зузы заплатил.
Козлик, козлик.
Недолго жил козленок мой, загрыз его котище злой.
Отец мне сам его купил, две целых зузы заплатил.
Козлик, козлик.
Почуяв кровь, пес прибежал, котяру злого растерзал,
Который козлика задрал.
Отец мне сам его купил, две целых зузы заплатил.
Козлик, козлик.
Дубинка, не спросясь, кто прав, свершила суд, пса наказав
За то, что на кота насел, который козлика заел.
Отец мне сам его купил, две целых зузы заплатил.
Козлик, козлик.
Огонь дотла дубинку сжег, свалившую собаку с ног:
Почто, пес, на кота насел, который козлика заел?
Отец мне сам его купил, две целых зузы заплатил.
Козлик, козлик.
Журча, ворча, ручей притек, залил водой наш огонек,
Тот самый, что дубинку сжег, свалившую ту псину с ног:
Почто, мол, на кота насел, который козлика заел?
Отец мне сам его купил, две целых зузы заплатил.
Козлик, козлик.
Пришел вол, выпил ручеек, гасивший яркий огонек,
Тот самый, что дубинку сжег, свалившую ту псину с ног:
Почто, мол, на кота, насел, который козлика заел?
Отец мне сам его купил, две целых зузы заплатил.
Козлик, козлик.
Мясник ножом вола рассек, который выпил ручеек,
Гасивший яркий огонек, тот самый, что дубинку сжег,
Свалившую ту псину с ног: почто, мол, на кота насел,
Который козлика заел? Отец мне сам его купил,
Две целых зузы заплатил.
Козлик, козлик.
Подкралась смерть исподтишка, свела в могилу мясника,
Что на убой вола обрек, который выпил ручеек,
Гасивший яркий огонек, тот самый, что дубинку сжег,
Свалившую ту псину с ног: почто, мол, на кота насел,
Который козлика заел? Отец мне сам его купил,
Две целых зузы заплатил.
Козлик, козлик.
Отнимет Бог у смерти меч, спешившей мясника упечь,
Что на убой вола обрек, который выпил ручеек,
Гасивший яркий огонек, тот самый, что дубинку сжег,
Свалившую собаку с ног: почто, пес, на кота насел,
Который козлика заел? Отец мне сам его купил,
Две целых зузы заплатил.
Козлик, козлик.
5
Казалось бы, только-только пришли, а уже назад. Клич: все по домам! Назад в Ноцерет, в Капернаум, в Бет-Сайду. Галилейская колония за Кедроном легка на подъем. Двенадцатого под вечер пришли, двадцать пятого с утра ушли.
– Дэр лэбн бар аёр – в будущем году снова, – прощались хозяева с постояльцами, которых знали не первый год.
– «Ебэжэ», как говорится, – и постояльцы шутливо стучали себя по «лобному месту»: галилейское дерево.
Тоскливо возвращаться из Иерусалима «в родные восвояси», в жизнь галилейскую. Не идут больше с пеньем, полные предвкушений. Понуро тащится Сепфорис – Ласточкино Гнездо, вчерашняя столица. Но и нынешней, Тивериаде, до стольного града далеко. Юлиада, Тивериада, Кесария – хоть горшком назови! Суть дела не в названии, а в местоположении. Юг Сирии привести в чувство еще никому не удавалось. Мало радости граничить с Трахонией. Как и править ею. Одного из сыновей Ирода, Филиппа II, явно обделили, то-то он из своего дворца носа не кажет.
Ноцерет, «дярёвня наша» идет-грядет сама собой, «переваливаючись», будням навстречу. Реб Ёсл сдал за эти дни. Куба скоро женится, придется надстраивать этаж. Глядишь, Яшка вообще перестанет бывать дома. Исчезнет на все четыре, как ветер в поле. Что же она будет делать? До сих пор она не беспокоилась о грядущем дне. При малом росте не заглядываешь далеко, нет других опасностей, кроме тех, что прилегают вплотную. Свои страхи ближе к телу. Что бы там ни говорил Куба, Яшенька ее утешает: «Живи сегодняшним днем, предоставь Кубе думать, что будет да как».
А Яков все пугал Яшку: «Что из тебя будет?» А что из него должно быть? Царь Иудейский – что еще?
– У тебя же нет профессии, чем ты будешь семью кормить? Ты должен овладеть ремеслом.
– Греки презирают ремесло.
– Мы не греки, за них все делают рабы, а мы сами себе рабы.
– «Мы не рабы, рабы не мы».
– Кого ты слушаешь? Их вот-вот пересажают. И ты кончишь темницей. Не посмотрят, что ты еще пацан. Это плохо кончится.
– Что – плохо? Что ты знаешь? Дано ли тебе знать, где исход горных потоков? А может, я пророк?
– Пророк из Галилеи? Он делает мне смешно. У тебя в голове такой же ветер, как у твоей мамочки. Я тебе добра желаю.
– Добра? Злейшие враги человеку домашние его.
Бет-Анья – первое селение по дороге на север. Где-то мелькал Яшкин таллит. Но две питы с яйцом и луком, которые она для него берегла, оставались нетронуты. Яшкин таллит, успокоительно маячивший в поле ее зрения, оказался тюком на спине осла, хозяин которого страшно развеселился:
– Что-то новенькое, до сих пор только гои превращались в ослов.
Когда тебе не до шуток, чужие шутки оставляют ссадины.
– Не видали мальчика в полосатенькой рубашечке? На голове шапочка, волосы, ну, такие… худенький, на меня похож… – она кидалась ко всем и, не дожидаясь ответа, бежала дальше.
– Может, он ушел с рыбарями из Капернаума?
Она побежала их догонять.
– Не видали Яшуа из Назарета? Худенький, рубашка в полосочку…
Добрый народ, рыбари ее пожалели, но что они могли ей сказать?
– Нет, женщина, поспрашáй кого другого. Может, кому другому он попался на крючок.
Яков нагнал ее.
– Успокойся. Когда ты его в последний раз видела?
Но она сама сделалась как рыба: рот разевала, а выговорить слова не могла.
– Я не… знаю, когда…
– Ангелов надо поспрашивать, – «посоветовал» Юдька, – что, Машиаха не встречали?
И схлопотал в глаз.
– Маленькая, маленькая, а лупит, как модифицированная катапульта «Вулкан-16», – сказал он, прикладывая к глазу сребреник.
– Ну, че-че-го б-боишься, ме-ме-медведи в го-горах не водя-дя-тся, – сказал Шимик, которого напугал медведь.
Яшка-Ёсий внес свою бесполезную лепту – от скудости своей. Он предложил запечатлеть лик Яшуа и всем показывать: может, кто узнает.
– У меня получится не хуже, чем у греков[12].
– Что с Яшенькой? – спросил реб Ёсл,
