Телефонные звонки не прекращались ни на минуту.
— Алло! Говорит Сеговия. Кто вы?
— Уполномоченный профсоюза, — сказал Мануэль, пристально глядя на Рамоса. В самом деле, что он за человек?
— Подожди, скоро мы тебя кастрируем!
— Посмотрим. Salud!
Теперь станции, занятые фашистами, сами вызывали: Саррасин, Лерма, Аранда-дель-Дуэро, Сепульведа, снова Бургос. Из Бургоса к Сьерре опасность приближалась быстрее, чем поезда с подкреплением.
— Говорит министерство внутренних дел. Телефонный узел Северного? Передайте по линии, что гражданская и штурмовая гвардия[7] на стороне правительства.
— Говорит Мадрид-Южный. Что у вас на севере, Рамос?
— Похоже, что они заняли Миранду и продвинулись далеко на юг. Три тысячи горняков отправились в Вальядолид. Оттуда придет подкрепление. А как у вас?
— Вокзалы Севильи и Гранады у них. Остальные держатся.
— А Кордова?
— Неизвестно. Когда они захватывают вокзалы, бои продолжаются в предместьях. Отчаянно дерутся в Триане. И в Пеньяройе. А насчет Вальядолида ты меня удивил. Он еще наш?
Рамос схватился за другой аппарат.
— Алло! Вальядолид! Кто говорит?
— Уполномоченный по вокзалу.
— Да? А нам сказали, что у вас уже фашисты.
— Ошибка. Все в порядке. А у вас? Солдаты взбунтовались?
— Нет.
— Алло! Мадрид-Северный? Кто говорит?
— Ответственный за перевозки.
— Говорит Таблада. Ты сюда не звонил?
— Нам сказали, вы расстреляны или за решеткой.
— Мы оттуда выбрались. Теперь там сидят фашисты. Salud!
— Говорит Народный дом. Передайте по всем незахваченным станциям, что правительство с помощью ополчения[8] удерживает Барселону, Мурсию, Малагу, всю Эстремадуру и весь Левант.
— Алло! Говорит Тордесильяс. Кто у телефона?
— Рабочий совет Мадрида.
— Такие сволочи, как ты, уже расстреляны. Arriba Espaсa!
Медина-дель-Кампо — тот же разговор. Линия на Вальядолид оставалась единственной надежной линией связи с севером.
— Алло! Леон? Кто у телефона?
— Уполномоченный профсоюза. Salud!
— Говорит Мадрид-Северный. Поезд с шахтерами из Овьедо прошел?
— Да.
— Где он сейчас?
— Думаю, около Майорги.
За окном на мадридских улицах по-прежнему песни и стук прикладов.
— Алло! Майорга? Говорит Мадрид. Кто у телефона?
— А вы кто?
— Рабочий совет Мадрида.
Отбой. Так что же? Где поезд?
— Алло! Вальядолид? Вы уверены, что продержитесь до прибытия шахтеров?
— Безусловно.
— Майорга не отвечает.
— Неважно.
— Алло! Мадрид? Говорит Овьедо. Только что полковник Аранда примкнул к мятежникам. Идет бой.
— Где поезд с шахтерами?
— Между Леоном и Майоргой.
— Поддерживайте с ними связь.
Вызывал Мануэль. Рамос ждал.
— Алло! Майорга? Говорит Мадрид.
— Да?
— Рабочий совет. Кто у телефона?
— Испанская фаланга. Начальник центурии[9]. Ваш поезд прошел, идиоты. Все станции до Вальядолида — наши. Вальядолид с полуночи тоже. Ваших шахтеров поджидают с пулеметами. Аранда от них избавился. До скорого!
— До скорого.
Мануэль вызвал подряд все станции от Майорги до Вальядолида.
— Алло! Сепульведа? Говорит Мадрид-Северный. Рабочий комитет.
— Ваш поезд прошел, болваны. Бабы вы, а не вояки, на этой неделе мы вас кастрируем всех до единого!
— Бредовая идея с точки зрения физиологии. Salud!
Вызовы продолжались.
— Алло! Мадрид? Алло! Алло! Мадрид? Говорит Навальпераль-де-Пинарес. Вокзал. Городишко снова в наших руках. Фашисты? Разоружены, сидят за решеткой. Сообщите. Ихние звонят каждые пять минут, справляются, в чьих руках город. Алло! Алло!
— Надо бы передавать ложные сведения, — сказал Рамос.
— Они будут проверять.
— Все равно это собьет их с толку.
— Алло! Мадрид-Северный? Говорит ВРС[10]. Кто у телефона?
— Рамос.
— Нам сообщили, что идет фашистский поезд с новейшим оружием. Вроде бы из Бургоса. Ты что-нибудь слышал?
