Клавьер ни за что не должен знать, что я что-то продавала и нуждалась в большой сумме денег. Лучше, если бы он вообще не слышал о том, что я в Париже. Пусть никакие вести обо мне не тревожат его, не возбуждают подозрений — это было залогом моего выигрыша.
Ювелир принимал меня сам и был вежлив и предупредителен. Я показала ему изумруды, и он долго изучал их.
— Что ж, — заявил наконец Бонтран. — Если эти камни еще хорошенько почистить, им цены не будет.
— Как вы думаете, сколько я могу получить за них?
— Полтора миллиона, сударыня.
Поглядев на меня из-под очков, Бонтран сказал:
— Я бы купил их у вас за эту сумму.
Сама я полагала, что изумруды стоят тысяч на сто дороже, но перечить не стала. У меня теперь было другое условие.
— Здесь не хватает главного камня, сударыня. Так сказать, венца…
Я прервала его:
— Мэтр Бонтран, мне нужны деньги немедленно.
— Я не заставлю вас ждать. Я передам вам деньги через неделю.
— Вы не поняли. В моем распоряжении нет недели, нет даже пяти дней.
— Чего же вы хотите?
— Я хочу получить деньги самое большее через три дня.
— Утром четвертого января?
— Да.
— Я смогу дать вам ответ через минуту.
Он аккуратно сложил камни в футляр, отдал его мне и с поклоном удалился, попросив меня подождать. Я опустилась в кресло, задумчиво подперла подбородок рукой. Потом поглядела на часы. Хоть бы он поскорее возвратился! Лихорадка нетерпения просто сжигала меня. Я чувствовала, что успокоюсь только тогда, когда буду иметь в своих руках эти самые полтора миллиона.
Большой зал блестящего ювелирного магазина понемногу оживал. Появлялись посетители, все как на подбор одетые богато, но слегка безвкусно. Буржуа, решила я. Новые хозяева. Равнодушно следя за ними глазами, я подумала, что, если Бонтран не сможет выполнить мое условие, еще не все потеряно. Я отправлюсь к другим ювелирам. У кого-нибудь мне повезет.
Мое внимание невольно привлекла молодая дама в теплом меховом манто и высокой шляпке с перьями. Она была одета безупречно, и это заинтересовало меня. Я инстинктивно почувствовала в ней свою. Дверь перед женщиной распахнул служащий магазина. За дамой шла горничная. На миг они остановились посреди вестибюля и о чем-то перемолвились, потом хозяйка направилась к витрине. Через миг я увидела, что она беседует с приказчиком и поглядывает на меня так же заинтересованно, как я только что поглядывала на нее.
Кто она? Аристократка? Может быть, даже моя знакомая? Женщина, как и я, была под вуалью, конечно, не такой густой, как у меня, но увидеть ее лицо издали было трудно.
— Мадам!
Этот голос вывел меня из задумчивости. Подняв голову, я увидела рядом с собой служанку заинтересовавшей меня женщины.
— Что такое?
— Мадам, моя госпожа спрашивает, действительно ли вы собираетесь продавать изумруды.
Несколько удивленная, я подтвердила это.
— И правда ли то, что эти изумруды из самой Индии, из Голконды?
— Да.
— В таком случае, мадам, моя госпожа очень хотела бы взглянуть на них. Она бы могла заплатить немного больше, если бы ваши изумруды подошли ей.
— Да, но меня ждет разговор, и сейчас ко мне выйдет мэтр Бонтран. Боюсь, я…
Я посмотрела на даму, стоявшую у витрины. Что-то подсказало мне не отказываться от предложения. В конце концов, это лишь увеличит мои шансы на удачу.
— Как имя вашей госпожи?
— Ее зовут мадам Брюман.
Я качнула головой. Вот как… Брюман! Это имя принадлежало одному довольно известному коммерсанту, владельцу многочисленной недвижимости в Париже, ресторанов, игорных домов и пансионов.
— Передайте вашей хозяйке, что я согласна поговорить с ней.
Мадам Брюман приблизилась, поклонилась, и я приветливо кивнула ей. Когда она садилась рядом, на меня повеяло свежим ароматом лилий. У нее и в отношении духов был неплохой вкус.
— Понимаю, что мое предложение неожиданно, — сказала она, улыбаясь чуть виновато. — Но я так мечтала об изумрудах… о настоящих «индийцах». Это такая редкость.
Я машинально передала ей футляр, а сама уже чувствовала, как холодеют у меня руки. Она сидела чуть наклонив голову, в профиль ко мне, а ее вуаль была достаточно прозрачной, чтобы я могла видеть черты ее лица. Смуглая кожа, большие карие глаза с янтарным оттенком. Вьющийся черный локон касается щеки, в мочку уха вставлена неяркая бриллиантовая сережка.
