Страшно выматерился майор, вытаскивая водителя из-за баранки.
Леха забился почти под самое сиденье, вдова влезла на сиденье с ногами и беспрерывно взвизгивала...
А потом задняя дверь стала прогибаться, трещать, и наконец с гулким хлопком вылетела наружу. Зеленый свет протянулся в автобус двумя бледными полосами. Это подобие рук нежно обняло два трупа, полузавернутые в брезент, и потащило их наружу.
Один из миротворцев, наконец, пришел в себя настолько, что начал стрелять. Горячие гильзы посыпались сквозь грохот и удушливые клубы, а звука почему-то почти не было. Только пульсирующие вспышки из пламегасителя, да застывшее, как маска, сосредоточенное лицо стрелявшего.
Внезапно автобус зарычал испуганным зверем, прыгнул вперед, и помчался.
Мы неслись по дороге на юг, в сторону города, а нас догоняла стремительная трещина, вспарывавшая асфальтовое полотно.
А потом - мы уже не кричали, и даже не чувствовали ни страха, ни боли, молча вцепившись друг в друга - земля перед нами поднялась на дыбы.
* * *
Это был печальный рассвет. Тусклый, серый, невероятно унылый, растекавшийся в узком пространстве между тяжкими глухими небесами, и черно-белой землей.
Мы брели по улице. Когда-то это была широкая многолюдная улица, стремительно впадавшая в огромные круглые площади.
Теперь это был город призраков.
Поближе к домам - пустым и холодным - жались немногочисленные жители. Время от времени по улице проносились машины, переполненные беженцами. Какие-то парни в оранжевых куртках спасателей у входа в метро жгли костер из картонных коробок, газет и книг.
Мимо нас медленно прокатился туристический автобус, из громкоговорителя неживой гундосый голос твердил:
- Уважаемые жители! В связи с невозможностью обеспечивать подачу в дома электричества и отопления военная комендатура рекомендует покинуть город. Сборные пункты организованы в следующих районах...
Дальше голос перечислял районы и адреса. Видимо, голос был записан на пленку, а автобусом управлял свихнувшийся чиновник управления по ЧС.
В другом месте прямо на улицу из разграбленного ресторана были вынесены летние столы и кресла, и даже один цветастый зонтик.
Несколько пьяных мужчин и женщин, с пьяными детьми, сидели за столиками и пили коньяк и водку. Из разбитых дверей ресторана доносилась музыка.
Показалась новехонькая маршрутка. Я машинально махнул рукой и она, к моему удивлению, притормозила. Мы влезли - старики, вдова, солдаты, майор, потерявший шапку; у него были коротко стриженные волосы - белые-белые.
- Вам куда? - спросил водитель. На носу у него были темные очки и он прихлебывал джин прямо из бутылки.
- Домой. На Садовую, - сказала вдова.
Шофер кивнул и мы поехали.
В Озерках подсели еще несколько человек, потом еще и еще, и к Неве мы подъехали, когда в автобусе стало совсем тесно. Как ни странно, пассажиры не выглядели испуганными. Один молодой человек даже читал газету, а девушка долго и нудно болтала по сотовому телефону.
- Придется ехать в круговую, - сказал водитель. - Мосты разведены или разрушены. Остался один Большеохтинский...
- Если остался, - поправил бомж, как две капли воды похожий на Льва Толстого.
- Щас узнаем, - отозвался водитель. Хлебнул джину и передал бутылку бомжу. Бомж хлебнул и передал девушке в круглых очкахстрекозах. Девушка аккуратно вытерла рукавичкой горлышко и приложилась.
* * *
- Прошу на четвертый этаж. Лифт не работает, - сказала вдова.
Мы гурьбой потянулись наверх.
Это была скромная квартирка - одна комната с альковом, совмещенный санузел и узкая кухня.
В комнате был накрыт длинный стол, стояли стулья и табуретки; вдова стала хлопотать на кухне, несколько добровольцев вызвались ей помогать.
Я протолкался к окошку, к майору, курившему в форточку.
Закурил.
В окно была видна крыша, крытая жестью, глухая стена и внизу - кусочек пустой улицы.
А потом начались поминки.
Все было правильно. Они такими и должны быть - печальными и жутковатыми.
По крайней мере, выпив сразу стакан водки, я согрелся, а после второго стакана даже проглотил несколько блинов и пельменей.
Майор сидел рядом, машинально жевал. Мы говорили о покойном, чей портрет с черным крепом висел посреди голой стены.
Он был добрым и безобидным стариком. Он даже писал стихи - вдова прочитала несколько. Стихи о Родине и о любви.
Он был хорошим.
Но с его смертью земля переполнилась. Здесь, под нами, в этой горькой земле слишком много рождалось мертвых. Слишком много.
И слишком долго. Почти триста лет.
* * *
Потом кто-то ушел, кто-то повалился спать - в алькове, на кухне, в прихожей, и даже в сортире.
Востроносая девушка, рывшаяся в шкафах с книгами, вдруг сказала:
- Постойте. Вот оно. Я нашла.
Она развернула сборник стихов польских поэтов, поправила соскальзывавшие с длинного носа очки и прочла:
- Земля
колыбель мертвых
полная ими
как соты медом
могила к могиле
они почили
от нас так близко
оторванные от жизни
будто уста
* * *
Майор снова стоял у окна и курил. Я подошел, и он сказал:
- Они все еще наступают. Слышите?.. Сваи под городом. Сотни тысяч, миллионы свай. Они выскакивают из переполненной земли - им не хватает места.
- Да. Это не их колыбель...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
