Низко кружат сизари.
Тихий облачный край,
Сколько ж мне еще
Крыльями хлопать,
Чтоб до первой звезды
До своей
Дотянуть, до зари?
Скоро в поле и в рощу
Шарахнется ветер крученый,
На широтах судьбы,
На долготах звеня на крутых.
Шумовые метелицы –
Белые птицы Печоры
Полетят,
Ослепляя глаза поездам Воркуты.
И по улицам
Древним вечерним -
Прохожие редко.
Вологодские храмы
Оденутся в белый наряд.
И пойду я один
На вокзал,
На восточную ветку,
Пассажирский встречать,
Проходящий «Свердловск-Ленинград».
Знаю точно:
Не встречу ни друга в окне,
Ни соседа.
Растерялись, разъехались…
20
Мало ли –
Лет пятьдесят.
И назад побреду,
Воротник приподняв,
Непоседа.
Все никак не доеду домой,
По стране колеся.
* * *
Плачу я, что ли,
Листвою осеннею наземь...
Что-то привиделось,
Что-то припомнилось мне...
Поле ты, поле,
Единственный свет мой
И праздник!
Тени дождей,
Отраженные в давнем окне.
К ним припаду,
Чтобы памятью
Здесь отогреться.
И загудят
Мне в зеленых полях
Поезда!
И зазвенят
Проржавевшие
Старые рельсы,
Что заросли
И теперь не ведут никуда...
* * *
Все прозрачнее
Верб купола.
Что-то рвется во мне,
Что-то ропщет.
Может, юность
Внезапно взошла,
Словно месяц
Над дальнею рощей?
Кто ты? Где?
Отзовись… Не молчи.
Здесь душа
Что-то ищет незряче:
То ли кто-то
Забытый
Кричит,
То ли кто-то,
Отвергнутый,
Плачет.
21
* * *
- Душа моя,
О чем жалеть?
Так много здесь
Прошло бесследно –
На этой горестной земле,
На рубеже моем последнем...
- О том,
Что билось и рвалось,
О том, что плакало и пело,
О жизни,
Что любил до слез
Так тяжело и неумело.
* * *
Дни мои
Давние,
Словно под сердцем
Осколки.
Гляну в былое:
Как трудно
Прожил на земле!
Что-то забылось...
И все-таки
В памяти столько,
Что для другого
Хватило б
На тысячу лет.
Прежде,
Чем стану землей,
Поклонюсь троекратно
Отчему полю,
К которому
Болью приник.
Ты не поток,
Уходящий в меня
Безвозвратно, -
Входишь,
Навек превращаясь
В горючий родник.
Мир мой осенний,
Отрада моя и спасенье,
Видишь –
Над лугом
Над бывшим
Туманный платок...
Мир мой осенний,
Надежды моей воскресенье,
Не обдели меня
Поздней твоей теплотой.
22
![]()
ПРЕДВЕСТНЫЙ СВЕТ
«Предвестный свет». Казалось бы, что
особенного в этом сочетании? А между тем,
из-за этого названия поэтического сборника в
1985 году редактор Северо-Западного
книжного издательства (г. Архангельск)
Елена Шамильевна Галимова попала в
больницу.
Появление Михаила Николаевича
литературная Вологда восприняла
благожелательно, что пермяков удивило. Еще
когда мы готовились к переезду, друзья
качали головами:
- Пробиться трудно везде. Но если в
других городах могут появиться хоть какие-
то возможности, то Вологда - нулевой номер.
Там писатели стоят плотной стенкой и
«чужих» не пропускают.
Чужих! Но Миша появился по
рекомендации самого непререкаемого в этих
краях авторитета. (Там он услышал
обиходное в этих местах название Союза
писателей - «Союзпис». «Союз... как?» - с
интересом переспросил он.)
Его начали печатать местные газеты: «Вологодский комсомолец», «Красный Север».
В 1985 году готовилось празднование 40-летия со Дня Победы. Особо патриотично на-
строенной публики среди пишущей братии не было, и странным образом на эту роль не-
плохо смотрелся Михаил. Тема Родины у него звучала очень искренне. В нем пробудился
маленький солдат сорок первого года, уста которого были зашиты не одно десятилетие, и
вот теперь он с каждым стихотворением все ярче обретал собственный голос!
... Тема войны глазами детей в то время в советском искусстве была уже достаточно
развита. Наиболее ярко это проявилось в кинематографии, вершинами можно считать
фильмы Андрея Тарковского «Иваново детство» и Элема Климова «Иди и смотри». Не
будем сравнивать начинающего поэта со знаменитыми режиссерами по выразительности
и мастерству, но интересно, что он начинает там, где они завершили. Ни у Тарковского, ни у Климова не звучит то, о чем Сопин говорит в стихотворении «Ветераны»: «Опасны
не раны, а сердца поразившая ложь!»
Конечно, все это еще достаточно декларативно, скорее заявка. Но пройдет совсем не-
много времени, и тема станет едва ли не главной.
Перестройкой в обществе еще и не пахнет, а в стихотворении «Октябрь. Воскресный
день...» («Предвестный свет», 1985 г.) читаем:
То в пламень чувств,
То в стылый веря разум,
Юродствуя,
Сметая алтари,
Стремясь со злом –
В себе! –
Покончить разом,
23
Мы столько бед
Успели натворить.
Там же, «Боль безъязыкой не была...»:
...Я сам творил тот суд посильно,
Чтоб смертный приговор отцу
Не подписать рукою сына.
Официальное общество еще полно самодовольства. Даже мыслящая интеллигенция,
собирающаяся на кухнях, видит в своем противостоянии официозу нечто героическое. А
Сопин уже без иллюзий:
«... Гляну в зеркало. Вздрогну. И сам от себя отшатнусь».
(Хочется высказать замечание относительно его манеры «рваной строки». Многих
она приводила в недоумение, мне самой частенько хотелось «ужать». К тому есть и чисто
практические соображения: рваная строка занимает слишком много места на странице, а
за все надо платить. Но Миша категорически не соглашался. Он очень большое значение
придавал каждому акцентному слову, даже местоимению, вынося их в столбик.
Получалось как бы биение пульса.)
...Кожинов переслал свою рекомендацию, адресованную Пермскому книжному из-
дательству, в Архангельск. Сделал несколько поправок (убрал выпады против известных
мастеров), а в остальном сгодилось. Вторую рекомендацию дал секретарь Вологодского
отделения Союза писателей В.А.Оботуров.
Назначили редактора – Елену Шамильевну Галимову. Это можно было считать
счастьем: попасть к специалисту, который так тонко чувствовал бы русское слово! Ее
профессия была наследственной - отец прославился как исследователь-собиратель
поморского фольклора.
Впоследствии она скажет Михаилу: «Ваша книжка была для меня редкостью и
радостью. Не помню уже, сколько лет не работала с таким удовольствием». Другой
сотрудник издательства заметил: «Эту книжку можно разорвать по листочкам и раскидать
по разным рукописям, а потом собрать и безошибочно назвать автора».
Но работа потребовались большая. Сроки «под юбилей» дали сжатые - два месяца, а
рукопись была пухлой. Почти каждое стихотворение возвращалось с почеркушками, вос-
клицаниями-вопросами, плюсами-минусами, замечаниями типа: «А м.б., (может быть)
лучше так?» И неоднократно! Долго бились над стихотворением «Ударю в ладони и
вздрогну!» Елена Шамильевна считала его для рукописи принципиально важным, а автор
