— Туво предостерегал меня вчера. Не знаю почему. Сказал, что мне следует вести себя поосторожнее, особенно с замужними девицами.
— Он ревнует.
— Ему известно, что мы встречаемся?
— Не знаю. Он ухаживал за моей подругой Джулией, с которой мы вместе посещали вечерние классы. Потом однажды прислал мне записку, мол, хочет встретиться со мной. Он тайком от всех довольно долго обхаживал меня. Ревнует, вот и все.
— А какие у него есть на то основания?
— Он друг моего мужа. Они иногда вместе выпивают, обсуждают женщин и судачат о всякой всячине. Давай не будем говорить о них.
— Давай.
— Знаешь, я видела его… нет, этого я не должна тебе рассказывать.
— Почему? Расскажи.
— Ладно… Я видела его с женой твоего отца, Блэки. Они прогуливались однажды вечером вдвоем в Амукоко.
— Жена моего отца давно знакома с Туво. Они когда-то жили на одной улице.
— Не стоит говорить о них.
— Правильно.
— Послушай, Омово…
— Слушаю.
Некоторое время она пребывала в нерешительности, потом неожиданно остановилась и заключила его в объятия. Ее сияющие влажные глаза пытливо глядели на него. Омово подумал: «В этих глазах можно утонуть».
— Я здесь чужая, — сказала она. Лицо ее выражало муку. Омово коснулся пальцами ее щек. — С тех пор как я уехала из дома, я стала всюду чужой. Я ненавижу своего мужа, ненавижу эту жизнь, которую мне навязали родители. Я всюду чужая.
— Не надо так говорить. — Голос Омово звучал хрипло. Он взглянул на нее. Тонкое лицо, красивое, с гладкой кожей кофейного цвета; длинные, загнутые кверху шелковистые ресницы; маленький упругий рот и прямой, правильной формы нос. Черные волосы аккуратно заплетены в косички. Но больше всего его пленяли ее глаза. На удивление большие, умные, полные надежды. Казалось, они способны выразить все оттенки настроений и чувств. Он заглянул в эти глаза и снова ощутил, как в душе у него поднимается что-то прекрасное и чреватое опасностью.
Мимо медленно проехал армейский грузовик. Кузов был набит вооруженными солдатами. Они громко переговаривались между собой и пронзительно смеялись. Внезапное появление грузовика с солдатами нарушило атмосферу их встречи. Густое облако пыли взмыло вверх, и грузовик остановился. Когда Омово и Ифейинва поравнялись с ним, один из солдат отпустил по их адресу пошлую шуточку, другие захихикали. Ифейинва вцепилась в руку Омово и придвинулась к нему поближе.
— Ифейи…
— Что?
— Нет, ничего. Не бойся.
Небо было чистым, бездонным и печальным. Радужные блики заходящего солнца падали на темную зелень покрытого пылью кустарника. С легким посвистом налетел ветер, предвестник дождя, и снова умчался. Облако пыли осело на землю, и армейский грузовик медленно тронулся с места. Голоса солдат затихли вдали; в воздухе остался тяжелый запах дизельного топлива.
— Пойдем домой, — сказал наконец Омово. Они повернули назад и молча направились к компаунду. Дойдя до слесарной мастерской, она тихо сказала:
— Дальше я пойду одна. А ты возвращайся другой дорогой. Он кивнул, пристально глядя ей в глаза.
— Я счастлива.
— Тебе надо спешить. Наверное, он ждет тебя и злится.
— Я счастлива, — повторила она.
Омово улыбнулся:
— Я тоже. Честное слово. Если я и беспокоюсь, то совсем по другому поводу.
— Ты мне покажешь свой рисунок?
— Конечно. Обязательно покажу. Я ведь всегда показывал.
Она ответила ему очаровательной улыбкой. Она была совсем юной и выглядела не старше своих семнадцати лет. Но взгляд ее был не по годам проницателен и зорок. Он притянул ее к себе и нежно поцеловал в тубы.
— Я счастлива, что ты пришел. Я счастлива, что могла рассказать тебе свой сон.
— Я тоже счастлив.
Она повернулась и побежала прочь по грязной дороге, как всегда с чуть заметной припрыжкой. Когда он снова оглянулся, она уже скрылась из виду за новыми корпусами, возводимыми в этом районе.
Он медленно шел и шел по Бадагри-роуд, пристально вглядываясь в окружающий пейзаж, но ничего не видя; он старался думать о только что завершенном рисунке. Однако он прекрасно сознавал, что на самом деле думает об Ифейинве и ее муже, и еще о многом, многом, многом…
Глава четвертая
Первое, что бросилось ему в глаза, когда он вернулся домой, было отсутствие рисунка. Едва переступив порог, он хотел немедленно снова взглянуть на рисунок. Он покажет его Ифейинве, когда чуть позже она будет здесь проходить. Ему было важно и интересно взглянуть на свою работу глазами Ифейинвы.
