Залп патруля. Пули пролетели стаей саранчи; патруль двинулся дальше. Как только отряд появился на перекрестке, из всех подъездов грянули револьверные выстрелы.
Анархисты стреляют неплохо.
— Вперед! — скомандовали офицеры; их целью была не эта улица, а центр города: всему свое время.
Из-за лепных украшений подъезда, в котором он укрывался, Негус видел только ноги солдат. Ни одного приклада: из винтовок стреляли на ходу. То и дело из-под шинелей мелькали штатские брюки: к военным присоединились члены фашистской партии.
Прошли патрули арьергарда, топот затих.
Негус собрал товарищей, все перешли на другую улицу, остановились. То, что они делали, было бесполезно. Настоящий бой, по-видимому, произойдет в центре, на площади Каталонии. Следовало бы напасть на солдат с тыла. Но как?
На первой же площади военные оставили небольшой отряд прикрытия. Так что, может, было бы рискованно… У отряда был ручной пулемет.
Пробежал рабочий с револьвером в руке.
— Вооружают народ!
— Наших тоже? — спросил Негус.
— Я тебе говорю: вооружают народ.
— И анархистов?
Рабочий не оглянулся.
Негус зашел в ближайшее кафе, позвонил в газету анархистов. Действительно, вооружали народ, но анархисты до сих пор получили всего лишь шестьдесят револьверов. «Уж лучше самому сходить за ними на корабли!»
В утренней тишине проревел заводской гудок. Как в обычные дни, когда не решаются судьбы страны. Как в дни, когда Негус и его товарищи, заслышав этот рев, торопливо шли вдоль бесконечных серых и желтых стен. Таким же ранним утром, при свете тех же еще не погашенных электрических фонарей, как будто подвешенных к трамвайным проводам. Второй гудок… десятый… двадцатый… сотый.
Вся группа застыла посреди мостовой. Ни одному из товарищей Негуса не приходилось слышать более пяти гудков разом. Как в былые времена города Испании, которым угрожал враг, содрогались от колокольного звона своих церквей, так теперь пролетариат Барселоны отвечал на залпы надрывным набатом заводских гудков.
— Пуч на площади Каталонии, — крикнул кто-то, бежавший к центру города; за ним бежали еще двое.
У этих были винтовки.
— Я думал, он еще в больнице, — сказал один из товарищей Негуса.
Рев гудков, слившись воедино, уже не напоминал печальный звук сирен уходящих в плавание пароходов; казалось, это снимается с якоря взбунтовавшаяся эскадра.
— Раздачей оружия займемся сами, — сказал Негус, поглядывая на свой отряд и на ручной пулемет.
Он злобно усмехался: между черными усами и бородой слегка выдавались зубы. Рев заводских гудков, то протяжный, то отрывистый, заполнял дома, улицы, воздух и весь залив, до самых гор.
Войска из казармы Парка, как и все остальные, направлялись к центру города.
Пуч в черном свитере с тремя сотнями бойцов, занимал площадь. Он был самым маленьким и самым коренастым из всех. Тут были не только анархисты: более ста человек получили винтовки из розданных правительством. Те, кто не умел стрелять, просили объяснить им, как обращаться с винтовкой.
— Неважно, чьи это винтовки, право собственности здесь ни при чем, — говорил Пуч, при всеобщем одобрении распределяя их среди лучших стрелков.
Солдаты надвигались по самому широкому проспекту. Пуч распределил своих людей по всем улицам на противоположной стороне площади.
Подошел Негус со своими товарищами и с ручным пулеметом, но только он умел с ним обращаться. Ничего не было слышно: ни ополченцев в альпаргатах, ни трамваев, ни даже топота солдат — они были еще далеко. После того, как умолкли гудки, над Барселоной нависла настороженная тишина.
Солдаты шли с винтовками наготове под огромными рекламными щитами гостиницы и парфюмерного магазина. «Реклама — это уже прошлое?» — думал Пуч. Анархисты вскинули винтовки.
Первая шеренга солдат — в штатских брюках — открыла огонь по одной из улиц, развернулась под взлетевшей стаей белых голубей, многие из них замертво упали на землю. Вторая шеренга открыла огонь по другой улице и тоже развернулась. Люди Пуча стреляли из укрытий, но не по отрезку улицы, как это делали люди Негуса, а перекрестным огнем: площадь была невелика. Первая шеренга солдат перешла на бег, накатилась на ручной пулемет Негуса и под яростным огнем отхлынула назад, оставляя после себя гирлянду распростертых или скрюченных тел, словно гальку, выброшенную на берег схлынувшей волной.