Я узнала ее. Теперь я не сомневалась. Я знала, почему с первого же взгляда она завоевала мое внимание. Мы ведь были знакомы. Мы пережили вместе самые жестокие испытания: штурм Тюильри, ужасы сентябрьских дней 1792 года. Подумать только, она стала мадам Брюман, сменила свое имя… И какое имя — Валентина де Сейян де Сен-Мерри!
Я давно взяла себе за правило никого не судить. Да и откуда мне было знать, что приключилось с Валентиной за эти годы, каковы были обстоятельства ее жизни. Всякое могло случиться. Женщины чаще всего становились жертвами этой многолетней смуты, но не каждая женщина смирялась с этим. Иные предпочитали измениться, чем погибнуть. И не всем же аристократкам повезло на встречу с Александром.
Она восхищенно разглядывала камни.
— Клянусь Богом, мадам, это восхитительно! Через неделю мой день рожденья, муж просил меня подобрать себе подарок. Но что может быть лучше этого?
— А кто ваш муж? — спросила я. — Брюман — это тот самый владелец недвижимости?
— Да, можно так сказать.
— Давно вы замужем?
— Четыре года.
— То есть вы повстречались с Брюманом еще во время террора.
Она взглянула на меня чуть удивленно и ответила уже гораздо сдержаннее:
— Да.
Видимо, ей мои расспросы показались неуместными. Я ведь даже имени своего не назвала. Еще раз полюбовавшись переливами изумрудов в блеске зимнего солнца, мадам Брюман сказала:
— Мне известно, что ювелир предложил вам полтора миллиона франков за эти камни. Если вы будете столь любезны и уступите мне их, я заплачу на сто или двести тысяч больше. Мне еще надо уточнить, какой именно суммой я располагаю.
Я ничего не ответила. Потом подняла вуаль.
— Валентина, это же я. Вы помните меня?
Какой-то миг она непонимающе смотрела на меня, потом чуть зажмурилась, словно хотела проверить зрение, и бледность разлилась по ее лицу. Негромко и очень нерешительно она спросила:
— Сюзанна?
Я кивнула. Она хотела еще что-то сказать, но, похоже, не могла собраться с мыслями, и я, боясь, что меня узнает не только подруга, сжала руку Валентины.
— Ради Бога, молчите. Давайте уйдем отсюда! Нас не должны видеть вместе.
Она ничего не понимала, но послушно поднялась и пошла за мной к выходу. В этот миг за конторкой появился ювелир.
— Мадам, — произнес он мне, — имею честь сообщить вам…
— Нет-нет, — сказала я поспешно, снова опуская вуаль. — Сделка не состоится. Мои планы изменились, мэтр Бонтран.
Я затащила Валентину в свою карету — благо, что она шла за мной послушно, как ребенок, сама захлопнула дверцу и приказала кучеру ехать в самое спокойное и безлюдное место.
— В парк Монсо, может быть? — осведомился он.
— Да, да, именно туда!
Я повернулась к вновь обретенной подруге.
— Вы согласны? Согласны ехать туда?
— Но почему именно туда? — кротко возразила она. — Я бы так охотно пригласила вас к себе!
— Дорогая моя, вы, быть может, удивитесь, но оставаться с вами у всех на виду — это самое ужасное для меня в нынешнее время.
— Почему?
— Потому что мне необходима ваша помощь.
Ничего необыкновенного не было в том, что бывшая мадемуазель де Сейян, чей отец был растерзан за роялизм, чей жених воевал за короля на юге Франции, стала женой буржуа. Это лишь на первый взгляд могло показаться возмутительным. Покинутая всеми, даже мной, Валентина не имела ни денег, ни определенных намерений. 1793 год. То было время, когда Франция захлебывалась в крови. Чтобы выжить, нужно было уметь драться, пускаться в авантюры, изворачиваться. Валентина ничего этого не умела. Комитеты в те дни охотились за всеми, кто своими манерами хотя бы отдаленно напоминал аристократа. Нужно было искать прикрытие. И оно нашлось в лице Жака Брюмана, сделавшего мадемуазель де Сейян предложение. Она стала мадам Брюман, а это имя уже не внушало подозрений. А преуспевающий буржуа лишь потом оценил, до чего удачный сделал выбор: при Директории было ужасно модно жениться на аристократках и украшать свое богатство еще и блеском титула жены — пусть не столь важного сейчас, но приятного для честолюбия.
— Я должна была думать не о чести и даже не о том, что совершаю мезальянс[12],— проговорила Валентина, словно пыталась защититься от моих еще невысказанных упреков. — Я даже об отце не думала. Возможно, это звучит эгоистично, но мне хотелось жить — именно мне…
