– Послушайте, – сказал он вслух. – Вы понимаете, что подписываете себе смертный приговор?
– А то вы меня не расстреляете, если я буду упираться. Вы лучше скажите, что этим людям светит. С моим участием или без него.
Этот простой вопрос поставил Колокольцева в тупик.
«Пзхфчщ будет, – мысленно хмыкнул он. – Вот что будет».
Но вслух ничего не сказал, только задумчиво прижал указательным пальцем листок с директивой и медленно протащил его по зеленому сукну стола к себе. Некоторое время смотрел на него, а затем дал Левенбуку.
– Прочтите и скажите, что вы думаете по этому поводу.
Левенбук быстро пробежал глазами текст. Он был ему знаком еще по «Правде». Хотя он и не предполагал, что слова Сталина уже успели обрести форму приказа.
– Очень мудрое предложение, – выпалил он, как солдат на плацу.
– Да? – усмехнулся Колокольцев. – Знаете… если вы мне скажете, в чем его мудрость или хотя бы что он означает, я… вам сохраню жизнь. Выпущу вас сегодня же. Обещаю.
Левенбук сглотнул комок и вперился глазами в листок. Он понял, что, раз следователь готов его выпустить, значит, Левенбук – мелкая сошка в большой игре. Это уже неплохо. А вот то, что Колокольцев спрашивает у него совета, это совсем интересно. Значит, дело путаное, и не все так легко и просто. А значит, можно попробовать слегка изменить правила игры. Он вспомнил слова Штормового и решил за них ухватиться.
– Я так понимаю, – сказал он после небольшой паузы, – что в таком деле важно не обосраться.
– Ло́вите суть на лету, – хмуро кивнул Колокольцев.
– Ну что же… Есть только один выход.
Колокольцев напрягся и даже как-то вытянулся всем телом навстречу Левенбуку, слегка приоткрыв рот, словно собирался проглотить священную мудрость, готовящуюся вылететь из уст обвиняемого.
– Какой выход? – спросил он полушепотом.
– Надо пзхфчщ.
Колокольцев несколько секунд, не мигая, смотрел в глаза Левенбуку. Затем откинулся и зло усмехнулся.
– Я так понимаю, на свободу мы не хотим.
– Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Я говорю, что, если товарищ Сталин считает, что всех евреев, ну, в смысле безродных космополитов, надо пзхфчщ, то так и надо поступить. А это значит, что надо, просто на бумаге, напротив каждого «безродного космополита» написать – пзхфчщ. Ну, навроде «расстрелян» или «сослан». Вот и все. При этом трогать их не надо. Потому что а вдруг товарищ Сталин спросит про «щывзщ»? И тогда все «пзхфчщ» можно будет сменить на «щывзщ».
Озадаченный этим набором бесконечных шипящих согласных, Колокольцев нахмурился и задумался. Но затем просиял.
– Молодец, гражданин Левенбук! – похвалил он обвиняемого. – Как и обещал, я тебя выпускаю, но…
– Но? – напрягся Левенбук.
– Но… будешь первым «пзхфчщ».
– Нет, – побледнел тот, – такого уговора не было.
– А чего ты так испугался? Твоя же идея.
– Как раз своих идей больше всего и надо пугаться. И потом, сегодня вы напишете «пзхфчщ», а завтра всех, кто «пзхфчщ», будете расстреливать. Получится некрасиво.
– А тебе красоту подавай? – разозлился Колокольцев. – Хорошо. Второй вариант. Красивый. Я тебя расстреливаю как японского шпиона прямо сегодня. Идет?
– Ладно, ладно, – испуганно замахал руками Левенбук, – пишите «пзхфчщ».
* * *
Тем временем на идеологическом фронте дело тоже не стояло на месте. Да иначе и быть не могло – машина советской пропаганды вхолостую не работала. Любой почин, обозначенный в «Правде», неминуемо подхватывался остальными печатными органами как не подлежащий обсуждению приказ. И хотя по-прежнему никто не понимал, что хотел сказать товарищ Сталин, но спущенный сверху новояз быстро пустил корни. Первыми инициативу, как это водится, подхватили школы и вузы. Цитата Сталина в течение одной недели превратилась в многочисленные растяжки, которыми так любили украшать классные комнаты и аудитории. И вот уже рядом с классическими «Жить стало лучше, жить стало веселей» и «Кадры решают все!» появились новые образцы мудрости вождя – «Щывзщ даст результаты грцбм!» и «В перспективе оцайц будем зцщкшх!». Ну, и конечно же, самый краткий и хлесткий «Пзхфчщ!». Никаких сомнений в том, что здесь может быть какая-то ошибка, ни у кого не было – Сталин и «Правда» не ошибаются. А тех школьных директоров и ректоров, которые побоялись или постеснялись вешать новые лозунги, пропесочили по партийной линии так, что у них надолго пропало желание к сопротивлению. Тем более что вскоре подоспел и Михалков со стишком, который тут же напечатали почти все детские журналы и газеты.
