без конца бегал на свалку, разрывал кучи. Все куда-то исчезло. Измучается, ничего не найдет, однако через некоторое время начинает казаться, что просто не хватило упрямства, недостаточно глубоко копал, кроме того, надо попробовать в новом месте. Вновь копал и, ничего не найдя, приходил в ярость: «Зараза!»
А ведь в первые месяцы они были сыты. Чувства сытости не было, но жевали непрерывно. Фрукты, овощи, клей на деревьях выковыривали. Сухарей целых два мешка на чердаке лежало. Предчувствуя войну, мать еще зимой начала сушить остатки хлеба и складывать в мешки. Она из-за этого еще с отцом спорила. Отец, читавший газеты и веривший печатному слову, запрещал сушить сухари, разводить таким образом панику. Мать не слушалась и оказалась права. Сухари очень пригодились.
Однако и фрукты и сухари кончились. Мать, домохозяйка, подрабатывавшая тем, что обшивала соседей, по всему городу искала работы и редко находила. В военные времена каждый сам себя мог обшивать. Старший, Миша, еще перед войной поступил на фольгопрокатный, он был устроен, получал рабочие карточки, деньги. Устроен неплохо был и Николай, прямая противоположность Юрке — рослый, сильный. Николая всегда тянуло к реке, к рыбакам. Когда там, в артели, призвали в армию мужиков, он уже как бы числился по штату. Зарплату ему не платили, карточек не давали, зато рыбы он носил домой порядочно. Юрку мать в начале войны устроила на фольгопрокатный. Как и Николай, Юрка считался помощником. То есть работал, не получая ни денег, ни карточек. — помогал. Но если с Николаем расплачивались рыбой, то Юрка, в горячем цехе, размешивая краски для фольги, тратил силенки за так. Его, правда, жалели, давали передохнуть, в перерыв люди подзывали и подкармливали. Старый седой мастер все время успокаивал, обещая добиться для Юрки и денег, и карточек. Но единственное, чем попользовался Юрка за более чем двухмесячную работу, были несколько банок сухой краски, которые он притащил домой и с которыми не знал что делать. Есть сухую краску во всяком случае было нельзя.
* * *
За два месяца войны немцы прошли огромные расстояния и были остановлены километрах в ста от города. Их самолеты каждый день прилетали бомбить. Скоро стало ясно, что у немцев есть карты — бомбили они методично, разбив город на квадраты. Юркины товарищи день и ночь бегали но городу Где разбомбило дом или упал самолет — они спешат в это место. Сначала из любопытства. Потом поняли: на месте катастрофы всегда можно хоть чем-то поживиться.
— Нашим и ихним летчикам шоколад дают. Они его не едят. Он у них на крайний случай.
— Шоколад! — поражался Юрка. — А почему не едят? Я бы съел.
— От него пить хочется.
— Ну и пусть… А вы ели?
— Нет пока. Надо прибежать первыми.
Юрка кое-что узнал на фольгопрокатном. В мирное время было б чем похвастаться. Но товарищи, шляясь по городу, узнали гораздо больше. Они, например, раскрутили невзорвавшуюся авиационную бомбу и показывали Юрке шелковые мешочки с кругляшками взрывчатки — начинку бомбы. Юрка был задет. Юрка роптал:
— Не пойду больше на тот завод. У меня все болит, кровь из носа идет.
— А если расстреляют как саботажника? Юра, в старину так и было, что по пять лет у сапожника или портного ученик бесплатно работал, — возражала мать.
— Неправда! Тогда кормили. Пусть и меня кормят. Я помогать тебе хочу. Вот Зинка и Митька целыми днями ревут. А с ребятами буду ходить, если склад или магазин разбитый найдем, знаешь, сколько еды принесу?..
— Нельзя, Юрка. Терпи. Совесть у всех есть. Да ты у них нож в сердце!
Однажды стало ясно: завтра прилетят бомбить фольгопрокатный, кирпичный и изготовляющий сенокосилки. Мать сама сказала:
— Завтра на работу не ходи.
А брат Миша пошел. И все, кто был обязан, пошли. Немцы прилетели как по расписанию. Убило старого мастера,
