Я молча снял ножны с оружием, она сунула кинжал за пояс.
– Я люблю тебя, Ваня.
Поцелуй был долгим. Наконец, я оторвался от ее губ — с трудом, надо сказать. Может, это окажется последним нашим поцелуем.
– Я люблю тебя.
Она кивнула. Я успел помочь ей взобраться на дерево — настолько высоко, пока держали ветки — и привязаться там прежде, чем тело скрутило знакомой судорогой, а разум угас, уступая место зверю.
Кощей появился довольно быстро — зверь только успел обойти кругом дерева и убедиться, что до этой добычи ему не добраться, но, судя по запаху, приближается новая. Колдун окинул взглядом поляну, Марью на дереве и оскалившегося волчару.
– Так вот в чем дело… — начал было он, беря наизготовку меч. Закончить фразу он не успел — зверь прыгнул, уворачиваясь от взлетевшего навстречу клинка и клыки впились в горло.
Утром я открыл глаза, как всегда словно выныривая из кошмарного сна. На поляне лежал труп, обглоданный едва ли не до чистого костяка. Вспомнил, что творил этой ночью зверь и едва удержался от рвотного спазма.
– Ваня, помоги мне слезть — раздалось сверху.
Пока я помогал ей спускаться, он старательно избегала моего взгляда.
– Ты все видела? — спросил я уже на земле.
Она вздохнула:
– Видела. Когда вернемся, прикажу навесить еще пару замков на двери в подвал.
– Маша, — хрипло сказал я. — Если ты не можешь жить с таким, я пойму. Я бы, наверное, не смог.
Она помолчала, глядя в сторону.
– С волком — не могу, — сказала она наконец, а я внутренне сжался, в ожидании непоправимых слов, — Раньше я не видела такого… С волком я жить не могу, и без человека тоже жить не могу. Поехали домой, Ваня, — устало проговорила она. — Там разберемся.
– А что было потом? — спросила девушка, сидящая напротив.
Я невесело усмехнулся:
– Стали они жить-поживать, добра наживать.
– Ясно. — Она поднялась из-за стола. — Спасибо за сказку. До скорого… оборотень.
Я повертел в руках бокал, бездумно глядя в пространство. Потом… А, собственно, что потом? Вечной любви не бывает, как не бывает вечности. И вечной памяти тоже. Были и другие женщины, и другие сказки. Да только нет-нет, а вспомнится.
Конец сказки
Кощей Бессмертный скучал.
Правду молвить, последние веков пятнадцать это было его обычным состоянием. «Пойти, что ли прогуляться» — лениво подумал он и скривился, вспомнив, что не выходил из своего дворца веков пять и, значит, придется сперва расчищать завалы в лесу перед воротами. Нет, конечно, сам он давненько мог обходиться без столь примитивных методов передвижения. Но, не ровен час, телепортируешься туда, где за последнее время появилась какая-нибудь деревня — люди стали плодиться совсем безудержно — хлопот потом не оберешься. Ножками-то оно надежнее.
Он уже почти решил, что сперва выпустит дракона, чтобы тот расчистил ворота, когда в окно постучали.
— А вот и гости пожаловали,- хмыкнул Кощей. — Заходи, старая.
В распахнувшееся окошко влетела огромная ступа. Сидевшее в ней существо панически боялся весь мир. Сам Кощей тоже боялся. В давно прошедшие времена.
Гостья вылезла из своего средства передвижения, кряхтя и опираясь на помело. На секунду черный балахон распахнулся, продемонстрировав костлявую конечность.
— Ну хоть косу-то свою не доставай, — ухмыльнулся Бессмертный, — Чай, не крестьян пугать пришла.
— Да привыкла я к ней, — извиняющимся тоном проскрипела старуха, извлекая из недр ступы внушительных размеров литовку. — В таврели сыграем?
Из воздуха на небольшой столик перед ними плавно опустилась клетчатая доска, выстроились фигуры.
— Слушай, смертушка, — поинтересовался Кощей лениво делая очередной ход, — Когда ты придешь не ко мне, а за мной?
— Не дождешься, — хмыкнула старуха. — Сам заклятье составлял. Чтоб ни оружие, ни яд, ни огонь, ни вода не брали. Мало тебе было века темного эльфа, так еще и неуязвимости захотел. Получай теперь.
— И сколько тысячелетий ты будешь тыкать меня носом в эту ошибку?
— Ну, если уж так жить надоело... От магии у тебя защиты нет.
— А то не знаешь — себя заклятьем убить нельзя. — Кощей тоскливо вздохнул. — Скучно мне. Раньше хоть герои прибегали — все воплощением зла объявляли, расправиться пытались. А сейчас и те не заглядывают. Расскажи хоть, что на свете делается.
— Василиса замуж выходит.
— Царевна Светлых? — изумился Кощей.
Гостья кивнула.
— А мне, значит, отказала… Припомнить ей, что ли?
— Оставил бы ты детишек в покое. Это я тебе по доброте душевной советую.
— Ага, по доброте…
На некоторое время воцарилась тишина, прерываемая лишь стуком фигур.
— Придумал! — завопил вдруг Кощей.
— Ну, наконец-то. — Всплеснула руками старуха. — Я уж думала, не догадаешься. — Она помолчала. — А не струсишь в последний момент?
— Нет. Скучно мне, смертушка, — жалобно сказал он. — Тоскливо. К своим хочу. Проводишь?
— Ну, как знаешь. Чем смогу, помогу. Только потом, чур, пеняй на себя…
— Этим я сейчас и занимаюсь...
Вечером, по старой привычке Кощей достал кувшин вина. Пил, меланхолично глядя на закат, и вспоминал. Ведь были же времена…
Были времена, когда этим миром правили эльфы. На появившихся из ниоткуда людей вначале не обратили внимания. А потом оказалось поздно. Молодая, настырная, беспрерывно плодящаяся раса начала вытеснять старых хозяев. Светлые нашли способ открыть врата миров и попросту ушли, Темные сдаваться не пожелали. И проиграли, несмотря на всю свою магию — старшую расу просто задавили числом.
Вот в те-то незапамятные времена молодой тогда Кощей и составил заклинание, ставшее роковой ошибкой. Так он и остался последним.
Впрочем, была еще Василиса. Никто не знал, почему младшая дочь государя Светлых отказалась уходить. Никакие уговоры не помогли — царевна упорно твердила что-то про милосердие, великие знания, которые не должны пропасть втуне. Отчаявшись справиться со своенравной дочуркой, отец предоставил ей свободу воли — переход нельзя был совершить насильно. Какое-то время о ней не было ни слуху, ни духу, потом она объявилась в качестве королевны одного маленького государства. Колдуньи. И с тех пор так и правила им. Василиса Премудрая. Или Прекрасная — кому как больше нравилось.
Кощей вспомнил ее ледяную усмешку: «Даже если я когда-нибудь сойду с ума и решу выйти замуж, ты будешь последним о ком я вспомню, Темный» И это после того, как он со всей душой… просто потому, что раз уж их осталось всего двое бессмертных, надо держаться вместе… Коротка же память девичья. Гораздо короче памяти оскорбленного мужчины.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