Все хотим мы с Мишкой знать.Каждый день – вопросов рать.Только взрослым надоелоНа вопросы отвечать.Дядя Коля, наш сосед,Никогда не скажет «нет».Мы бежим к нему вприпрыжку,– Дядя Коля, дай ответ!– Что такое ЩЫВЗЩа?! –
Мишка первым пропищал,– Может, с ним на речку ходятНа сома иль на леща?– ЩЫВЗЩа, она, ребята,Дарит людям результаты!А на речку рыб удитьЛучше с удочкой ходить!– А ЗэЦэЩаКаШаХа?Хороша или плоха?Может, с нею борщ вкуснееИ наваристей уха?– В суп добавить? Это можно,Только сделать это сложно:Эта штука шире поля,Выше неба, глубже моря!Мы смутились: в чем же суть?– К сути, братцы, долгий путь,Чтоб понять ее, вам надоПодрасти еще чуть-чуть.Шепчет Мишка горячо,Носом тыча мне в плечо:– Нам уже четыре года!Сколько ж нам расти еще?!
Несмотря на традиционный комический финал стихотворения, из подтекста явно следовало, что, сколько героям ни расти, понять смысл «пзхфчщ» им вряд ли когда-нибудь удастся. И не потому, что они какие-то глупые, а потому, что даже взрослые ничего не понимают в этой тарабарщине. В стихотворении дядя Коля, правда, вежливо отвечает на вопросы, но на самом деле ловко уходит от конкретного ответа. И в конце концов прибегает к излюбленной манере взрослых списывать собственное незнание на малый возраст собеседника – мол, пока вам этого не понять. Впрочем, все это было уже неважно. Важным было то, что автор гимна СССР позволил себе в детском шутливом стихотворении процитировать Сталина. А это означало одно – дело явно одобрено наверху. Так что ничего удивительного, что после Михалкова все как с цепи сорвались. Центральные, а главное, и региональные газеты бросились наперебой цитировать Сталина, а некоторые даже позволили себе легкие интерпретации загадочных слов. То есть употребили их в каком-то ином контексте. Например, «Комсомолец Забайкалья» напечатал статью, где некто Морозов, критикуя работу местных органов власти, написал следующее: «В то время, когда вся страна в едином порыве говорит «пзхфчщ!», райком партии нашего района пугливо прячет голову в песок, видимо, не веря, что щывзщ может дать результаты грцбм. Или, по крайней мере, считает, что щывзщ может дать результаты, но совсем не грцбм. А ведь в ближайшее время нам предстоит зцщкшз. И это, товарищи, оцайц, а не просто очередной всплеск энтузиазма». О чем думал главред «Комсомольца Забайкалья», когда давал добро этой статье, трудно сказать. Скорее всего, он, как и тысячи других редакторов, ориентировался на Сталина, «Правду» и Михалкова. На самом деле в высших эшелонах власти никто и представить себе не мог, во что выльется их боязнь переспросить запнувшегося Сталина. А когда стали подумывать, как бы повернуть колесо истории вспять, поняли, что поздно. И это «поздно» наступило раньше, чем они думали.
В начале февраля 53-го года в «Правде» вышла статья, в которой автор посмел не только процитировать уже заезженные и заученные наизусть слова типа «оцайц» и «щывзщ», но и добавить другие, не менее абсурдные. И удивляться тут было нечему – такое уж было время. Любую тенденцию, спущенную сверху, было принято развивать. Если Сталин говорил, что некоторые литераторы позволяют себе слишком много, это означало сигнал к полномасштабной кампании против контрреволюционных настроений в литературе – головы летели так, что только успевай корзину подставлять. Если Сталин жаловался на перегибы в методах раскулачивания или ведения допросов, тут же начиналась всесоюзная борьба против «перегибщиков», «перестраховщиков», «переборщиков» и так далее. И снова летели головы. Нынешний читатель может усмехнуться и сказать, что «заставь дурака Богу молиться, он себе и лоб расшибет». Но парадокс заключался в том, что в те далекие времена лоб как раз-таки очень даже требовалось расшибать. И не только себе, а еще и молящемуся рядом соседу. Можно сказать, что в этом и заключалось истинное моление Богу. Иначе могли заподозрить в двурушничестве, уклонизме, соглашательстве и еще куче новосоветских словечек, каждое из которых почти не имело конкретного смысла, зато имело весьма конкретные последствия для жалеющего свой лоб. Неудивительно, что приученная ловить каждое слово вождя на лету страна и на этот раз быстро включилась в игру. И газета «Правда» как рупор этой самой власти волей-неволей пошла в авангарде.
