– Давай я вас причешу и сделаю прическу от чистого сердца? Соседка оскорбленно хватается рукой за свой взлохмаченный затылок, оглядывается испуганно.
– Ну, пожалуйста, – говорит Рита, быстро вынимает ноги из-под одеяла, как ребенок, не надевает тапочек и хлопает ступнями по холодному полу. Она садится прямо на кровать соседки. Впервые они видят друг друга вблизи. Соседка смущенно переворачивает свою исписанную истрепанную тетрадочку.
– Я не смотрю, – предупреждающе говорит Рита. – Где расческа?
Та делает странное движение головой, плечами, мол, «ну как хочешь, а я не уверена», достает из-под матраца коричневую сумку, а из нее расческу.
Рита смотрит на нее прямо в упор. Расчесывает ее так, что черты и весь облик соседки становятся определенными и да, вроде как даже, немного постарела, чуть причесавшись – видно, зачесанные волосы со лба ее только испортили. Нос У нее обострился, выступили круглые скулы, выпирающие прямо под глазами.
Что-то дрогнуло и «поехало» и в выражении лица Пишущей, она, вблизи встретившись с Ритой, стала сразу жалкой и стесняющейся.
Рита откровенно говорит ей:
– Ну, ничего, ничего.
Расчесывает ее. Та раскрывает глаза. Рита устраивает у нее на лбу челку, потом убирает все волосы набок, потом опять лохматит. Соседка глубоко вздыхает.
– Правда, приятно, когда тебя расчесывают? – по-детски спрашивает Рита. Та безвольно пожимает плечами.
– У тебя интересное лицо, – говорит с сомнением Рита. Та польщенно улыбается.
– Какое?
– Ну, такое. – Рита делает выразительную гримасу. Соседка криво улыбается и опять закрывает глаза.
Надя с пухлой подругой Таней стоят у окна. К ним подходит Рита в больничном халате.
– Ну, а ты ее не видела? – спрашивает ее Таня.
– Что? – Та не понимает. Татьяна с довольным видом кивает в окно.
Внизу стоит такси.
– За тобой?
– Да, он таксист. – Таня им «делает ручкой» и убегает.
– Опять с ней что-нибудь произойдет, – говорит Надя.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – говорит Рита.
– Зачем ты встала? – спрашивает Надя, как врач больного. Рита прислоняется животом к подоконнику и горячо говорит:
– Мне так плохо с ней жить! Очень мертвая женщина, сидит и, верно, пренебрегает мной, и пишет к себе что-то. У меня прямо к ней отвращение. Ты видела, какая у нее черная противная майка, и она совсем не мытая. Я к ней буду так же относиться… Иногда она на меня так посмотрит, будто я нежилец какой-то и она умней меня. И она все свои тряпки и бумажки засовывает под матрац, и они у нее о пружины трутся и кусочками сорят пол под кроватью…
– Ну, я не знаю, – кривясь, говорит Надя, припомнив соседку. – Ну, ты должна потерпеть. – Она поворачивается к ней спиной. – А я пойду.
Рите видно, что халат у нее сзади отсиделся в неглаженые складки, а в разрез проглядывается, в чем она одета – в ту же вязаную юбку.
Когда она зашла в палату, соседки не было. Желтая постель ее имела вид несвежий и мятый. На подушке была протоптана почти темная вмятина: от постоянного сидения на ней.
Рита подошла к окну, но, оглянувшись раз на кровать соседки, уже не могла рассмотреть ее повнимательней. С одной из железных перекладин, на которых крепилась панцирная сетка, касаясь матового пола, висели черная выстиранная майка и еще что-то, похожее на разорванную в тряпку вещь, тоже темного цвета. Из-под матраца торчали запасные тапочки и край вывернутой исписанными листами наружу личной тетради соседки.
Рита натянула ее двумя пальцами и, вытащив до конца, вдруг уронила на пол. Она тут же подобрала ее и торопливо прочитала, вытягивая шею от удивления, потому что с первых же попавшихся строчек было написано про нее:
«СО МНОЙ ЖИВЕТ ОЧАРОВАТЕЛЬНОЕ И ГЛУПОЕ СУЩЕСТВО. ПЕРВЫЕ ДНИ С НЕЙ МНЕ БЫЛО ТАК ХОРОШО – НАБЛЮДАТЬ ЗА НЕЙ, ЗА ЕЕ БЕССМЫСЛЕННЫМИ РЕЧАМИ. ДА, НО ТЕПЕРЬ МНЕ ПРИЕЛАСЬ ЕЕ ПРИСТАВУЧЕСТЬ, Я УСТАЮ ОТ НЕЕ И ТЕПЕРЬ ДЕРЖУСЬ С НЕЙ СТРОГО И РАВНОДУШНО. И МОЛЧУ. ОНА МЕШАЕТ МНЕ ДУМАТЬ.
