— А я хочу.
— Ладно, сейчас ты сама расхохочешься, — озлился Вася. — Полезли вниз.
Он повел Таню в свою комнату, разложил картинки, которые отец купил в Москве. На картонном листе был показан мужик, падающий с полатей на люльку с ребенком. Два господина в круглых шляпах подняли бокалы, да так и замерли от удивления. Девочка лет шести вытянула руки, желая отпихнуть от люльки мужика, сверзившегося с полатей.
— Видишь девчонку? Патлатая, нос морковкой, лицо преглупейшее. Это с тебя рисовали.
Сказал и тут же пожалел — плача не оберешься.
Таня насупилась, однако не почувствовала себя оскорбленной. Ткнула пальцем в мужика:
— А этот дядька — ты. Сейчас как грохнется — так тебе и надо.
Вася с интересом поглядел на шестилетнюю девицу. Рассмеялся.
— А ты, как я погляжу, бойкая. Ну, бесовское племя…
— Какое племя? — не поняла Таня.
— Послушай, хочешь в театриум играть? — неожиданно предложил Вася.
— Если научишь.
Вася выбежал на крыльцо, позвал Рашида. Тот явился перед молодым барином как лист перед травой.
Рашидка уселся на табурет. Вся его плотная фигурка изображала безраздельную готовность выполнить любое приказание.
— Будем играть в театриум. Я буду… Ну ладно, я буду Арцугом. Ты, Рашидка, будешь Альфонзо. А ты… — Вася погрыз ноготь. Уж очень не походила эта настырная девица на прекрасную Алоизию. Но делать ничего не оставалось. Черт с ней, пусть будет Алоизией.
Вася вынул из кувшина с букетом сон-травы один цветок.
— Это роза. Шипы на ней.
— Это не роза, — сказала девочка.
— По пьесе как будто роза. Ясно? И вот я укололся. И упаду в обморок. Полежу чуток и крикну: «Как мне учинилось!» А ты, Танька, скажешь: «Любовь наша изволила напасть на изрядный цвет». Повтори.
Таня повторила.
— Я теперь скажу: «Верный влюбленный всегда есть пужлив». А ты, Танька, запомни, скажешь: «Любовь моя есть к вам вечная». Тут я уйду. А ты, Рашидка, на колено встанешь.
Рашид опустился на колено.
— Да не сейчас, потом. Главное, слова запомни: «Я вынужден говорить, что вас усердно люблю. Вы есть моя красивейшая Венера…»
— Венера — кто? — перебила Таня вошедшего в азарт Васю.
— Красавица такая, небесная. Ну-ка, Рашид.
— Я принужден вас любить усердно, — сказал татарчонок. — Вы моя красивейшая… Фанера.
— Венера, Венера, Венера, дурак!
Рашид радостно вопил:
— Венера! Венера! Венера!
— Хорошо, — одобрил Вася. — Повторим. Я укололся. Брякаюсь в обморок.
Вася подцепил стебелек сон-травы, скривился от боли, пошатнулся, грохнулся на пол. Простонал:
— «О, как мне учинилось!» — И подсказал девочке: — «Любовь наша изволила напасть на изрядный цвет…»
— Знаю сама. — Девочка сделала изящный реверанс и томным голосом сказала положенные слова.
В комнату вбежала нянька Савишна:
— Васенька, господи, не зашибся? Слышу, упал со стоном.
Вася сплюнул от досады. Всю пьесу, старая, испортила.
Скоро Кондырев позвал дочь.
— Я когда приеду в другой раз, доиграем в театриум?
— Доиграем, красивейшая Венера-Фанера.
Глава вторая
ПОБЕДА ЛЮБИТ ПРИЛЕЖАНИЕ
Примерно в те же дни корабельный мастер галерных верфей Борис Иванович Лаптев приехал в деревню Пекарево, что близ Великих Лук, проведать братьев Прокофия и Якова. Застолье растянулось по русскому обычаю на несколько дней.
Прокофий чудно играл на цимбалах, с оттяжкой, удальски ударял крючочком по струнам, брат-петербуржец отделывал коленца:
— Ах, лапти, вы лапти, вы лапти мои… — И пронзительно восхитился: — Лапоточки-и-и-и-и!
Прокофий и Яков забубенными голосами вплелись в лихой припляс:
— Лапоточки-и-и-и-и!
То была любимая фамильная песня. Может быть, тут сказалось то, что древний корешок дворянского рода вел начало от опричника Варфоломея по кличке Лапоть. На одном из цветных изразцов домашней печи вязью начертаны хитроватые слова: «На дорогу идти — пятерым лапти сплести».
Борис Иванович лет пятнадцать назад по царскому указу ушел из дому в дальнюю дорогу — строил верфи под Воронежем для азовского флота, ладил струги и галеры. Обласканный за точное ремесло, был призван царем Петром в столицу.
