Чтобы составить себе представление о политической физиономии этого человека, необходимо видеть его именно перед массами. Только в этой обстановке проявляется весь настоящий Ленин.
Огромный красный бархатный с позолотой зал Большого театра переполнен. Все меры предосторожности были приняты. На площади гарцевали конные чекисты и с руганью отгоняли слишком любопытного пролетария… Нас, журналистов, повели через подвал, где буквально через каждые два шага торчал красноармеец с винтовкой. Так и царя не охраняли.
На сцене, переполненной людьми, за длинным, покрытым красной скатертью столом поместился президиум. Председательствовал Каменев. «Сливки» Кремля все были налицо. Тут и Калинин, и Радек, и Стеклов, и Луначарский, и Крыленко, и пр., и пр.
Каменев открывает заседание, принимающее сразу театральный характер. Все напряженно ждут появления Ленина, Каменев же спокойно ставит на голосование вопрос о порядке выборов нового Центрального Комитета7. Нетерпение растет. Утешаются тем, что это не одна формальность и что вот-вот заговорит Ленин. Но нет. Из задних рядов кто-то «желал бы получить разъяснение», как будут участвовать в выборах безработные. Оратор вносит предложение ввести в программу соответственный параграф. Часть публики высказывается «за» — большинство же совершенно равнодушно ко всяким выборам, да и к безработным всего света, как бы только поскорее увидеть и услышать Ленина, «великого» Ильича. Но Каменев возвышает голос и быстро справляется с шумом, он просто-напросто заявляет: «Способ выборов всесторонне разработан компетентными членами Совета; кто “за” — пусть подымет руку». И все подымают руки…
После столь благополучного разрешения этого вопроса раздались голоса: «Ленин! Ленин!» Ко всеобщему разочарованию Ленин все еще не выступает. На эстраде какой-то товарищ Дорофеев. Он приступает к докладу «о результатах годичной деятельности Московского Совета в области общественного призрения». Повеяло скукой… Однообразно, невыносимо скучно, монотонно говорит, говорит, битых два часа говорит. Толпа дошла до белого каления. Но Каменев поглаживает бороду: он доволен — блестящий успех постановки. И вот теперь только он медленно поднимается с места и торжественно возглашает: «Слово за товарищем Лениным».
Все присутствующие на сцене подымаются с мест и посередине образуется проход, настоящий коридор из человеческих фигур, уходящий вглубь, до кулисы. В этот темный проход, откуда сейчас должен появиться Ленин, направлены глаза всей аудитории — шести тысяч человек. Все члены Совета и «привилегированные» коммунисты на сцене, все в зрительном зале, еще не увидев Ленина, уже начинают кричать и аплодировать. Все дипломаты и журналисты в ложах, даже все музыканты в оркестре, сыгравшие при последних словах Каменева «Интернационал», тоже подымаются с мест и впиваются глазами в ту темную точку, откуда должен появиться Ленин. Тягуче тянутся секунды… Все боятся пропустить знаменательный момент. В жизни своей не доводилось мне переживать что-либо подобное… Минуты три толпа рукоплещет, вопит и упорно не сводит глаз с заветной точки… Многими овладевает беспокойство — уж не случилось ли чего. Но вот быстрыми шагами, почти бегом, выходит Владимир Ильич Ленин, российский «крестьянский и рабочий царь».
Толпа, состоящая, конечно, из одних коммунистов8, гудит, рукоплещет своему идолу, а он не удостаивает ее взглядом. Он пожимает направо и налево руки членам Советов, что-то говорит… но вот он подошел к рампе, прислонился к столу и уставился потупленным взглядом в потолок9. Наконец, посмотрел он и на собравшихся в зрительном зале и усмехнулся.
Полурусский, полутатарский череп, какой повсюду в России встречается тысячами. Небольшие, с огоньками, слегка косые глаза. Черты лица суровые, угловатые. Самое характерное — широкий лоб, уходящий в лысину, лоб как бы подавил все остальные черты лица. Ничего сентиментального. Так стоял он перед нами в простом наглухо застегнутом френче. Безыскусственно прост.
Люди этой категории не тщеславны. Им, может быть, доступно лишь единственное — наслаждение властью. Одно мановение руки, и все замолкло. Можно было бы услышать падение булавки. Ленин начал говорить.