Я ЗНАЮ ТО, ЧЕГО НЕ ЗНАЕТ ОНА. ВОТ УЖ ЧЕГО БЫ Я НЕ ЖЕЛАЛА ЗНАТЬ, ЧТОБ ПРОСУЩЕСТВОВАТЬ ЗДЕСЬ СПОКОЙНО-ДА НЕТ, ВОТ МОЯ СУДЬБА – УСЛЫШАТЬ НЕПРИЯТНУЮ ДЛЯ МЕНЯ ПРАВДУ. НО САМОЕ ТЯЖКОЕ ДЛЯ МЕНЯ – НЕ ЖИТЬ С ОБРЕЧЕННОЙ. А ДОГАДКИ, ЧТО БОЛЕЗНЬ ЕЕ МОЖЕТ ПЕРЕДАВАТЬСЯ ПО ВОЗДУХУ. Я СЛЫШАЛА, ЧТО ЕСТЬ ТАКИЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ. Я НЕ ЗНАЮ ПРО ЭТУ БОЛЕЗНЬ Л.-Л… Я ЗАПИШУ ЕЕ ДЛЯ СЕБЯ НА ЗАМЕТКУ. УЖ ЕСЛИ ОНА УМРЕТ, Я МОГУ ЗА НЕЙ ПОЛЕТЕТЬ». (Рядом были пририсованы плохо нарисованные бесстыдные крылышки.)
Рита по инерции засунула тетрадь под матрац, как она была. Быстро легла лицом к стенке.
Вечером соседка с ней не заговорила.
(С того самого дня Рита уже не вставала.)
Утром Надя не могла ничего понять. Рита лежала лицом к стенке и плакала.
Надя испугалась и спросила:
– Ты что? – и положила ей руку на горячую вздрагивающую шею.
– Надя, у меня опять температура, – сказала Рита.
– Ну и что? – спросила Надя.
– Нет, – та оборвала ее, – я-то уж теперь знаю, что со мной. Надя, зачем вы мне не говорили?..
Надя промолчала, потом спохватилась и быстро заговорила беспокойным тоном, стараясь ВСЕ быстро-быстро «забить» словами, что уже было понятно, что Рита права.
– Кто тебе сказал такую… бред? – с неправильным употреблением рода начала она, стала гладить ее по голове, что обозначало, что вот она – живая перед ней, а разве стала бы она гладить мертвую? – Ты что? А?..
1. Через два дня Рита умерла ночью, без Нади.
Надя запомнила только одну фразу, которая почему-то казалась ей самой ужасной: «Надя, мне больно глотать».
2. Надя ночью через два дня дома.
Надя и ее очень высокий и здоровый муж расставались в коридоре.
По длинному коридору из кухни шли голоса еще ничего не знающих товарищей. (Те сидели за круглым столом, заставленным тарелками и бутылками. Над ними держалось облако от сигарет.)
Надя выглядела очень мрачной, с опущенными уголками рта. На ней был надет пышный плащ.
– Ах, Надя, – горько сказал ее муж.
Он не виноват был, что не знал и с друзьями до этого много выпил. С красным лицом он выражал скорбь, но мало что понимал.
Она молчала и не шевелилась. Она хотела услышать от него поддержку. Муж стал счищать пятнышки на ее плечах.
– Подружка была очень хорошая, – убедительно сказал он, – добрая, смелая, отзывчивая, тонкий человек.
Стенка в коридоре была обтянута красным ситцем.
Надя посмотрела на мужа – она любила слушаться его, но теперь он говорил что-то не то, но она все ждала от него поддержки, он уже стал улыбаться, встретившись с ее взглядом.
– Папочка, я пойду, – сказала она грустно.
– Сейчас! – торопливо воскликнул он и тяжело пробежал в кухню, быстро вернулся и дал Наде бутылку коньяка… – Это уж всегда пригодится, – сказал он (тут уже серьезно) и засунул бутылку в женскую сумочку.
Она вздохнула, он тоже вздохнул – совершив такой поступок, он растрогался. Надя повернулась спиной, открыла дверь. Он дружески похлопал ее по «выходящей» спине и еще долго стоял в дверях, какой-то просветленный – смотрел, как Надя уходит в раздутом пышном плаще.
Надя вышла на улицу. Кажется, подморозило. Но зима была какая-то непонятная, без снега.
Деревья стояли прутьями. Она шла долго и оказалась в роще. Стояла «американская» ночь с ярко-синим небом.
Потом она оказалась у огромного поля, увидала скамейку и села на нее. Она села посередине, расслабленно вытянула ноги. Мимо метрах в тридцати проходили люди. Вдалеке на асфальтированном поле стояло здание, все в электрическом свете. В него заходили целые толпы народа. Может, она сидела рядом со взлетным полем, но вряд ли, хотя было очень похоже.
Она сидела в опасном окаменении.
Вокруг нее стали расхаживать несколько черных ворон, самых крупных и отборных. Сначала они смотрели на нее издалека, потом приблизились с серьезными «лицами» и стали бродить у самых ног, шевеля крыльями, кашляя по-вороньи.
Надя стала смотреть на них. Она достала из сумки коньяк, открутила пробку, отпила немного и спрятала в сумку.
Одна ворона напротив нее раскрыла клюв и так стояла, пока Надя не отпила еще глоток. Лицо у Нади раскраснелось, она сделала еще глоток онемевшими губами.
Ворона с открытым клювом вдруг запрыгнула к ней на скамейку, потихоньку подошла почти вплотную, постояв так с минуту, залезла к ней на колени и перешла по ним на другую часть скамейки.
Надя отпила еще. Скосив глаза, она наблюдала за воронами.
Другие тоже хлопнулись на скамейку, с хриплыми кашлями, они тяжело проходили по ее коленям, больно впивая свои черные когти в шерстяную юбку.
Это было похоже на сон, но это была правда. С ними Надя допила весь коньяк.
С невыспавшимся лицом Надя пришла утром в Центр. У лифта стояли две каталки, накрытые простынями.
– Не смотри, не смотри, – сказала узнавшая ее медсестра. Надя стала подниматься по лестнице наверх.
