– Ну, а от меня-то вы чего хотите? – спросил Грязнов, когда Юнисов выложил все свои соображения относительно боровской «семерки» и той криминальной ситуации, которая сложилась в районе. – Я-то вам чем могу помочь?
Припоминая этот момент разговора, Вячеслав Иванович усмехнулся невольно. Олег как бы даже стушевался, после чего достал из багажной сумки непочатую бутылку любимого Грязновым армянского коньяка и, не спрашивая согласия гостя, наполнил рюмки.
– Чем, говоришь, помочь можешь? Да хотя бы тем, что возьмешь на себя негласное расследование убийства Евдокима. Я имею в виду истинную подоплеку этого убийства.
Судя по всему, выражение лица у Грязнова было на тот момент, мягко говоря, удивленным, и Юнисов добавил, вздохнув:
– Насколько мне известно, в «семерке» тянут лямку и твои земляки, я имею в виду москвичей, так что, думаю, вам бы…
Вячеслав Иванович едва не рассмеялся, выслушав это предложение.
– Да ты хоть понимаешь, о чем говоришь?! Взять на себя расследование, которое не может вытянуть даже следственная бригада со всеми своими возможностями? Да и вообще, как ты все это себе представляешь?
– Оттого и вытянуть не могут, что это слишком ведомственная, к тому же зашоренная узковедомственными условностями бригада, которую одновременно давят и Москва, и Хабаровск. А ты, с твоим-то опытом и возможностями…
– Какие, к черту, возможности?! – взорвался Грязнов. – Сам же говорил, что в Боровске и на зоне сложилась такая обстановка, что только и остается вывесить плакат «Посторонним вход воспрещен!». И если даже Рябов со своими операми…
Он замолчал, надеясь, что Юнисов спустится в конце концов с небес на землю и уже более трезво оценит возможности удалившегося от оперативной сутолоки генерала, однако полковник продолжал гнуть свою линию:
– Повторяю для особо упрямых. Мои убоповцы и рябовские опера в этом городке, что вошь на белом гребешке. Просматриваются со всех сторон, и на каждый их чих последуют два предупреждающих выстрела. Ты еще, видимо, не знаешь, насколько влиятелен в Хабаровске да, пожалуй, и в Москве, Рогачев, местный глава администрации. Можешь не сомневаться в том, что он способен нейтрализовать любую оперативную разработку, затеянную мной или Рябовым… А ты здесь вроде бы нейтральный человек, близкий друг Чуянова и в то же время столичный генерал, которого не устроил официальный вывод столичной комиссии. Ты решил сам покопаться в причинах столь откровенной ненависти убийцы к хозяину колонии.
– Допустим, – вынужден был согласиться Грязнов. – Но что даст весь этот маскарад? Единственное, что я смогу сделать при таком раскладе, если, конечно, руководство краевого УИНа и администрация «семерки» пойдут мне навстречу, это всего лишь пощупать зону, в чем я сомневаюсь.
Юнисов поднял свою рюмку и пригласил Грязнова последовать его примеру.
– Говоришь, «всего лишь»? Хорошо живете, товарищ генерал.
– Не понял!
– А чего тут понимать? Если бы удалось пощупать зону и попытаться выявить ее завязки с теми, кто оседлал чиновничьи кресла в районе и в Хабаровске, тогда, глядишь, мы смогли бы потянуть за нитку и всю цепочку. А она, судя по всему, своими корнями уходит в российско-китайскую акционерную компанию «Алтынлес». Хотя не исключена возможность, что и повыше.
– То есть, в краевые структуры?
– Да. Хотя также не исключаю возможности, что в этом деле задействована и Москва.
– И ты что же думаешь, что подобное могло твориться и при Чуянове?
Юнисов отрицательно качнул головой.
– Исключено! И как только это осознали те, кому он мешал своим присутствием в «семерке», сам понять должен…
– Ты хочешь сказать, что гибель Евдокима – это все-таки хорошо спланированное убийство?
– Не знаю. – Юнисов развел руками. – По крайней мере, не могу этого утверждать. Однако очень бы хотел прояснить все до конца.
– Но ты же понимаешь, что я не могу так вот просто сказать ни «да», ни «нет»!
– Само собой, – устало произнес Юнисов. – Оттого и даю тебе время подумать до утра. Но учти, и я, и Максимов очень бы хотели надеяться на твою помощь.
