Голос его звучал почти невинно. Все-таки он был очень силён, этот Соев! Услышав его просьбу, Рябов сел и беспомощно покачал головой. Не зря все адвокаты, которым уже приходилось сталкиваться с Соевым как с оппонентом, предупреждали об этом. Силен! И ничего тут не попишешь. Хоть и использует неразрешённые приемы воздействия на мнение окружающих, но как использует! И в какой момент! Рябов не мог не признать, что схематическое описание хода действия, только что предложенное Соевым на рассмотрение, а еще вернее на обсуждение, явилось для защиты ударом ниже пояса.
– Ваша Честь, это очередная провокация! – отчаянно усмехнулся Рябов.
– Ваша Честь, повторяю, это всего лишь умозаключение, не лишённое, как мне кажется, логического смысла, – настоял на определении Соев.
– Подозреваемый, отвечайте! – кивнул судья.
Николай тяжело поднялся:
– Никакого злого умысла я не имел, господин судья. Как я уже сказал, я купил другие таблетки потому, что в аптеке не было «Барбамила» по ноль одному грамму. Ни о чём плохом я не думал.
Объяснение Кравцова получилось спокойным, почти равнодушным. По виду молодого мужчины было заметно, что он устал. Ему надоело постоянно сосредотачиваться на въедливой речи крючковатого Соева, то и дело норовящего загнать его в угол. Гораздо больше Николаю хотелось сейчас спуститься со своего лобного места, пройти в зал и сесть на скамью рядом с Анной. Он представил, как сможет, как когда-то, склонить голову к её плечу и поведать ей обо всех своих горестях. От подобных мыслей Кравцову вдруг показалось, что он издалека чувствует травяной запах, исходящий от её волос. Подобная отчужденность обвиняемого от процесса и его возникшее безразличие скрежетом прошлись по самолюбию Соева. Адвокат понял, что внезапность наступления хороша лишь при планомерной подготовленности. Сегодня ему не удастся вот так, сразу, добиться от Кравцова капитуляции. Но, всё-таки, Соев был уверен, что только что одержал пусть маленькую, но ту самую нужную победу, которая впоследствии поможет ему выиграть процесс. Он это почти знал. Единственное, что смущало адвоката, так это столь «спокойное» возмущение Рябова.
«Либо у него есть какое-то веское опровержение, либо он не желает заострять внимания на сути дела, – подумал Соев. При полной тишине и внимании зала он прошёлся по судебной площадке, погружённый в свои тайные мысли, и вновь остановился у барьера с подозреваемым. Для того, чтобы понять поведение противника, ему было необходимо копать в нескольких направлениях, – Хорошо, отложим вариант с дозировкой лекарства на потом», – решил он.
Адвокат обвинения вернулся к своему столу и крупным размашистым почерком что-то написал в своём блокноте.
«Вот и ладно, – принял это отступление Рябов, – Будет теперь и у нас время, чтобы собраться с мыслями.»
Только что, до этого, когда Соев задал вопрос о преднамеренной хитрости, Рябов заметил в глазах Николая испуг. Ему показалось, что есть у его подзащитного какая-то тайна, в которую он, его адвокат, не посвящен. Лихорадочно соображая, что делать дальше, Рябов машинально записал в своем блокноте фразу Соева о невозможности доказательства употребления Кравцовым всех предыдущих таблеток снотворного.
«Надо будет потом об этом спокойно подумать», – решил Рябов, откладывая отработанные документы на угол стола.
Понимая, что сегодняшний день не способен уже ничего изменить, Соев елейно улыбнулся Кравцову издалека:
– Господин Кравцов, давайте на время отставим разговор о лекарствах и перейдем к более приятной теме. Расскажите как вы познакомились с вашей бывшей женой Анной Керман?
Несмотря на то, что Рябов неоднократно предупреждал Николая о возможности подобного вопроса, теперь, услышав его, Кравцов болезненно сморщился и вымученно посмотрел на Анну, словно заранее испрашивая для себя извинения за вынужденное предстоящее откровение. Зал, и до этого сидевший тихо, и вовсе замолк и насторожился. Кравцов грустно посмотрел в неизменно уставленные на него карие глаза и тяжело вздохнул. Ох, как непросто было ему оправдываться перед всей этой чужеродной людской массой. Анна Керман, словно поняв его мысли, в ответ тоже вздохнула.
