— Ну, как тебе невеста?
Моргая ресницами, на которых повисли капельки воды, сестра улыбнулась:
— По-моему, ничего!
— Теперь у тебя будет сестренка. Правда, хорошо?
Она ничего не ответила и, засмеявшись, по-кошачьи похлопала меня по груди. Такое могут себе позволить только близкие люди.
— Ну, спасибо.
Я благодарил ее за то, что она рассеяла мои сомнения.
На следующий день снегопад прекратился. Вечером вышла луна тринадцатой ночи[18].
Я надел костюм. Мать и отец обрядились в кимоно с фамильными гербами. Отец, который не любил выходить из дома, да и здоровье ему не позволяло, достал из комода свое праздничное кимоно, пролежавшее там более десяти лет. Воротник хаори помялся, и он попросил отутюжить его. У Сино не было свадебного наряда, и она надела свое единственное выходное кимоно. Сестра повязала праздничный оби[19], расшитый по белому золотыми нитками.
Сквозь стеклянную дверь гостиной виднелось заснеженное поле. Мы с Сино сидели в центре, по бокам — отец и мать, рядом с матерью — сестра. На маленьких столиках красовались запеченные окуни. У нас была совсем скромная свадьба, без гостей. Но вместе с тем наша свадьба была необычайно теплой, сердечной. Она сулила нам с Сино счастье.
Мы троекратно обменялись чашечками сакэ[20]. В нашем доме водилась красивая посуда — остатки былой роскоши, — предназначенная для гостей, но свадеб в нашем доме не справлялось, и поэтому для церемонии троекратного обмена мы воспользовались обыкновенными чашками. Сестра разливала сакэ. Это было непривычным для нее делом, и, переливая каждый раз через край, она смущенно охала, а мы прыскали со смеху.
Когда кончилась традиционная церемония, отец, раскрасневшись от выпитого сакэ, вдруг всем на удивление предложил:
— А не спеть ли нам Такасаго[21]?
Мы никогда не слышали, чтобы отец пел, и подумали, что он шутит. Но он не шутил. Приняв торжественную позу, отец громко откашлялся. Его сжатая в кулак правая рука, лежавшая на колене, так сильно дрожала, что край стола вибрировал ей в такт. С некоторых пор у него стали дрожать руки: стоило ему поволноваться, и уже не уймешь дрожь.
— Таа-каа-саа-гоо, — тряся головой, пел отец. И не то чтобы пел. Язык его заплетался, голос застревал где-то в горле, и лишь свистящее дыхание прорывалось сквозь редкие зубы.
— Отец, отец, довольно, перестань! — умоляла его мать со слезами на глазах. Но отец не унимался. Сестра пыталась придержать его дрожащую руку, а он все пел и пел.
Я молча наблюдал за происходящим. Отец и мать, которые безропотно мирились с изменой детей — каждый из детей по-своему обманул их надежды, — были до смерти рады этой встрече. Все, наконец, собрались под родным кровом и по такому радостному случаю. Может быть, впервые они были по-настоящему счастливы. Меня душили рыдания. Сино же, ничего не подозревая, смеялась до слез.
На сей раз второй этаж был отведен для нас с Сино. Я быстро сдвинул футоны, положив рядом подушки.
— В снежных краях есть обычай — спать без всего. В пижаме не удобно.
Сбросив кимоно и нижнее белье, я, как есть, быстро забрался под футон.
Сино аккуратно сложила свое кимоно, щелкнула выключателем, присела на корточки возле моей подушки и робко спросила:
— И мне без всего?
— А как же! Ведь ты теперь — житель снежной страны.
Сино прошуршала в темноте одеждой.
— Извините!
Что-то светлое прильнуло к моему боку.
Я впервые обнимал Сино. Ее тело оказалось прекраснее, чем я предполагал. Скользнув ладонью по упругой груди Сино, я ощутил сладостную истому. Кожа у нее была настолько нежная и тонкая, что, прикасаясь к ней, я чувствовал, как в жилах течет кровь. Жар ее тела передался мне, и вскоре мы оба горели.
Этой ночью Сино была послушной куклой, и я, неопытный кукловод, обезумев от счастья, наслаждался ею.
Мы лежали, прижавшись друг к другу, и не могли уснуть.
— Тебе не жарко? — спросил я тихо.
— Ничуть. Давай и в Токио будем так спать, — предложила Сино.
Мы стали в подробностях вспоминать минувший день и нашу свадьбу.
— Ты знаешь, мне стыдно признаться: я ничего не умею делать. Но я научусь. Только теперь я поняла, как глупо провела двадцать лет жизни. Я никогда не думала о себе. Все думала о других — когда мне этого хотелось и когда не хотелось. Терпела... Терпела...
