– Поймешь, поймешь, – поддержал я тебя, хотя в душе, если честно, до конца уверен не был.
Все-таки для изощренной творческой мысли завсегда подготовка требуется. Сложно может оказаться не натренированной на то девушке неожиданную мысль воспринимать, особенно не свою. Но я рискнул и потому выдержал длительную паузу, опустив глаза к исчерканной тетрадке, настраиваясь как бы. А потом начал так:
– Вот мы все ходим по надобностям, – начал я как бы издалека, – по маленьким, но и по большим тоже ходим. И надобности эти случаются с нами в местах совершенно неожиданных, где угодно могут случиться, на работе, в гостях, в кафе-столовой, даже в транспорте дальнего следования могут, не приведи Господь, конечно.
Я поднял глаза на тебя, Инка, чтобы убедиться, не очень ли круто я начал, вот так сразу, без вводной, успеваешь ли ты за мной, схватываешь ли. Ты успевала. Ты вообще смышленая была, я это по глазам понял – ты смотрела на меня, и в них блестел восторг. Повторяю для всех: делитесь с любимыми сокровенным, даже если полагаете, что это слишком для них обременительно.
– Ну вот, – продолжал я, – и потому всем нам приходится использовать общественные приспособления, верхнюю конструктивную часть которых я в своих здесь рассуждениях буду называть условным термином «седалище».
– Почему условным? – задала ты свой первый вопрос.
– И он был очень грамотным, этот вопрос, видимо, не зря ты технический вуз посещала и даже закончила его почти. Потому как вопрос научных терминов – он всегда очень тонкий. Я подумал, как на него ответить покороче, и решил, что самое короткое – на него вообще не отвечать.
– Общественные седалища, – не отвлекался я, – вещь необходимая, но несовершенная, и главная их несовершенность состоит в их несовершенных гигиенических качествах. Иными словами, упрощенно, – нечистые они в основном. В смысле, что грязные. Почти везде – в кафе-столовой, на работе, про транспорт дальнего следования даже вспоминать не хочется. И это очень неудобно для нас, трудового населения, припертого к чужой стенке неожиданной надобностью. И очень досаждает. Особенно в наши теперешние времена, когда всякие новые заболевания и инфекции, неизвестно как передаваемые, бытуют как раз именно в плохо вымытых общественных местах.
Я снова прервал свой монолог и снова посмотрел на тебя, Инка. Вот есть, например, любители музыки, которые просто-напросто впадают в транс от нее, от музыки, глаза прикрывают, образы всякие в мыслях своих представляют, – я сам знавал таких. Вот и ты тогда, Инесса, тоже зачарованной оказалась от полета моей научной мысли, и не знаю, какие образы ты тогда в голове своей представляла, но, наверное, не музыкальные. Хотя как знать – может, и музыкальные.
– Особенно вам, женщинам, это особенно неудобно, потому как устроены вы несколько по-другому, и седалища для вас еще важнее.
Я задумался, пояснять ли тебе про женское устройство, и решил не пояснять. А вместо ненужных слов просто махнул рукой, мол, ну ты сама знаешь.
– И вот сегодня я пришел к радикальной, революционной, можно сказать, троцкистской идее…
И здесь, в это критическое мгновение, вперил я в тебя, Инесса, свой возбужденный взгляд, и ответила ты мне на него горячо.
– Идея – в создании портативного, переносного, индивидуального седалища.
– Ух… – вырвалось у тебя непроизвольно, и понял я, что донес я до тебя свою ветвистую мысль, ничего не расплескав по дороге.
– Да-да, – развивал я успех, – представляешь, носите вы в своей сумочке вместе с помадой и косметичкой маленькое такое устройство. И если вдруг надобность поприжала, то тут же раскладываешь его как-то, устанавливаешь взамен общественного замызганного седалища, и исполняй давай с полным комфортом и без зазрения совести. Настолько без зазрения, что даже удовольствие можно законное получать.
Я оторвался от твоих глаз и вновь вернулся к своим записям.
– Я вот тут набросал несколько схем, ну, как устройство может складываться, раскладываться, и думаю…
– Оно ведь надувное может быть, – вдруг произнесла ты, умница, потому что и тебя моя практическая изобретательная мысль подхватила и понесла, понесла по разбитной дороге стремительного научного прогресса.
– Умница, – повторил я вслух благодарно. – Правильно, не зря я так к тебе, – я не уточнил, как именно. – Я уже думал над надувной конструкцией. Там только одна проблема может быть. С пипочкой.
– С какой пипочкой? – спросила ты, и я еще раз убедился, что вот она, разница между незрелым любительским порывом и тщательным, выверенным решением.