Он оглядел стол, где оставил рисунок, заглянул под стол, подумав, что он мог туда упасть. Рисунка нигде не было. Он лихорадочно перебрал наваленные на столе предметы, перевернул матрац, заглянул под выцветший ковер, нервно перелистал альбом для этюдов, обшарил всю комнату. Рисунка как не бывало. Он опустился на кровать, перевел дух и стал вспоминать. Его бросило в пот.
Он вспомнил, как закончил рисунок, как пошел в туалет; как сперва положил его на стол, а потом прислонил к стенке. Вот и все. В висках отчаянно стучало. Он вскочил и снова начал старательно искать под столом, где вместе с набором моделей причудливой формы хранились другие рисунки; потом полез под кровать, где лежал огромный полиэтиленовый пакет со старыми рисунками. Битых полчаса ушло на поиски. После этого он выдвинул маленький ящик и перебрал все его содержимое. На глаза ему попался полиэтиленовый пакет с его волосами, и он долго смотрел на него, — а между тем в голове у него возникали разные зловещие догадки. Он положил пакет на место и почувствовал, как к вискам прилила кровь и голова пошла кругом от тревожных мыслей и усталости.
И тут он внезапно вспомнил о парне, который интересовался, не продаст ли он свой рисунок. Вспомнил его глаза. Худое, преждевременно покрывшееся морщинами лицо. Таившуюся в его словах угрозу. Омово испытал чувство невосполнимой утраты и знал, что даже слезы не принесут ему облегчения. Спустя много лет Омово зайдет однажды в большой книжный магазин и, взяв в руки книгу какого-то англичанина об Африке, с удивлением обнаружит на обложке свой давно пропавший рисунок, напечатанный без указания имени автора.
Он вытер лицо и пошел в гостиную. С облезлых стен на него смотрели старые картины. В гостиной никого не было. А ведь он собирался спросить отца, не видел ли тот где-нибудь его рисунка. Но, может быть, это даже к лучшему, Омово знал, что все равно не сможет задать этот вопрос отцу. Скорей всего кто-то пробрался в дом и украл рисунок. Наверное, тот самый худой парень с голодным лицом. Спрашивать отца не было никакого смысла. Он перебрал сотни всевозможных вариантов и в конце концов решил, что отец вполне мог взять рисунок, желая как следует разглядеть его на досуге. Ведь как-никак, когда Омово был еще мальчишкой, именно отец всячески поощрял его увлечение живописью и любил по вечерам в одиночестве просматривать его работы. Впрочем, все это было давно, в далекой стране, называемой детством. Отношения в распавшейся и разметанной по свету семье сделались слишком сложными, и на подобный сентиментальный жест рассчитывать не приходилось.
Омово сидел один в душной гостиной, откинувшись на жесткую спинку стула, предаваясь воспоминаниям, и тут у него возникла надежда, благая надежда, — а вдруг…
Выкрашенная желтой краской облупившаяся дверь, ведущая в комнату отца, была неплотно прикрыта. Омово уже собрался было постучать, когда услышал донесшиеся из комнаты голоса. Он подошел к двери и заглянул в щель.
Его худой, волосатый отец занимался на кровати любовью с Блэки. Отец неистово обрушивался на Блэки, а она тихо стонала и отчаянно извивалась под ним. Омово был ошеломлен — он увидел нечто, чего не должен был видеть. Все произошло совершенно неожиданно. Потом Омово услышал долгий торжествующий вопль отца, и ему показалось, что в этом вопле прозвучало имя его покойной матери. Омово был потрясен, он с трудом перевел дыхание. Блэки перестала стонать, возня прекратилась, затихли и все прочие звуки.
В нервном напряжении Омово на цыпочках вышел из гостиной и вернулся к себе в комнату. Он опустился на взъерошенную кровать и уставился в стену. На него накатило чувство неуемной тоски. Он вспомнил, как однажды, когда ему было девять лет, он стал невольным свидетелем подобной сцены. Омово был болен, и отец взял его к себе в постель. Ночью Омово проснулся и обнаружил, что отца рядом нет. Дверь в соседнюю комнату была открыта. Отец занимался любовью с его матерью. Зрелище было странным, но он каким-то образом оказался способным это понять. И не испытал чувства отчужденности. Они жили тогда в Ябе, семья была в сборе, и все обстояло вполне нормально. То, что он сейчас случайно увидел, глубоко его задело. Имя матери, которое, как ему показалось, он услышал в вопле отца, кружилось у него в голове подобно обезумевшей золотой рыбке.
