Ольга пошла было, но остановилась.
— Ты отдашь нашего ребенка в хорошую семью?
— В очень хорошую и добрую, моя королева.
Великая княгиня грустно кивнула и поспешно вышла из покоев.
3
Великая княгиня выехала по первому снегу, когда еще только-только укатали колею, но еще не набили на ней ухабов. Ее уютно покачивало, ее уютно согревала шуба, и ей уютно думалось о том добром и хорошем, чего так много было в детстве и чего так мало осталось сейчас.
— Древний Рим был могучим, потому что разделял и властвовал, — говорил ее отец, прозванный за прозорливость и любовь к чтению Вещим. — Можем ли мы поступить так же? Нет, дочь моя, и времена ушли, и мы, русы, — иссыхающая река в безбрежном славянском океане. Значит, не разделять и властвовать нам сейчас следует, а объединять как можно больше славянских племен вокруг стольного города Киева…
Ах, как тепло, как безмятежно жилось в детстве! Может быть, говоря о вечном блаженстве, христиане имеют в виду всего лишь детство человеческое? Единственную безгрешную пору жизни человека. Вспоминая об этом, единственном, лишенном тревог времени, великая княгиня окуталась дремой.
Но вдруг холод, пронзительный метельный холод ударил в спину, пробравшись под меховую полость, шубу и само тяжелое княжеское платье…
«Плеть!..» — вдруг с ужасом почудилось великой княгине. — «На правеже я, что без мужа зачала, на правеже…». Она вскрикнула. Остановились. Сопровождавшие девушки тут же бросились к ней.
«Что, великая княгинюшка? Что?..»
Велела поправить полость, что-то буркнула, но переспросить не решились. Тронулись опять, но великая княгиня думала уже не о прежнем блаженстве. Побежали привычные мысли о деле, которое необходимо было свершить во имя отцовских заветов, а думы о монахинях, предстоящих родах и неминуемой потере неповинного дитя гнала прочь.
И почему-то ни единого раза не вспомнила о сыне, которого звали Святославом, и который напрасно ждал, когда же, наконец, его вновь навестит матушка. Она и самой себе не могла объяснить, почему избегает мыслей о нем, хотя подспудно, где-то в глухих погребах ее души, хранился ответ, который она знала.
Она навестила его перед отъездом. Святослав обрадовался, о чем-то оживленно рассказывал, но она плохо слушала. Невпопад похвалила за посадку в седле, сбивчиво говорила о протестах думских бояр, об их своеволии и… И о чем-то еще, хотя он ждал каких-то других слов и иных рассказов. Сын попытался даже перебить ее, и она отметила про себя его невежливость в обхождении. А то было не дерзкое нарушение правил, а детское желание поведать что-то свое, свое…
Но хранительница Киевского великокняжеского Стола не слушала, а самое главное — не слышала его. Почему, почему она не слышала биения сердца собственного сына?.. Почему?! Да потому, что всем существом слушала другое сердце. Уже ощутимо бившееся в ней. И сейчас в теплом возке великой княгине было мучительно стыдно перед юным великим князем, ради которого она берегла Киевский великокняжеский Стол. Стыдно. И даже дружинная прямота Свенельда не могла отвлечь ее от этого мучительного, глубоко спрятанного в душе потаенного чувства.
Приглушить его могла только деятельность. И великая княгиня, не щадя себя, моталась по кривым заснеженным дорогам. Она любила и умела работать, а сейчас у нее был всего-то месяц, и она торопилась.
За месяц она успела больше, чем рассчитывала: заручилась твердой поддержкой новгородцев, псковичей и смолян, нанеся тем самым ощутимый удар по власти удельных бояр. А потом встретилась в назначенном месте с доверенными людьми Свенельда, переоделась в колючее крапивяное платье простолюдинки и исчезла в тихом христианском ските.
Ольга благополучно разрешилась от бремени, вовремя покинула скит и вернулась в Киев.
Все сложилось ладно и удачно, и ей казалось, что сторонники Игоря уже не осмелятся более претендовать на сладкий кусок центральной власти. Однако ее враги изыскали способ сохранить почти все свои привилегии. Окончательно сокрушить боярскую силу удалось только внуку королевы русов Владимиру Красное Солнышко. Может быть, это и утешило бы ее, но знать о будущем никому не дано, а вот о недавнем прошлом…
— Что-то меня тревожит, Свенди, — призналась великая княгиня, когда они остались вдвоем сразу после ее возвращения. — Но что? Не могу понять. А понять надо. Может быть, память о боли?