— Сино-сан из «Синобугава[22]»!
— Нет, нет! Забудь об этом. Я теперь не та Сино. Теперь я буду думать только о тебе и о себе. Все будет хорошо.
Когда она умолкла, в снежном краю стало тихо как на дне земли. Неожиданно тишину нарушил чистый звон колокольчика. Звон медленно приближался.
— Колокольчик? — удивилась Сино.
— Это сани.
— Сани?
— Да, лошадь тащит сани. Какой нибудь крестьянин возвращается из кабачка.
— Ой. как мне хочется посмотреть!
Мы выскочили в коридор накинув одно кимоно на двоих. Когда я немного раздвинул ставни, холодный, как клинок, свет упал на голое тело Сино. По белой от снега дороге медленно двигалась черная тень. В санях, закутавшись в одеяло, дремал одинокий возница. Он был один и наверное, возвращался домой. При лунном свете на копытах лошади сверкали подковы.
Мы смотрели, как завороженные, пока я не почувствовал, что Сино дрожит.
— Пойдем быстрее! Завтра в дорогу. Поспим хотя бы немного.
— Уснем, пока не смолк колокольчик.
Забравшись под футон, Сино прижалась ко мне поплотнее. Она никак не могла согреться, и я почувствовал плечом, что у нее зуб на зуб не попадает.
Колокольчик замер, но в ушах оставался звон.
— Слышишь?
Сино не ответила Я прикоснулся к ее губам. Она спала.
На следующее утро мы отправились в свадебное путешествие.
Мне не хотелось ехать только потому, что так принято, но мать все-таки настояла — мы повиновались. Решено было, что мы отправимся к горячим источникам. Это небольшая деревушка в долине, немного севернее здешних мест. Там в далекой юности, разочаровавшись во всем и забросив школу, я проболтался четыре сезона. Теперь мне захотелось свезти туда Сино чтобы в тот источник, в белой мути которого я смывал горький пот своих страданий, окунулась та, что освободила меня от них.
Утренний поезд был битком набит торговцами. К счастью, нам удалось найти свободные места друг против друга. Полузакрытыми глазами Сино смотрела на утренний пейзаж за окном. Но не успели мы отъехать, как вдруг она очнулась и тряся меня за колени, вскрикнула:
— Смотри! Смотри! Видишь?
За окном, куда она указывала, мелькали невысокие дома, запорошенные снегом, обледеневшая река, мост, сторожевые будки, храм, за ними — невысокие горы.
— Куда смотреть?
— Как куда? Вон же наш дом!
В самом деле, среди снега, у самого края реки, в лучах утреннего солнца белела стена нашего дома.
— А, вижу.
— Видишь! Это мой дом!
Сино, которая все еще держала меня за колени, с тех пор как родилась ни разу не жила в настоящем доме. Мне была понятна ее радость: увидеть из окна поезда, увозившего ее в свадебное путешествие, «свой дом». И вдруг я заметил, что по-новогоднему одетые торговцы, впервые в этом году вывозившие товары, молча с интересом наблюдают за нами. Под их пристальными взглядами я почувствовал, что краснею.
Перевод Т.Григорьевой
Наоя Сига
Преступление Хана
Случилось нечто непредвиденное. Во время представления фокусник, китаец Хан, метнув тяжелый нож, перерезал сонную артерию своей жене. Молодая женщина умерла на месте. Хан был немедленно арестован. Несмотря на то, что все это произошло на глазах директора театра, ассистента Хана, тоже китайца, конферансье, находившегося на своем посту полицейского и более трехсот зрителей, — для всех оставалось тайной: предумышленное это убийство или нет.
Номер Хана заключался в следующем: его жена становилась возле огромного деревянного щита, а Хан с расстояния двух кэнов[23] бросал длинные ножи с таким расчетом, чтобы они, вонзаясь в щит в двух сунах[24] от тела ассистентки, обозначили контуры ее фигуры.
Первым судья допросил директора:
— Скажите, этот номер считается сложным?
— Нет, для опытного мастера он не сложен, но, чтобы его выполнить, нужны крепкие нервы и полная сосредоточенность.
— Значит, промах маловероятен?
— Да. В противном случае я не разрешил бы этот номер у себя в театре.
— Тогда не считаете ли вы, что произошло предумышленное убийство?
— Нет, не думаю. Утверждать категорически, что этот номер выполняется с точностью машины, вряд ли возможно. Правда, нам и в голову не приходило, что такая вещь может случиться. Теперь-то ясно, что возможность промаха не была исключена.
Судья был в затруднительном положении. Факт убийства налицо, но никто не мог доказать — предумышленное это убийство или нет (если предумышленное, то чистая работа).