— Нет, мы бы знали. Все станции до Сьерры в наших руках. Надо все-таки быть начеку. Подожди минутку… Мануэль, вызови Сьерру.
Мануэль вызвал все станции подряд. Он держал в руках линейку и как будто отбивал ею такт, Вся Сьерра оставалась верной. Он вызвал коммутатор почтамта: те же сведения. По эту сторону Сьерры фашисты или не выступали, или были разбиты.
Однако половина Севера была у них в руках. В Наварре — Мола[11], бывший начальник мадридской службы безопасности; против правительства — три четверти армии, на стороне правительства — штурмовая гвардия и народ, возможно, гражданская гвардия.
— Говорит ВРС. Это Рамос?
— Да.
— Ну, что с поездом?
Рамос вкратце изложил обстановку.
— А как вообще дела? — спросил он в свою очередь.
— Хорошо. Очень хорошо, кроме военного министерства. В шесть часов они заявили, что все пропало. Мы им сказали, что они трусы, а они утверждают, что ополченцы разбегутся. Нам наплевать на их болтовню. На улице так поют, что я тебя еле слышу.
Рамос слышит в трубке пение, оно смешивается с пением на вокзале.
Хотя мятеж, по-видимому, вспыхнул почти одновременно в разных местах, казалось, что на Мадрид надвигается единый фронт: станции, занятые фашистами, все теснее сжимали кольцо вокруг столицы. Однако в последние недели напряжение было так велико, и народ с такой тревогой ждал мятежа, который, возможно, пришлось бы встретить без оружия, что военная атмосфера этой ночи казалась великим избавлением.
— Твоя таратайка еще здесь? — спросил Рамос у Мануэля.
— Да.
Он посадил за телефоны одного из дежурных по вокзалу. Несколько месяцев тому назад Мануэль купил небольшую подержанную машину, чтобы ездить кататься на лыжах в Сьерру. По воскресеньям Рамос пользовался ею, когда отправлялся на митинги. Этой ночью Мануэль снова предоставил ее в распоряжение коммунистов. И сам помогал своему приятелю.
— Тысяча девятьсот тридцать четвертый год не должен повториться! 1 — сказал Рамос. — Едем в Тетуан-де-лас-Викториас.
— Где это?
— В Куатро Каминос.
Через триста метров их остановил первый контрольный пост.
— Документы.
Документом служил профсоюзный билет. Билета коммунистической партии Мануэль с собой не носил. Он работал на киностудии звукооператором и одевался с легким налетом монпарнасской небрежности, что позволяло, как ему казалось, не путать его с буржуа. К тому же густые брови на его очень смуглом, немного тяжеловатом лице с правильными чертами могли напоминать нечто пролетарское. Впрочем, ополченцы едва взглянули на них. Они узнали смеющееся лицо Рамоса, его курчавые волосы. Машина тронулась после похлопываний по плечу, поднятых кулаков и криков «Salud!»: это была ночь братства.
А между тем в последние недели борьба между правыми и левыми социалистами обострилась. Сопротивление Кабальеро[12] возможному назначению Прието[13] министром было довольно ожесточенным. У второго поста члены ФАИ[14] передавали показавшегося им подозрительным человека рабочим из ВРС — своим старым противникам.
«Это хорошо», — подумал Рамос. Раздача оружия еще не закончилась: подошел грузовик с винтовками.
— Можно подумать, это подошвы! — сказал Рамос.
Действительно, из грузовика торчали лишь металлические оковки прикладов.
Имеется в виду прорыв к власти крайне правых и последовавшее за тем «черное двухлетие», ознаменовавшееся жестокими репрессиями (разгром Астурийской коммуны и др.).
— В шамом деле, — сказал Мануэль, — подошвы.
— Что это ты шепелявишь?
— Я шломал жуб жа едой. Теперь только и делаю, что трогаю яжыком это мешто: не до антифашижма!
— А что ты ел?
— Вилку.
Какие-то расплывчатые фигуры людей держали в обнимку только что полученные винтовки. Позади них в темноте, стиснутые, как спички в коробке, бранились ожидающие своей очереди. Проходили женщины с корзинами, полными патронов.
— Наконец-то, — послышался чей-то голос. — Сколько можно ждать, что они схватят нас за горло.
— Я уж было подумал, что правительство позволит нас раздавить.
— Не беспокойся, теперь посмотрим, долго ли они продержатся, банда сволочей!
— Сегодня ночью народ охраняет Мадрид, народ…
Через каждые пятьсот метров — новая проверка: в городе появились фашистские машины с пулеметами. И все те же поднятые кулаки и то же братство. И все те же странные движения часовых, без конца ощупывающих свои винтовки: целая вечность без винтовок.