— Было нестерпимо больно?
— Я не об этой боли. Монашки дали мне какой-то отвар, и я очнулась только после родов. Мне показали младенца — это мальчик, Свенди, я знала, что будет мальчик.
— Они говорили с тобой?
— Нет. У христиан есть великая клятва. Они клянутся именем Божьей Матери, и это запирает их уста.
— Надолго ли? — усмехнулся Свенельд. — Палачи умеют вырывать признание даже у немых от рождения, а щедрая награда — тем более.
— Они боятся Страшного Суда больше, чем палачей.
— Они говорили тебе об этом Суде?
— Нет. Но я почему-то знаю. — Ольга помолчала. — И еще я знаю, что грешна пред их Богом.
— В чем же? — воевода мягко улыбнулся. — В том, что родила от любимого мужчины второго мальчика?
— После смерти законного супруга.
— Наш бог более милостив, моя королева.
Великая княгиня, казалось, не слышала его. Сейчас она слушала себя, свои чувства, а не свои мысли. Такое случалось с нею и раньше.
— Понятие греха есть только у людей. Звери безгрешны, — задумчиво сказала она.
— Тебя опоили каким-то зельем, — вздохнул Свенельд. — Как только они выкормят ребенка и отдадут его в семью, я повелю выгнать этих монахинь плетьми на мороз, а их обитель сожгу дотла.
— Ты никогда не сделаешь этого, воевода!.. — резко выкрикнула княгиня. — Ступай с глаз моих!..
И великий воевода тут же послушно вышел.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Княгиня Ольга добилась своего, и в воспитатели Святослава был определен Асмус, хотя Живан по-прежнему оставался его верным дядькой. Поступила она так не потому, что во что бы то ни стало решила перечить своему соправителю, а потому, что побывала в Царьграде, столице Византии. Там она была принята с подобающей честью, и пышность императорского двора произвела на нее огромное впечатление. Там же великая княгиня Ольга негласно приняла христианство византийского толка. Сам патриарх был ее наставником и крестителем, а восприемником от купели — император Константин Багрянородный. Получив богатейшие дары от императора, великая княгиня возвратилась в Киев, где устроила пышный прием, на который лично пригласила друзей детства Свенельда и слепого думного боярина Берсеня. После отменного пира она уединилась с ними в своих покоях, где с восторгом начала рассказывать о приеме ее императором Константином.
— Моим восприемником был сам император Константин Багрянородный.
— И ты, мудрая королева наша, до сей поры так и не поняла, почему именно тебе оказан такой небывалый почет? — усмехнулся Берсень.
— Я приняла там святое крещение… — начала было великая княгиня, но Свенельд резко перебил ее:
— Крещение связано с исповедью, королева русов. Какой грех ты просила отпустить тебе прежде, чем принять христианство?
Ольга молчала, потупив глаза.
— От этого зависит будущее правление великого князя Святослава.
— Я… Я покаялась, что знала о покушении на жизнь моего супруга…
— Ты хотя бы представляешь, что будет, если об этом узнает Святослав?
— Но тайна исповеди…
— Тайна исповеди — засапожный нож Византии. И они когда-нибудь воспользуются им.
— Ты не веришь императору Константину?
— Верю. Но император не вечен. А как поступит его преемник, можно только гадать.
— Но…
— За честь, оказанную тебе, мы заплатим кровью своих воинов. Послы, которые прибудут в Киев, потребуют участия наших дружин в войне Византии на ее сирийских окраинах.
— Почему ты так думаешь, Свенди?
— Потому что знаю. У меня есть свои люди в императорском окружении. Они дорого стоят, но отрабатывают мои дары.
Великая княгиня нахмурилась.
— А в окружении святейшего патриарха тоже есть твои люди, Свенди?
— Тебя принимал патриарх?
— Естественно. Святой патриарх утверждает таинство крещения.
— И какой же из грехов ты просила отпустить тебе у самого патриарха?
Ольга смутилась. Только на мгновение.
— Его святейшество патриарх сказал, что у принявшего христианство правителя его соправитель не может быть язычником. Ты остаешься командующим всеми боевыми силами Киевского княжества и постоянным членом Боярской думы, Свенди, но… — она запнулась, — но не можешь претендовать на управление Киевской землей.