У Ленина особые ораторские приемы. Он обращается с речью к тысячам, как если бы они вели о чем-нибудь дискуссию у себя дома, в тесной комнате с двумя-тремя студентами-сверстниками. Он пересыпает речи остротами, говорит оживленно, с сарказмом. Мысли бегут одна за другой. Выражение лица меняется непрерывно. Вот он глядит с суровой серьезностью, вот прищурил левый глаз, вот хитро подмигнул. Он принадлежит к породе тех истинно народных ораторов, каких встретить можно разве только в Лондоне, на митинге в Гайд-Парке. Такого сорта ораторов в старой России было немного… Ленин, этот интернационалист, ведет речь совершенно в русском духе. Он часто пускает в оборот крепкие русские словечки. Он умеет затронуть национальную струнку. Он хорошо знает национальную душу, этот коммунистический космополит. «Владивосток снова нашенский!» — радостно провозглашает он и вызывает бурю восторгов. Он ведет за собой толпу так, что она этого не замечает. Он человек фактов, питает огромное доверие к устойчивости «пролетарского» государства, им созданного. И поэтому-то он говорит так, что каждый чувствует: «Этот знает, чего хочет». Мы решились на отступление только для этого, чтобы потом сделать еще больший скачок вперед… Он говорит как школьный учитель с кучей ребят. Каждое слово — поучение; если нужно, то и нравоучение. Он насильственно вколачивает в головы «сознательных масс» свои идеи, но сильнее всего приковывает он к себе слушателя, когда с почти пророческим подъемом он касается великих мировых проблем и их взаимоотношений…
Так говорит этот человек, без которого русская революция, да, наверное, и большая часть всеобщей истории, пошла бы по совершенно другим путям. Сын мелкопоместного дворянина10, он по натуре все же коренной русский мужик полутатарской крови. Я знавал во время моего долгого пребывания в Симбирской губернии много членов этого рода Ульяновых. Все они были несколько эксцентричны. Но все были в том или ином отношении даровиты.
Для полноты характеристики Ленина стоит привести один малоизвестный факт. В ноябре 1917 г., через несколько дней после большевистского переворота в Смольном институте, этой первой цитадели большевиков, заседал Совет Народных Комиссаров. Все декреты составлялись в кабинете Ленина. Приступили к обсуждению декрета по столь капитальному вопросу, как создание Красной армии, — этой основы советского строя. В стране все шло шиворот-навыворот, и в самом Смольном теряли голову. Военные эксперты оглашают проект декрета; Ленин с ним не согласен. Никто не знает, как это делается. Тут Ленин сам берется за перо, и через каких-нибудь 30–40 минут декрет уже готов и им уже подписан. Еще полчаса — и телеграф разносит текст декрета по всей России…
Что же он представлял собой? Дикарь или святой? Быть может, Христос и Тамерлан в одном лице? И типичнейший кабинетный ученый! У него была какая-то болезненная потребность все формулировать. Теоретик и в то же время практик. Тамерлан-Христос за письменным столом. Его личность — теперь уже достояние легенды. Пройдет сто, тысяча лет, и пришедшие нам на смену поколения, наверное, провозгласят его гением. Мы, ныне живущие, слишком близко стоим к этому человеку, чтобы решиться на какой-либо приговор о нем, ведь тотчас же раздадутся самые страстные возражения с самых различных сторон. Но не нужно вовсе быть большевиком для того, чтобы утверждать, что история будет вынуждена дать ему место в рядах великих людей. Ленин — фанатический, можно сказать, гениальный Разрушитель.
Но куда делись утопии его юности? Он сам дал ответ на этот вопрос. «Мировая революция, — говорит он, — не может быть сделана без обещаний. Все равно, исполнять ли их или нет. Кто этого не понимает, не понимает вообще, как следует делать революцию»11.
Нередко сопоставление Ленина и Петра Великого! Подобно Петру и Ленин не остановился перед тем, чтобы произвести коренную ломку народной жизни. Окончательный, безоглядный разрыв со старым! Великое глубокое социальное переслоение, огромное значение коего для будущности России никто еще ныне не в состоянии оценить, на 80 % дело большевистской революции — дело Ленина. Он «перепахал» Россию. Это его работа. Никто другой не сумел бы совершить нечто подобное. Будем надеяться, что разрушительная работа Ленина подобится работе пахаря, глубоко взрыхляющего землю, дабы сделать ее плодоносной… Будем надеяться…
Однажды Ленин пришел в зал заседаний Народных Комиссаров. На стене висел, как и во всех помещениях русских государственных учреждений, его портрет12. Налево от него Маркс, направо Энгельс. Шутник Радек сказал, обращаясь к нему: «Знаешь, Ильич, ты посередине и Маркс слева — это я понимаю. Но справа следовало бы поместить Петра Великого». Ленин и все присутствующие засмеялись. Они, может, быть, вспомнили при этом слова известного реакционного русского профессора. «Немало русских, — сказал тот, — как и я, ненавидят Ленина, но одно следует за ним признать: давно уже никто из русских людей не плюнул так здорово Европе в физиономию, как он».