Стоя у окон одной из гостиниц, мужчины без пиджаков аплодировали (кому — штатским или солдатам?): это были иностранные спортсмены, приехавшие на Олимпийские игры. Снова заревел заводской гудок.
Рабочие бросились преследовать солдат.
— По местам! — орал Пуч, размахивая короткими руками. Его не слышали.
Не прошло и минуты, как треть преследовавших упала: теперь солдаты укрылись в подъездах, а рабочие оказались в том положении, в котором за пять минут до этого находились солдаты. В глубине площади — убитые и раненые в форме цвета хаки, впереди — убитые и раненые в темной или синей одежде, между ними — подстреленные голуби; надо всеми снова заревели гудки, прорезая знойный воздух.
Отряд Пуча, все более увеличивавшийся, несмотря на потери, преследовал солдат под прерывистый треск выстрелов и затихающий вой гудков. Солдаты быстро отступали: бойцы народного фронта могли обойти их по параллельным улицам и встретить под прикрытием своей баррикады.
Ворота казармы с лязгом захлопнулись.
— Пуч!
— Я. В чем дело?
Подходили все новые ополченцы. Поскольку гражданская гвардия и штурмовая гвардия сражались в центре города, а коммунистов в Барселоне было немного, боями руководили вожди анархистов. Пуча знали сравнительно мало: он не писал в «Рабочей солидарности». Но было известно, что он организовал помощь сарагосским детям, и поэтому предпочитали иметь дело с ним, а не с руководителями ФАИ. (Весной тысяча девятьсот тридцать четвертого года в течение пяти недель рабочие Сарагосы под руководством Дуррути выдержали самую крупную забастовку, когда-либо организованную в Испании. Они отказались от всякой денежной помощи и обратились к солидарности пролетариата с призывом поддержать только их детей; более ста тысяч человек принесли в «Солидарность» съестные припасы и деньги, тотчас же распределенные Пучем; собранная им колонна грузовиков привезла детей сарагосских рабочих в Барселону.) Но, с другой стороны, поскольку анархисты не платили членских взносов, Пуч вместе с Дуррути и всей группой «Солидарности» однажды захватил грузовики, перевозившие золото Испанского банка, чтобы оказать помощь забастовщикам и «Анархистской книге»[21]. Все, знавшие его романтическую биографию, были удивлены, увидев очень маленького хищного крепыша с горбатым носом и насмешливым взглядом; с самого утра он не переставал улыбаться. Только черный свитер Пуча как бы напоминал о его биографии.
Он оставил здесь для возведения баррикад треть своего уже многочисленного отряда и ручной пулемет.
Один из вновь прибывших умел с ним обращаться. Много перешедших на сторону народа солдат приходило сюда; чтобы избежать неразберихи, они скинули мундиры, оставшись в одних рубашках, но каски снимать не стали. Перебежчики рассказали, что на рассвете им выдали по два стакана рома и сказали, что надо идти подавлять коммунистический бунт.
Пуч отправился с остальными на площадь Каталонии. Нужно было разгромить мятежников в центре города и потом вернуться к казармам.
Они пришли на площадь Каталонии. Перед ними возвышался отель «Колумб» с башней, похожей на ананас, где были установлены пулеметы. Войска из казармы Педральбес занимали три главных здания: в глубине площади — отель, справа — центральную телефонную станцию, слеза — «Эльдорадо». Солдаты не хотели сражаться, но офицеры и фашисты, надевшие гимнастерки, а также те, кто «стали солдатами» две недели назад, удерживали площадь с помощью пулеметов.
Человек тридцать рабочих бросились через возвышавшийся в центре площади сквер, пытаясь укрыться за деревьями. Затрещали пулеметы, рабочие упали.
Тени голубей, высоко круживших над площадью, пронеслись над распростертыми телами, над одним еще не упавшим человеком с поднятой над головой винтовкой.
Вокруг Пуча теперь мелькали значки левых партий.
Тут были тысячи человек.
Впервые либералы, члены ВРС и НКТ[22], анархисты, республиканцы, социалисты, профсоюзные деятели вместе шли на врага под огнем пулеметов. Впервые анархисты приняли участие в голосовании с тем, чтобы освободить узников Астурии. Пролитая в Астурии кровь питала единство Барселоны и надежду Пуча на то, что красно-черное знамя, бывшее до сих пор под запретом, будет развеваться свободно.