– Ну, с пипочкой… – пришлось пояснить мне, – с пипочкой для надувания. Мешать она может, особенно вам, женщинам, если расположить ее не совсем там. Хотя в целом наверняка решаемая проблема.
Потом мы сидели за столом, откинувшись на хлипкие стулья, сидели долго, молчали. Ты смотрела на меня, я смотрел в окно, на близкий Измайловский парк, на его шумящие от общего возбуждения деревья.
«Мы же изменим всю мировую культуру удовлетворения естественных человеческих потребностей, – мечтал я о будущем, – Каждый человек будет иметь мое незаменимое устройство, оно станет обычным и доступным даже для детей бедняков. Как зубная щетка. Именно, – понравилось мне гигиеническое сравнение, – как зубная щетка».
– Представляешь? – сказал я тебе, зная, что ты тоже думаешь о том же.
– Да, – вздохнула ты, – грандиозно!
И от этого родства мыслей, а значит, и душ у меня возникла еще одна сильная мысль.
– Пойдем полежим, отдохнем, – выразил ее я.
– Ага, – согласилась ты, хотя я не был уверен, что вот именно в эту минуту ты была здесь, со мной, в нашей уютной квартирке. Телом-то была, но вот мыслями… Впрочем, как мне было знать про твои мысли, Инесса?
Потом, после того, как мы полежали, отдохнули и ты снова смотрела на меня взглядом, от которого мне иногда становилось неудобно, как будто я что-то не залатал, не за штопал, не довел до конца, – вот таким взглядом ты смотрела на меня, полным любви и обожания. А затем спросила:
– Это и есть твоя диссертация?
Я не сразу понял, о чем ты, я отвлекся за последние минуты (я опять не засек времени), другие цели и задачи наполняли меня, и не понял я сразу, что это ты опять про седалище.
Ведь знаешь ли ты, Инесса, что если перед кошкой и котом, занимающимися, ну вот как мы тогда, любовью, пропустить рядом бегущую мышку, то котик на мышку не отвлечется. И не прервет он любви. А вот кошечка прервет, и еще как, и погонится за мышкой. И если не поймает – раздосадуется. Чувствуешь аналогию? Вот так вот, Инесса! Специально такие научные опыты проводились, тоже в специально оборудованных научных лабораториях. Потому как в науке люди еще не тем занимаются.
Вот и я тогда не врубился сразу, потому как сильно был отвлечен. И потому ты повторила:
– Ты о седалищах диссер свой пишешь?
Я аж рассмеялся от такой твоей трогательной наивности.
– Нет, мой диссер про компьютеры, и про математику тоже немного.
– А почему же ты тогда об этом? – снова задала ты вопрос, и я задумался.
– Да потому что, – нашел я простой ответ, – седалища – они же про жизнь, про пользу людям, всем нам, человечеству! Потому что они насквозь пропитаны гуманизмом. Да и сама посуди, сколько жизни во всей проблеме! Яркой, пронизанной творчеством жизни! Чего там компьютеры какие-то железные…
– Да, – согласилась ты. – Ну и как ты будешь свое изобретение в жизнь претворять?
– И опять я задумался, теперь надолго, так как поставила ты глобально справедливый вопрос. Так как совершенно было непонятно, как все это, действительно, претворять в повседневную жизнь.
Потому что, если на холодную голову, без всякой там горячности и ненужных эмоций, ведь глупо было такую плодотворную техническую идею отдавать на откуп бытовавшей в те времена коммунистической партии. То есть в седалищах она как раз понимала, наверное, неплохо, но все равно не был я уверен, что сможет она что-то дельное из моей идеи создать, – ведь сколько ей других хороших идей другие люди подавали – и что в результате? Да и где эти люди?
То есть, думал я, может, она, коммунистическая наша партия, и наладит выпуск моих индивидуальных седалищ, но ведь опять наверняка начнет их распределять через свои закрытые распределители. А значит, не дойдет до широкой массы, до африканских деток, до нуждающихся матерей Юго-Восточной Азии моя дерзновенная научная мысль. К тому же система авторства была тогда не очень успешно разработана в стране, а система вознаграждения за авторство – еще хуже.
И не ответил я тогда ничего тебе, Инесса. Потому как решил я тут же затаить свою идею до лучших времен, в которые, надо сказать, я всегда верил и которые, надо сказать, наступили в результате. И затаил я.
– Надо будет подумать, – ответил я тогда тебе, а потом взял да и отвлек.
Так что не возвращались мы больше к седалищам, тогда, во всяком случае, в разговорах наших не возвращались.
