Вершина жизни пришлась на десять лет, когда Кокошкин руководил Большим и Малым театрами, «выказывая большую энергию и любовь к делу, которому служил». При нем театральное искусство в Москве процветало. Стараниями директора восстановили долго стоявший в руинах сгоревший в 1812 году Петровский театр. Однажды, услышав восторженные отзывы о певчем Новоспасского монастыря, которым оказался помощник приказчика лесного склада, директор императорских театров посетил службу. И уговорил певца учиться вокалу, поселил бедняка в своем доме. Спустя год публика рукоплескала новоявленному кумиру – Николаю Лаврову, исполнявшему баритональные и басовые партии.
Директор дружил с великими актерами Мочаловым, Живокини, Щепкиным, которого пригласил на сцену Малого театра. Занимался устройством театральной школы, существующей поныне, образованием и воспитанием актеров. Кокошкин пленился талантом молодой актрисы Марии Львовой-Синицкой, влюбился в нее, дал ей квартиру в своем доме, открыв путь на сцену. Она играла на редкость долго, свыше тридцати лет. Для ее бенефиса, первого выступления в Москве, Грибоедов и Вяземский написали по просьбе директора водевиль «Кто брат, кто сестра», где Мария сыграла и женскую, и мужскую роль.
К неудовольствию генерал-губернатора Москвы и знати, говорившей и думавшей на французском языке, Кококшин противился приезду на гастроли в Москву французских трупп. Всему иностранному в искусстве предпочитал, невзирая на веские доводы, отечественное, став в обществе героем анекдотов. Так, Кокошкин заверял собеседников «своей честью», что Уильям Шекспир ничего хорошего не написал, «хотя его не читал». В других вариантах анекдотов фигурировали Фридрих Шиллер и Вальтер Скотт.
Разменяв седьмой десяток, Кокошкин женился на возлюбленной, актрисе Потанчиковой, родившей ему сына и дочь. Спустя четыре года после брака, скончавшегося от паралича великого театрала в возрасте 65 лет похоронили в Донском монастыре.
Дом на Никитском бульваре, 6 выглядел невысоким, как все другие дворянские особняки в стиле ампир. В нем пролетели лучшие годы жизни композитора и певца, страстного игрока в карты Александра Варламова. Природа наградила сына титулярного советника, родившегося в Москве, голосом и страстью к музыке. Он сам научился играть на скрипке, виолончели, фортепиано и гитаре. В десять лет его взяли в придворную певческую капеллу. После Петербурга в Гааге, где жила вышедшая за голландского кронпринца сестра Александра I, Варламов служил регентом придворной русской церкви. Вращаясь в кругу оперных артистов, овладел «искусством пения», стал автором первой методики по вокалу «Полной школы пения», последнее издание которой вышло в 1953 году век спустя после смерти автора.
Живя в кругу богемы, Варламов заимел привычку, как писали в «Биографиях» Брокгауз и Эфрон, «к беспорядочной и рассеянной жизни», там же его называют «известным композитором-дилетантом». Иную оценку дал академик и композитор Асафьев, назвав Варламова «выдающимся преобразователем романсной мелодики», обладающей «глубоким дыханием, разнообразием и пластичностью».
Все эти качества проявились, когда Варламову пришлось из Европы вернуться на родину, где состоялся бракоразводный процесс с беспутной матерью четверых его детей. В Москве новая жизнь началась в должности помощника капельмейстера императорских театров, актеры под его аккомпанемент разучивали оперные партии, учились петь.
В тридцать лет Варламов встретил Марию Львову-Синицкую и безнадежно влюбился. По ее совету сочинил музыку на стихи умершего поэта и друга Николая Цыганова. Так появился «Музыкальный альбом на 1833 год» из девяти романсов. Один из них начинался словами: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Это песня девушки, не желавшей идти замуж, чему сопутствовало шитье красного сарафана, стала народной.
Не шей ты мне, матушка, красный сарафан,Не входи, родимая, попусту в изъян.Рано мою косыньку на две расплетать.Прикажи мне русую в ленту убирать!
Варламов посвятил романс любимой женщине Марии Львовой-Синецкой. Мелодия покорила не только Россию, но и Европу, исполнив роль, подобную той, какую сыграли «Подмосковные вечера» в ХХ веке.
По словам очевидца, романс «произвел фурор и пелся везде и всеми, словом, сделался общей песней. Он был певаем всеми сословиями – и в гостиной вельможи, и в курной избе мужика». Пушкину «Красный сарафан» пела до замужества Наталья Гончарова, волнуя до слез. Гоголь в «Ревизоре» заставил напевать романс Хлестакова. Возлюбленная Тургенева певица Полина Виардо постоянно исполняла этот шедевр в концертах. В романе Голсуорси «Конец главы» неоднократная игра на фортепиано «Красного сарафана» заворожила мужа героини.