Жил бобылем, детей не имел. Самые дорогие подарки привез племяшам, пятнадцатилетним недорослям, двоюродным меж собою братьям — Харитону и Дмитрию. Парни натянули на ноги юфтовые башмаки с латунными пряжками, облачились в рубашки с красными подмышками. Дворовая ребятня восхищалась: «Пряжки-то, пряжки! А рубахи-то на иноземный манер шиты».
Петербургский дядька с первых же дней начал завоевывать души Харитона и Дмитрия. Свой резон был.
Годов ему под сорок, а резвость ребячья. Необычной командой будил утром:
— Эй, марсовые, айда на Ловать купаться!
Шумно, как лось, продирался сквозь кусты крушины, на ходу вылезал из рубахи, с гиканьем хватался за конец веревки, что висела на суку вербы, и, раскачав ее, с поджатыми ногами плюхался прямо в середку Ловати. Урчал, шипел, блеял, подняв безбородое лицо к восходящему солнцу. Орал что есть мочи:
— Непотре-е-ебе-ен без гро-о-ому-у!
Подплывал к кому-нибудь из племяшей, шустро подбивался под живот, белоспинной рыбиной выплескивался наружу, переворачивая племянника с живота на спину, а то и утопляя.
— Горе тому, кому достанусь!
По течению добирались до небольшого островка. Здесь у парней на отесанных палках стоял шалаш-треух, а в потайном уголке — фитилек с кремнем, бачок, крупа, соль, лук.
Минутное дело — наловить рыбы в Ловати.
Вскоре на огне, подгоняемом речным ветром, кипела уха-ушица.
Дядька вырвал из шалаша три палки.
— Учиться рапирному бою, марсовые!
Марсовые наскакивали на дядьку, пытаясь поразить его в самое сердце. Но дядька владел палкой не хуже, чем саблей. Делал неожиданные выпады, выбивал «рапиры» из рук племяшей, повергая их наземь:
— Победа любит прилежание!
Не спуская с дядьки восторженных глаз, ожидая от него новых чудачеств, парни, обжигаясь, хлебали уху.
— А Нева с Ловать будет или пошире?
— Нева-то? Ого-го. Ширина! — Дядька развел руки, уважительно осмотрел пространство меж ладонями. Стало ясно: Неву с Ловатью сравнивать нельзя. — Холодюща-а-я!
И так сказал — зябко стало. Можно подумать, Борис Иванович умеет восхищаться среди прочих рек лишь Невой-рекой, державной, суровой, широкой. Нет, совсем не так.
— А Ловать глаз веселит. Лапоть знал, где селиться. Где Лапоть, там Ловать.
Борис Иванович исподлобья разглядывал племяшей. Какие же они разные. Харитон носат, бульба — не нос. Хрупок, увертлив. Лежит на спине, облокотившись на худые локти, колени подогнул — кузнечик. Губы круглые, глаза узкие: хитрован-иваныч. Дмитрий в плечах пошире и ростом повыше, чернобров, ох, девки любить будут! Глаза вопрошающие. Словно раз удивился в далеком детстве и все удивляется. Дмитрий как лег на песок — не шелохнется. Харитон, в отличие от брата, ни минуты на месте не усидит. То на руках пройдется, то сиганет над костром, то, подражая дядьке, заголосит во всю ивановскую:
— Непотребен без грому!
— А как понимать: непотребен без грому? — спрашивает Дмитрий. — Присловье такое?
— Нет, братец ты мой, не присловье, — сказал Борис Иванович. — Военного флота секрет.
— Никому и сказать нельзя?
— Никому. — Губы тонко сжал, запечатался, как конверт с тайной бумагой. — Но вам, марсовые (распечатал конверт, распечатал!), но вам — скажу. Слова сии есть боевой девиз корабля «Барабан». Строили на реке Воронеж галеры — воевать янычар под Азовом. Петр Первый приказал день и ночь быть на верфях. Тысячи народу со всей России собралось. Надо флот к весне поставить.
— Поставили?
— А как иначе? Каждому судну имя присваивали. Да позвончее. Помню, спускали галеру, судили-рядили, как обозвать ее. Для пущего устрашения врага. Царь наказал: числиться кораблю «Барабаном». А девиз ему такой пристал: «Непотребен без грому».
— Звонко!
— А ты как, Харитон, думал. Матрозы и офицеры вполне довольны. Девиз силы прибавляет, дух боевой укрепляет.
— А какие были другие корабли?
— Да много. Целая флотилия. Был, помню, корабль «Бомба». Да, да, «Бомба».
— И девиз был?
— Ясное дело. «Горе тому, кому достанусь».
Харитон смотрел на широкую курчавую грудь, мощную короткую шею Бориса Ивановича. А хорошо, что им такой дядька достался. Ну когда и кто из взрослых так серьезно и в то же время весело разговаривал с ними?
И Дмитрий восхищался, влюбленно ловя каждое слово петербургского родственника. Конечно, и их отцы лыком не шиты, хоть и Лаптевы. Но нет того задора, удали. Та же кровь, лаптевская, черт возьми, но точно из другого рода-племени. Флотский человек. Неужто все флотские такие?
