Я остановился на минуту, чтобы собраться с мыслями. Если одного из мужчин куда-то вели, то от него чего-то хотели. Это не могла быть какая-то вещь или партия наркотиков — их можно просто отобрать. Значит, от него хотели чего-то другого, например информации. Мужчина, в свою очередь, знал, чем это грозит, и боялся настолько, что, не задумываясь, попытался убежать, прыгнув с моста. На такое не идут, если не уверены, что находятся в смертельной опасности. Наличие у него оружия указывает, что он был готов к неприятностям. Тем не менее его застали врасплох.
Огражденная площадка для выгула собак находилась сразу за мостом справа. За оградой было две собаки: стремительно носившаяся взад-вперед или вертевшаяся на месте светло-коричневая дворняга и робко замерший у ног хозяйки, дамы лет шестидесяти, маленький черный пудель. Я подошел к владелице пуделя и представился.
— Вы были тут утром с собакой?
— Была.
— В какое время?
— В восемь. Я всегда прихожу в это время.
— Заметили что-нибудь необычное на мосту?
Женщина мрачно посмотрела на меня:
— Молодой человек, если вы для начала расскажете, что произошло на мосту, мне будет легче понять, что вы называете необычным.
Я почувствовал себя школьником перед строгой учительницей. Я всегда робею перед пожилыми дамами с громким голосом. Возможно, в этом виновата моя мама. Она всегда считала, что у нее есть предоставленное ей материнством неотъемлемое право обращаться с мужчинами как с нашкодившими детьми.
— Уверен, вы и так понимаете.
Взгляд дамы осуждал меня за таинственность.
— Я должна была что-то слышать, скажем выстрелы?
— Вы слышали?
— Нет.
— Вы не слышали выстрелов и ничего другого, например криков?
— Я этого не говорила. Кто-то кричал, но я не разобрала, что именно. Это был не финский язык, скорее что-то похожее на арабский.
— Что он кричал? Одно слово или несколько?
— Несколько слов — не меньше двух, может, три.
К нам подошел хозяин дворняги, одетый в спортивный костюм:
— Вы полицейский?
— Да. Можно побеседовать с вами чуть позже?
— Я ничего не видел, меня здесь и не было тогда.
Мужчина отвернулся, и я снова сосредоточился на даме:
— Ни одного слова не запомнили?
— Ну, такого не запомнить, какой-то иврит, образно говоря.
— Что произошло дальше? Вы пошли посмотреть, кто кричал?
— Разумеется, нет. Я в такое не ввязываюсь.
— В какое?
— В разборки иностранцев.
— Что вы называете «разборками»?
— Ну, наверное, этот мужчина не к себе обращался…
— Что произошло дальше? Вы видели кого-нибудь после того, как услышали крики? Людей, которые могли иметь отношение к происходящему?
Хозяин дворняги незаметно переместился поближе. Дама посмотрела на него гневно. Он явно переступил границы ее территории.
— Двое мужчин пришли со стороны моста. Тогда я была уверена, что это именно они ругались и орали на мосту… По виду они были иностранцы.
— Можете описать их поподробнее?
— Темные… смуглые. — Женщина посмотрела на меня изучающе. — Вот как вы. Оба в куртках, капюшоны подняты, и в перчатках, оба. Лет тридцати-сорока, походка легкая, как у спортсменов.
— Попробуйте вспомнить какие-то детали их внешности или одежды. Я уверен, что вы очень наблюдательны.
Мой комплимент сработал.
— Темно-синие спортивные свитера и черные спортивные брюки и кроссовки. Больше ничего не могу сказать. Они какое-то время шли вместе, потом один из них побежал.
Женщина замолчала и наморщила лоб.
— Потом кричала какая-то женщина.
— Что кричала?
— Скорее даже это был вопль. В нем не было слов.
— И вы не видели, кто кричал?
— Нет. Крик длился лишь мгновение.
— С вами на площадке в это время находился кто-нибудь еще?
— Не меньше двух человек, возможно, трое, но я не помню никого, кроме этой артистки из Городского театра, забыла, как зовут, молодая такая, живет тут неподалеку, я ее много раз видела. У нее джек-рассел-терьер. Ее фотография висит в витрине перед театром. Брюнетка, стройная, короткие волосы.
Я подождал еще с четверть часа, совершенно продрог и переговорил со всеми собачниками, появившимися на площадке. Никто ничего не видел и не слышал. Затем я направился через парк в Городской театр.