Вся Россия пела романсы «Что отуманилась зоренька ясная», «На заре ты ее не буди», «Вдоль по улице метелица метет» и многие другие. На музыку романса «Не бил барабан перед смутным полком» сочинили другой текст, ставший траурной песней революционеров «Вы жертвою пали борьбы роковой». Ее пели на похоронах «борцов за народное дело».
Из дома на Никитском бульваре Варламов с молодой женой, родившей ему двоих детей, уехал в Петербург, где умер за карточным столом. О нем, Львовой-Синицкой и Лаврове, живших под одной крышей, писатель Нина Молева рассказала в главе «Соловьиный дом» своей книги о Москве. Очевидно, с ее легкой руки этот образ овладел умами масс. Но я понять не могу, почему «Соловьиный дом», а не «Сарафанный». Ведь романс «Соловей» написал другой замечательный композитор.
И еще меня волнует вопрос: когда Россия снова запоет романсы?
На Арбатской площади в память о древней церкви Бориса и Глеба воздвигнута часовня. Памятная доска у входа в нее гласит, что появилась она при патриархе Алексии II и президенте России Ельцине.
Когда летописи упоминали о закладке новых храмов в Москве, они непременно называли Патриарха Московского и всея Руси и царя. Трудно поверить, что бывший первый секретарь Уральского обкома, Московского горкома, секретарь ЦК партии и кандидат в члены Политбюро, сдав партийный билет, уверовал в Бога, в то, что его новорожденного внука, названного Глебом, возьмет под небесное крыло святой Глеб, киевский князь, сотни лет тому назад убитый родным братом в борьбе за престол и объявленный Русской православной церковью святым. То была форма религиозного популизма сродни политическому, в котором проявил себя Борис Николаевич.
По его наводке моя родная газета «Московская правда» наносила удары по спецшколам и спецбольницам, которые радовали всю Москву. И в один прекрасный день в кабинете редактора газеты в дверном проеме показался первый секретарь МГК партии Ельцин, чего никогда прежде не наблюдалось за всю историю ее существования. Пришел в сопровождении заведующей идеологическим отделом МГК, молча сидевшей в углу зала, пока Ельцин выслушивал всех журналистов, сидевших за большим столом. Каждый говорил о наболевшем. Олег, сын автора школьного учебника по истории, Базилевича, давно рвался свести счеты с первым секретарем Фрунзенского райкома партии. Писал он не об истории СССР, как отец, а о торговле. И на руку сам был нечист, вымогал взятки.
Секретарей райкома, тем более первых, орган МГК никогда не задевал. Базилевич разрешение тотчас получил. Борис Николаевич за короткий срок пребывания на Старой площади многих первых секретарей райкомов Москвы снял, в некоторых районах успел сделать это дважды, и не раз секретари райкомов кончали жизнь самоубийством.
Председатель месткома Наташа (будущий главный редактор «Российской газеты») жаловалась, что не выделяют землю под дачи, медленно движется очередь на автомашины, и заказы продуктовые плохие, «ножек» не дают, а в праздник на стол хочется поставить холодец. Ельцин все всем обещал. Я обратил его внимание, что в центре города ЦК партии, Министерство обороны, КГБ строят большие административные здания, а старая Москва разрушается.
Сидели мы, не вставая из-за стола, часа четыре. Ельцин никого не перебивал, умел слушать. Разговор заключил словами, что нами доволен, «коллектив боевой». Но вскоре сменил главного редактора. Про обещанные блага – дачи, машины и заказы – забыл.
Протягивая ноги волейболиста сборной СССР в «москвич», Ельцин, отстраненный от власти, ездил по Москве, ходил в районную поликлинику, демонстрируя демократизм. Никто не подозревал, на какие иномарки он пересядет, какими врачи попользуется, в какие школы пойдут его внуки.
«Соловьиный дом», Никитский бульвар, 6
Между снесенным «Соловьиным домом» и доходным многоэтажным домом № 8 притаился за оградой под номером 8а Центральный дом журналиста. Войти в него, не так как сейчас, мог в прошлом только обладатель членского билета Союза журналистов СССР. Пивной зал в подвале с настенными рисунками датского карикатуриста Бидструпа всегда был полон. Пиво, самое лучшее, наливали из бочек. В ресторан дома, филиал «Праги», часто приходили Юрий Григорович, Расул Гамзатов, Белла Ахмадуллина, Людмила Зыкина, Эдуард Хиль, зять Хрущева Алексей Аджубей, когда был редактором «Комсомольской правды» и «Известий»… Фирменное блюдо, поджарка по-суворовски их трех сортов мяса, подавалась на огне, горевшем под сковородкой.