* * *
Сравнительно небольшой ритуальный зал не смог вместить всех, кто приехал в Боровск проводить в последний путь полковника Чуянова, и поэтому самые главные слова говорились уже после того, как на боровском погосте отгремел салют почетного караула и автобусы привезли людей в ресторан, где был накрыт поминальный стол. Говорили много и долго, тем более что бутылки с водкой, вином и коньяком никто не считал, и только Грязнов не произнес ни слова, уткнувшись отсутствующим взглядом в свою тарелку. Время от времени он поднимал рюмку и молча пил водку, мысленно поминая Евдокима, который все это время словно стоял перед его глазами. Живой и невредимый, и в то же время язвительно-снисходительный, когда над столом поднимался кто-нибудь из администрации боровской «семерки» и начинал говорить, каким необыкновенным начальником колонии был Евдоким Савельевич и как много он мог бы сделать для колонии, не случись вдруг эта беда.
– С-с-суки! Суки подколодные! – неожиданно для себя пробормотал Грязнов и невольно дернулся, глядя по сторонам.
Однако народ был занят сам собой, и он кивнул сидевшему неподалеку Юнисову, приглашая его «проветриться».
Боровск утопал в вечерней теплой неге, а душа словно разрывалась от той сосущей тоски, которая не отпускала Грязнова с того самого дня, когда он узнал о гибели Чуянова. Видимо, понимая его состояние, Юнисов молча шел по аллейке, и только когда Грязнов пробормотал негромко: «Хорошо, я попробую», – повернулся к нему лицом.
– Я не сомневался в этом. Как, впрочем, и Максимов тоже не сомневался.
– Значит будем дудеть в одну дуду, – подытожил Грязнов. – Теперь по делу. Мне, видимо, придется какое-то время пожить в Боровске, к тому же нужны будут некоторые полномочия. Так вот, хотел бы спросить, как все это вы с Максимовым представляете?
– Без проблем! Жить будешь в гостинице, в отдельном номере, а насчет полномочий… Полномочия будут.
– Что ж, пожалуй, сгодится и такой вариант, – Грязнов кивнул. – В таком случае, я постараюсь как можно быстрее утрясти свои дела в Пятигорье, а вы за это время подготовьте полную раскадровку по убийце. Я имею в виду Калистратова. Кто он и что он, а также неплохо бы посмотреть уголовное дело.
Он замолчал, вспоминая, не забыл ли чего, и тяжело, словно взваливал на себя неподъемный груз, вздохнул:
– Пока вроде бы все. Ну, а дальше…
– Насколько я понял, ты сейчас возвращаешься в Пятигорье?
– Само собой. Во-первых, надо закруглить кое-какие дела с промысловиками, во-вторых… Короче, сам знаешь, что Полуэктов сейчас в больнице, а Ходус вылетел в Москву и пробудет там неизвестно сколько.
– Пушной аукцион?
– Хуже. Очередное толковище относительно поставок нашей пушнины. Сам понимаешь, пока он не вернется, мне придется тащить все хозяйство на себе.
Глава 4
Обвисшие и словно уставшие от майской жары, навалившейся на дальневосточную тайгу, вертолетные лопасти вздрогнули, распрямляясь, набирая скорость, сделали оборот, другой… Огромная, дребезжащая стрекоза качнулась на мощных шасси и, взбивая лопастями пыль, оторвалась от взлетной площадки, взяв курс в верховья Боровой.
Грязнов потрепал по вздыбившейся холке Агдама и со злостью сплюнул на прибитую пылью траву, провожая глазами вертолет.
– Тихо, Агдам, тихо! – успокоил он заскулившего кобелька, который лучше кого бы то ни было чувствовал малейшее изменение в настроении своего хозяина, и медленно побрел в сторону березового подроста, за которым просматривались потемневшие от времени, рубленные из вековых лиственниц и сосен избы Пятигорья.
Настроение у Грязнова действительно было сверхпаскудное. И теперь он материл себя последними словами, что не был готов к приему «гостей», мать их в хвост и в гриву! А ведь мог бы и заранее сориентироваться…
Он уже знал, что если к утру начинает ныть простреленная в далекой оперативной юности нога и тревожная боль острыми коготками вгрызается в задетую пулей кость, значит, жди днем или обложного промозглого дождя, или какой-нибудь иной пакости. Причем эта старая и, казалось бы, давно забытая рана вдруг напомнила о себе именно здесь, в Пятигорье, и он порой даже удивлялся этому. У других бедолаг переломанные или простреленные кости напоминали о себе лишь к перемене погоды, а его нога вдруг обрела свойства не только барометра, но и какого-то психологического индикатора, который практически не давал сбоев. И если к утру начинала тревожить старая рана, то жди, товарищ Грязнов, неприятностей. Вот как сегодня…
Проснувшись от назойливого звона осатаневших комаров, которые к утру даже сквозь оконную сетку ухищрялись набиваться в избу, он поднялся с постели и вышел на крыльцо, где к нему тут же бросился Агдам. Потрепал его по загривку и полной грудью вдохнул настоянный за ночь, пьянящий хвойный воздух.