Витрины с фотографиями располагались прямо перед главным входом. Вивика Мэттссон. Брюнетка, стройная, с короткой стрижкой — все так, как описала хозяйка пуделя.
Звезда музыкального спектакля, премьера которого была намечена на ближайшее время.
Администратор закончила разговаривать по телефону как раз в тот момент, когда я вошел. Я показал полицейское удостоверение:
— Вивика Мэттссон в театре?
— На репетиции.
— Пожалуйста, пригласите ее сюда. Важное дело, скажите, что из полиции.
Женщина мгновение колебалась, но все же отправилась искать Мэттссон. Прошло минуты четыре.
По-видимому, репетиция была генеральной, поскольку Мэттссон вышла в театральном костюме. Воздушная юбка по моде пятидесятых в красный горошек придавала ей сходство с невинной девочкой из воскресной школы, но вряд ли она такою была.
— Мне сказали, что вы из криминальной полиции. В чем дело? Я все утро была на репетиции.
Я рассказал о событиях на мосту, не вдаваясь в детали. Не хотел обнаружить их в вечерней газете.
— Вы, по-видимому, именно в то время гуляли с собакой неподалеку от моста.
— Да, это так. Было около восьми часов, но не помню, чтобы я заметила или услышала что-то необычное.
— Убийцы, очевидно, проходили мимо собачьей площадки, двое темных мужчин в капюшонах и кроссовках. Как минимум у одного из них могла быть спортивная сумка.
— Под темными вы имеете в виду смуглых или черных?
— Смуглых, как я.
Женщина посмотрела на меня с интересом.
— Я еврей.
— А что, ваши работают в полиции?
— Как минимум один.
Этот вопрос мне задавали не в первый раз. По устоявшемуся мнению, у евреев есть какая-то тайная, еще в Ветхом Завете записанная, заповедь не становиться полицейскими. На самом деле причина тут только одна: плохая зарплата.
Вивика Мэттссон села в кресло, стоявшее в вестибюле, и положила ногу на ногу. Я метнул взгляд на загорелое бедро.
Похоже, Мэттссон любила солнце, пренебрегая предупреждениями дерматологов. Ее легко было представить себе в бикини на доставшейся в наследство от дедушки шикарной вилле, примостившейся на прибрежной скале.
Я подумал, что, если тоже сяду, обстановка станет более доверительной. Мэттссон наморщила лоб, будто пытаясь что-то вспомнить:
— То есть они могли быть арабами?
— Вполне.
— Не видела, но, возможно, слышала. Вы знаете арабский?
— Нет.
— Кто-то злобно кричал на мосту по-арабски или вроде того — это я, во всяком случае, слышала. В тот же момент мимо прошел поезд, и после уже ничего не было слышно.
— Нам известно, что почти сразу в вашу сторону прошли двое мужчин. Вы не заметили их?
— Как раз в это время ко мне подошла поболтать другая собачница, и я отвлеклась на нее.
— Дама с маленьким черным пуделем?
— Да.
— Вы не помните, кто еще находился на площадке?
— Нет. Вчера вечером я легла очень поздно и утром была совершенно не в себе, да и сейчас еще не вполне пришла в норму. Когда же, наконец, я смогу отдохнуть… Я вообще не хотела ни с кем разговаривать, но та женщина на площадке, она такая разговорчивая… У вас еще что-то? Завтра премьера.
— Позвоните, если что-то вспомните.
Я дал ей свою визитку. Мэттссон взглянула на нее и улыбнулась.
Красивая женщина. Настолько красивая, что у дверей я не не выдержал и обернулся. Ее уже не было.
Глава 4
Оксанен сидел в машине на заднем сиденье и говорил по телефону. Стенман еще не вернулась. Оксанен прекратил разговор сразу, как только увидел меня. По резкости его движений я понял, что речь шла не о работе, а, скорее всего, о подготовке очередного ралли с участием полицейских.
— История получила продолжение, — сказал Оксанен и помахал прозрачным пакетом, в котором лежала карта из «Хертца».
— Какое?
— Карты пришли из типографии всего две недели назад и предназначены для того, чтобы разложить их по машинам. Мой товарищ обещал послать своего сотрудника выяснить, сколько карт клиенты уже успели утащить. Затем он посмотрит в компьютере информацию о клиентах, арендовавших автомобили, и передаст ее мне.
— Звучит обнадеживающе.
— Мне тут пришло в голову, что в это время поезда ходят очень часто и кто-то из машинистов мог заметить что-нибудь на мосту. Через железнодорожную диспетчерскую можно задать вопрос всем машинистам сразу.
— Тоже здравая мысль.
