Во время нашего путешествия мы посетили и Европу. Мы побывали в Лондоне, где от воспаления мозга умер мой отец. Мне тогда было двадцать пять, я был взрослым человеком, но с другой предрасположенностью, чем отцовская. Мой младший брат Матео хотел возглавить армию изгоев, и я знал, что у него для этого подходящий характер. Несмотря на многолетние скитания, я по натуре не был скитальцем. Я знал несколько трюков с картами и игральными костями, но до Матео мне было далеко. Единственное, чего мне удавалось добиться от собаки, — это подставить мне живот, а от кошки — чтобы она запрыгнула ко мне на колени. Мой отец всегда говорил, что для евреев важно жить как евреи и среди евреев. Я вспомнил, что, когда я был в Амстердаме несколькими годами раньше, евреи в этом городе пользовались свободами, невиданными в других местах христианского мира.
Итак, я пересек Северное море и оказался в большой общине португальских евреев. И меня там приняли, по крайней мере поначалу. Поэтому я и пишу эти мемуары. Я хочу объяснить, почему меня несправедливо изгнали из круга людей, которых я любил. Я хочу рассказать всем, что я вовсе не злодей, как многие думают. И я хочу изложить на бумаге правдивые факты относительно Мигеля Лиенсо и его участия в торговле кофе, поскольку на меня обрушивается много обвинений именно в этой связи, причем обвинений несправедливых. Я хочу описать свою жизнь в Амстердаме, причины моего отлучения от общины, свою жизнь после этого, а также ту роль, которую я сыграл в делах Лиенсо.
Не отрицаю, что я научился незаметно прятать карту и заставлять игральную кость лечь так, как мне хотелось, прежде чем я научился ходить, но ручаюсь, на этих страницах вы не найдете никакого плутовства. Я буду как человек-медведь, свирепый мужчина из нашей труппы, с которым мы вместе путешествовали долгие годы. Я сниму перед вами одежду, чтобы вы увидели меня во всей естественной наготе. Если читатель пожелает, он может даже вырвать клок моей шерсти, чтобы убедиться: тут нет никакого обмана.
2
Гертруда не могла понять, что мешает Мигелю вести с ней совместные дела. Она сочувственно улыбалась, когда он говорил ей о своих страхах, но в конце концов была практически убеждена, что его сопротивление объясняется странным еврейским упрямством, так же как, например, отказ есть кальмаров или нежелание обсуждать дела в субботу днем, тогда как в субботу вечером они это делали с удовольствием.
Мигель не хотел, чтобы она считала его глупым или упрямым. Когда он порой допускал небольшие нарушения закона, например пил нечистое вино или работал, совсем немного, во время Шаббата, она удивлялась, как он мог это делать и в то же время заявлять, что печется о соблюдении закона. Он не знал, как ей объяснить, что только цадик, или святой, может претендовать на то, что соблюдает все законы, что стремление человека их соблюдать делает его ближе к Господу, слава Тебе.
Хотя Мигель рассказал Гертруде о своем прошлом, она все равно не понимала, как он жил в Лиссабоне тайным иудеем, лишь смутно представляя себе, кто он есть на самом деле. Если это было действительно так ужасно, спрашивала она, почему некоторые из евреев все же остались там?
Действительно, почему? Потому что они всегда там жили, на протяжении столетий. Потому что там была их семья, их работа. Некоторые остались потому, что у них не было денег, некоторые потому, что у них их было слишком много. Рассказы о свободе веры в Амстердаме или на Востоке казались такими же эфемерными, как обещание прихода мессии.
Многие новые христиане приняли католицизм с подобострастным пылом, и отец Мигеля относился к их числу. Не то чтобы он был глубоко верующим, но он глубоко верил, что убедит всех окружающих в своей искренности, если не будет пропускать церковные службы, будет публично заявлять о еврейских предрассудках, будет делать денежные пожертвования Церкви. Новые христиане волей-неволей жили одной общиной, и отец Мигеля хотел, чтобы его сыновья держались подальше от вернувшихся к старой вере. Он говорил: "Мои предки предпочли сменить веру, а не быть выселенными, и я буду уважать их выбор".
Возможно, чтобы досадить отцу, возможно, потому, что это было опасно, Мигель еще мальчиком начал тайно посещать религиозные собрания. Старшие поощряли и хвалили его, без слов давая понять, что они тоже невысокого мнения о его отце. Мигелю нравилось чувство сопричастности к чему-то значительному и то, что он делал что-то запретное и в то же время праведное.