Глава третья: Второй день суда. август 1997
Самый разгар августовского послеобеденного жарева никак не повлияли на активность прибывших во второй день суда. Бегло осмотрев зал, адвокат Рябов подметил, что людей сегодня на процессе присутствует больше, чем их было вчера.
«Пресса добилась чего хотела», – недовольно хмыкнул он про себя.
Процесс действительно явно не оставался без внимания: утренние городские газеты вовсю описывали вчерашний день, ударив по имиджу Кравцова. Не вдаваясь в подробности личной жизни подозреваемого, в кучу были смешаны многие факты его биографии. В результате, на страницы вышло неблагоприятное попурри в котором Николай, бросив жену Керман, сразу женился на её подруге Фёдоровой, которая затем погибла при странных обстоятельствах. Моральные устои Кравцова определялись двумя словами: дикий эгоист.
Зная, что сегодня первое слово предоставлено ему, Рябов подготовил свою речь так, чтобы прежде всего опровергнуть мнение, навязанное газетой. После открытия слушания секретарём, адвокат, не садясь, спокойно вышел на середину зала и направил взгляд к присяжным заседателям.
– Уважаемые господа! После того, как вы услышали вчера откровенный и достаточно подробный рассказ моего подзащитного, позвольте мне сейчас предоставить на ваше рассмотрение ещё несколько фактов из биографии Николая Кравцова. А также несколько доказательств, свидетельствующих, по моему усмотрению, о его невиновности.
Рябов начал глубоким грудным голосом, полностью соответствующим его внешности. Маленький крепыш, облачённый в натянутую на животе черную суконную рубашку, напоминающую мантию судьи, он, когда молчал, был выражением лица настолько незатейлив, что походил скорее на простого работягу у плотницкого станка, нежели на благородного представителя правосудия. Не было в нём ни смелости и решительности, присущих героям этой профессии, созданных образами кинематографии, ни хитрости и сноровки, сквозивших в каждой мимике и каждом жесте, например, его оппонента Соева. Руки Рябова, во время всего вчерашнего заседания умиротворённо сложенные на столе горкой одна на другой, и вовсе казались руками усталого сельского труженика; настолько они были лопасты и грубы. Всё это, вместе с его причёской, коротко остриженной и тщательно уложенной, но то там, то здесь выбивавшейся из строгого уклада несколькими кучерявыми прядями, придавало адвокату вид недотёпы.
Теперь же, когда Рябов заговорил, спокойно и внятно проговаривая каждое слово, за его речью почувствовалась уверенность, даже успокоенность. И чем больше адвокат объяснял, тем сильнее росла в слушателях именно эта убеждённость в профессиональной компетенции. Даже Соев, до сегодняшнего дня наблюдавший за Рябовым с лёгкостью и небрежностью, молчаливо закусил губу. Подперев кулаками подбородок и сосредоточившись, Соев слушал, не отвлекаясь на сей раз на собственные мысли.
– Повествование Николая Кравцова о его жизни и состоянии души на момент событий, развернувшихся в деревне Серебрянке девять лет тому назад, можно расценивать двояко, – проговорил Рябов литературным текстом, – Одни, симпатизирующие ему, думаю, поверили Николаю и почувствовали в нём те самые простоту и откровенность, которые, лично для меня, являются решающими при определении характера человека. Другие, настороженные и жаждущие найти в случившейся истории всё-таки виновного, наверняка засомневались в том, не прячется ли за простотой деревенского жителя, коим по сути и является мой подзащитный, коварство и расчётливость, способные завести правосудие в тупик. Но не будем сейчас гадать о том, каких мнений: положительных или отрицательных, в этом зале больше. Уж, коль скоро, моя роль – защищать этого человека, – Рябов указал на Кравцова, смотревшего на него с полной преданностью, – я должен сообщить вам ещё кое-что, что поможет мне. А именно: вот здесь, перед вами находится подробная запись показаний, данных мне отцом Ларисы Фёдоровой, господином Николаем Александровичем Фёдоровым. По причине тяжёлой болезни, он не может в данный момент присутствовать в зале. Поэтому, я вынужден прибегнуть к его письменному заявлению.
Рябов вернулся к столу и взял из рабочей папки кипу листов, отпечатанных на машинке мелким шрифтом. Показания, о которых он говорил, были предоставлены в двух экземплярах. Один из них Рябов спокойно положил на стол перед судьёй. Второй, явно проработанный, судя по многочисленным красным пометкам, видимым даже на расстоянии, взял себе. Быстро пробежав глазами по написанному и найдя то, что ему было нужно, Рябов поднял палец:
