— Да не бейте, — вдогонку приказал герцог. — Он не хотел меня убивать… Заприте и пришлите к нему клирика потолковей.
Проводив глазами несостоявшуюся смерть, Рене как ни в чем не бывало обернулся к Эрику:
— Магия не всесильна. Тем не менее они с ней добрались до Эланда.
— Рене, — Эрик глянул герцогу в глаза, — как ты его услышал? Конечно, я стар, но и в молодые годы ничего бы не заметил. И не успел. Я тебя никогда не спрашивал, где ты пропадал и кто тебя научил драться, как не умеет никто — ни атэвы, ни таянцы, ни мы, уж не говорю про этих протухших имперцев. А теперь, когда акверо[3] у самой кормы, я спрашиваю тебя, Счастливчик Рене: кто ты теперь?
— Кто? — Рене задумался. — Я — это я. Это единственное, за что я ручаюсь. Да, я угадываю чужое движение до того, как оно сделано, я ощущаю присутствие тех, кто думает обо мне. Откуда у меня это — не знаю. Ну а драться меня научили там, где я провел годы, о которых ты не спрашивал. Я пытался обучить тому же Стефана, Шандера, маленького Рене. Они не смогли, ну так что же! Пусть я и один такой, я все равно рад! Если в руки попала хорошая шпага, стоит ли думать, как и где ее ковали?
— Я предполагал что-то в этом роде. Что-то проснулось у тебя в крови, что-то нам непонятное, но ты прав, это не так уж и важно. Знаешь, — маринер озадаченно поскреб подбородок, — я всегда терпеть не мог дурацкую байку, которую талдычат клирики. Ну, про то, как их добренький Триединый на всех рассердился и решил утопить. И только один человек додумался построить корабль и взял на него своих родичей и кучу всякой твари. От этого умника мы все и пошли, потому как другие утонули… Глупо это, никогда столько народу от одной семьи не разведется, люди не кошки.
А сейчас вот думаю, есть ли в этом смысл — если, конечно, тот потоп не был настоящим потопом, а корабль — кораблем. Вот если за него считать всю Тарру, тогда да. Триединый там или еще кто решил род людской погубить, а мы хотим выплыть. Похоже, сейчас так и есть. И ты — наш капитан, больше некому.
— Ну, если так… — Рене внезапно улыбнулся удивительно молодо и ярко. — Если так, я сделаю все как надо. Ведь я все еще Первый паладин Зеленого храма…
3
— С сегодняшнего дня велено тушить огни на два часа раньше, — вздохнув, объявил Симон, распаковывая объемистую сумку. Дотошный лекарь приводил в порядок свой медицинский скарб каждый день и с превеликим тщанием, полагая, что от этого может зависеть жизнь пациентов.
— Нам-то что? — откликнулась, не поднимая головы от шитья, Лупе. — Лекарь имеет право жечь огни всю ночь.
— Нам ничего, — согласился Симон. В последнее время говорить с Лупе стало очень трудно. После известия о гибели Шандера женщина так и не пришла в себя. Уж лучше бы кричала, плакала, проклинала Годоя и Ланку… Тогда можно было бы отпаивать ее травами, запирать в погребе, чтоб соседи не слышали крамольных криков, и за повседневными тревогами не думать о главном. Леопина несла горе молча, раз и навсегда дав понять, что имени Шандера Гардани в ее присутствии лучше не произносить. Она ходила на рынок, сушила травы, подносила вино свалившемуся на их головы два дня спустя после отъезда Романа и Герики Родольфу… Когда же лекарь предложил послушаться либера и уйти во Фронтеру, а затем в Эланд или Кантиску, Лупе ответила решительным отказом, так и не объяснив причины.
Маленькая колдунья отложила шитье, задернула аккуратные, пахнущие лавандой занавески, зажгла масляную лампу и повязала вышитый еловыми веточками фартук.
— Сегодня я приготовила бобы с бараниной.
— Спасибо. — Симон даже не пытался скрыть радость — бобы с бараниной были его слабостью, а покушать милейший медикус любил. Какие бы душевные терзания он ни испытывал, при виде сдобренной пряностями подливки беда отступала. Лупе знала за деверем эту слабость и в меру сил скрашивала ему жизнь.
Лисья улица объясняла их отношения по-своему. Пьяница-поэт ни у кого симпатий не вызывал, в отличие от его тихой приветливой жены, помогавшей Симону и по хозяйству, и в лекарском деле. Кумушки подумали и пришли к выводу, что между Леопиной и Симоном что-то есть, но отнеслись к этому с сочувствием. Старая Прокла, жившая возле самой Гелены Снежной, пошла еще дальше, прилюдно желая пьяному дурню потонуть в луже и не портить жизнь двум хорошим людям. Узнав об этом, Симон и Лупе долго смеялись. Тогда они еще могли смеяться, теперь же их домик походил на кладбищенскую церковь — чисто, грустно и тихо. Но отказать себе в последнем оставшемся ему удовольствии Симон не мог, а Лупе была рада хоть чем-то побаловать близкого человека. Они как раз сидели за столом, когда в дверь замолотили сапогами.
Симон остановился, не донеся ложку до рта. Лупе пошла открывать. Ввалился тарскийский патруль, но Симон не подкачал. Привычным жестом подтянув к себе сумку, он деловито осведомился:
— В чем дело? Кто болен?
— Медикус третьей степени Симон?
— Да, это я. — У Лупе оборвалось сердце, но толстенький лекарь не проявлял никакой тревоги. — Так в чем же дело?
Ему объяснили. Дело было не в нем. Просто дан регент решили, что отныне все медикусы должны проживать в Высоком Замке, пользуя больных в отведенных для этого помещениях в отведенное время. Объяснялось сие нововведение тем, что в условии Святого похода все, кто может быть полезен в армии, переходят на казарменное положение.
Симон, поняв, что лично к нему у стражников претензий нет, принялся спокойно собираться, словно бы уезжал по каким-то семейным делам. Покончив со сборами, он чмокнул Лупе в щеку, велел ей быть умницей и вышел в сопровождении топающих стражников.
Лупе выглянула в окно — им не солгали. Все обитатели Лисьей улицы, имеющие бляху гильдии медикусов, понуро брели к повозкам. Женщина покачала головой и задернула занавески. Оставалось лишь надеяться, что Симон, как и все прочие, в относительной безопасности. Дело не в походе — даже последний безумец не рискнет сунуться через Гремиху зимой. Зато все медикусы в той или иной степени знакомы с волшбой, а некоторые могут отслеживать чужие заклинания. Эти знания входили в обязательный курс Дозволенной магии и бывали весьма полезны, когда на кого-то пытались навести порчу. Обитатели Лисьей улицы могли определить, что поблизости творится нечто нехорошее, и разнести об этом по городу. Других причин, по которым лекарей следовало согнать под присмотр стражников, Лупе не видела.
Глава 3
2228 год от В. И. 10-й день месяца Звездного Вихря
Пантана. Убежище
1
Астен вряд ли мог внятно объяснить, что погнало его из дома еще затемно. В последнее время с ним вообще творилось нечто странное — стихи не просто не сочинялись, они перестали его занимать. Остров казался тесным и скучным, а лица Светорожденных — лишенными жизни масками. Брат правителя Лебедей с трудом заставлял себя жить прежней жизнью хотя бы внешне, разговаривать с соседями и родственниками, по ночам ложиться в постель, утром проводить несколько часов за письменным столом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