Младший брат Мигеля, Даниель, понимал, что между отцом и братом существуют разногласия, и использовал их на пользу себе. Каждый день разными способами он показывал отцу, что не намерен возвращаться к старой вере и приносить общине одни несчастья, в отличие от некоторых. Отец и без того благоволил Даниелю, поскольку тот больше походил на его род. Мигель же был удивительно похож на отца своей матери. Даниель всегда был худым, как старший Лиенсо, и угловатым, со слишком большими для его лица глазами и слишком маленькими для его тела руками. Мигель был похож на мужчин из рода матери — крепких, красивых, которые обращали на себя внимание. Именно к таким мужчинам старший Лиенсо всегда относился с презрением.
Когда отец узнал, что Мигель посещает тайные синагоги, он назвал его предателем и дураком. Он запер Мигеля в комнате на неделю, дав ему вина, немного фиников, две буханки хлеба и ночной горшок, который был слишком мал для столь длительного заключения. Позже Мигель поразится злой иронии этого выбора наказания, ибо его отец будет арестован инквизицией, посажен в тюрьму и погибнет на допросе, якобы случайно. Его выдал другой новообращенный, который под пытками был готов назвать любое имя, будь оно христианское, иудейское или магометанское.
Когда это случилось, Мигель не жил дома уже три года. Он ушел из дому после разрыва с отцом из-за женитьбы на женщине со слишком маленьким приданым. Отец Мигеля категорически запретил ему жениться. Мало того что у Катарины практически не было денег, в ее семье были известные иудаисты, что могло принести одни лишь несчастья всем им. Кроме всего, он считал, что она слишком красива.
— Я не позволю тебе жениться на женщине, которая красивее той, на которой женился твой отец. Это очень непочтительно, — сказал он Мигелю.
Мигель не придавал большого значения приданому и считал совершенно нормальным жениться на красавице. Помимо красоты Катарина обладала добрым нравом. Ее семья была чрезвычайно верующей, а ее дядя был известным талмудистом в Дамаске. Она знала древнееврейский лучше любого мужчины в Лиссабоне. Она знала службу и могла содержать дом в соответствии со Святым Писанием. Отец Мигеля плюнул на пол, когда Мигель объявил, что они тайно поженились.
— Ты пожалеешь, что ослушался меня, — сказал он. — И ты пожалеешь, что женился на женщине, которая умеет читать. Я не желаю с тобой разговаривать, пока ты не придешь и не попросишь у меня прощения.
Четыре месяца спустя, когда Катарина внезапно умерла от лихорадки, они разговаривали в последний раз.
— Слава Господу, с этим покончено, — сказал Мигелю отец после похорон. — Теперь мы можем женить тебя на ком-нибудь, кто принесет семье что-нибудь хорошее.
Через две недели Мигель сел на борт корабля, направлявшегося в Соединенные провинции.
Пока Мигель осваивался в Амстердаме, его отец и брат продолжали заниматься экспортом вина, фиников и соли, а потом инквизиция арестовала старшего Лиенсо, и все было кончено. По португальским законам Церковь имела право конфисковать имущество обвиненного инквизицией, поэтому жертвами часто становились богатые купцы. После того как отец Мигеля внезапно скончался во время допроса, его обвинили посмертно — и семейное предприятие прекратило свое существование. Даниель сохранил какие-то крохи имущества, записанного на его имя, и ему ничего не оставалось, как покинуть Лиссабон, последовать за братом и другими тайными иудеями, массово уезжавшими в Амстердам.
Маамад приветливо встретил Мигеля, когда тот приехал в Амстердам; наставники помогли ему прочнее овладеть священным языком, обучили его службе и объяснили праздники. Несмотря на горе утраты Катарины, эти первые несколько недель были наполнены волнующими и интересными событиями. И хотя он предпочел поскорее забыть свое обрезание, даже это кровавое событие по-хорошему волновало. Однако очень скоро он обнаружил, что помощь совета имеет свою цену. Парнассы — люди, из которых состоял маамад, — контролировали абсолютно все, и члены общины либо должны были подчиниться их закону, либо их изгоняли.
Через два дня после встречи с Гертрудой Мигель пришел на занятие по изучению Торы в синагогу Талмуд-Тора. Здесь маамад выступал во всем блеске. Разные учебные группы постоянно встречались в уединенных кабинетах под крышей синагоги. Евреи, недавно бежавшие из Иберии и спасшиеся от инквизиции, ничего не знавшие о своей вере, кроме того что она была у них в крови, учились, как себя вести, как молиться, как жить по еврейским правилам. В другом кабинете собирались мудрецы, хахамы, спорившие по поводу таких тонкостей Талмуда, которые Мигелю никогда было не постичь. Он входил в группу людей, которые, как и он, приехали несколько лет назад, но желали приобщиться к религии своих предков. Они читали на древнееврейском еженедельные отрывки из Торы, пытаясь понять их смысл, а хахам-наставник давал пояснения к Талмуду.
