— Нет, конечно, — говорю я, — но на твоем месте я бы не радовался.
— Мне, в общем-то, все равно, — отвечает она. — Это я просто так говорю.
Она с примерной быстротой налегает на еду и очищает тарелку, искоса бросая на меня кротко-доверительные взгляды. Потом мы с ней стоим возле газовой плиты и поем «Здравствуй, здравствуй, Синтерклаас», размахивая в такт руками.
Когда я укладываю ее спать, она показывает на спящего брата, у которого на румяных, как яблоки, щечках застыли две крупные слезы, и шепчет:
— Значит, он ничегошеньки не получит?
— Синтерклаас сам знает, как быть, — дипломатично отвечаю я, но, притворив за собой дверь детской, решаю, что старик не должен быть мстительным. Малыш, безусловно, найдет в своем башмачке подарок, хотя бы для того, чтоб сестра не злорадствовала. Только пусть в другой раз не донимает отца…
И представьте, что мне взбрело на ум? Написать от имени Синтерклааса письмо и сунуть его в башмачок мальчугана. И вот я сажусь за пишущую машинку и отстукиваю нравоучительное послание, подробно расписывая, как скверно приходится большинству малышей, которые не слушают родителей и отказываются есть. Потом беру сынишкин сапожок на пуговицах, ставлю рядом с туфелькой его сестры, кладу в него шоколадку, а заодно и мой педагогический трактат. Налюбовавшись своей работой- натюрмортом с башмаками, — я удовлетворенно выключаю свет.
На другой день в шесть утра от моей удовлетворенности не осталось и следа. Мне снилось, будто горный козел кусает меня в грудь. Проснувшись, я мало-помалу сообразил, что больно мне оттого, что сынишка изо всех сил колотит по моей груди кулачками, а его сестренка дергает меня за руку.
— Вы чего? — все еще в полудреме спрашиваю я.
— Он получил письмо от Синтерклааса, — возбужденно сообщает дочь. — Прочитай нам.
Проклиная свое педагогическое вдохновение, я пытаюсь оттянуть чтение письма до завтрака, но они не отстают и тормошат меня до тех пор, пока я не сажусь в постели и не начинаю заспанным, монотонным голосом читать собственный опус. «Господи! Какая чушь!» — думаю я, дочитав до конца. Смотрю на адресата. Он стоит подле меня в своей мешковатой пижамке и сияет от восторга, словно его вознесли на небо.
— Ну как, нравится тебе? — спрашиваю я.
— Письмо от Синтерклааса! — блаженно говорит он, и глаза его сверкают как звезды. Он благоговейно берет у меня листок с нравоучением, переворачивает и рассматривает оборотную сторону, как будто и там должно быть что-то особенное.
— Смотри же, с сегодняшнего дня ты должен есть как следует, — говорю я, но он уже выбегает со своим сокровищем из спальни, а за ним вдогонку его сестра, которая клянчит у него письмо:
— Ну дай подержать, хоть немножко, пожалуйста…
Я откидываюсь на подушку и опять начинаю дремать, но уже минуты через две возле моей постели появляется разгневанная маленькая девочка.
— Папа, он даже не дает мне до него дотронуться.
— Ты о чем? — спрашиваю я сквозь сон.
— Да о письме от Синтерклааса. Это безобразие. Почему у него есть, а у меня нет?!
— Господи! Стоит ли из-за ерунды расстраиваться?! — вконец измученный, восклицаю я. — Не такое уж оно благосклонное, это письмо. Неужели ты не понимаешь?
Она негодующе глядит на меня и всхлипывает.
— Я-то ведь съела все до капельки.
В отчаянии я закрываю глаза и опять засыпаю, но уже через час с лишним веду брата и сестру в школу. Сыночек мой держит в руке письмо. Подходят два мальчика, с которыми он, видимо, дружит.
— Смотрите, — гордо говорит он. — Это письмо мне прислал сам Синтерклаас.
Мальчики — они старше его — берут письмо и читают, равнодушно и недоверчиво.
— От самого Синтерклааса, — повторяет мой сынишка.
Мальчик, что побольше, возвращает ему письмо.
— Синтерклааса вообще не существует, — хладнокровно говорит он.
Мой сынишка озадаченно смотрит на меня, но я подбадриваю его кивком: пусть, мол, кощунство шалопаев его не тревожит. Потом мы поворачиваемся спиной к этим олухам и медленно направляемся в школу.
Швейцар, открывающий нам дверь, конечно, должен немедля прочитать письмо, а потом вокруг моего сына собираются ребятишки, игравшие возле школы, и передают письмо из рук в руки. Со счастливой улыбкой стоит он в Центре кружка — маленький герой.
Триумфальная арка
На площади Дам меня остановил старый, неряшливо одетый человек с коротко подстриженной седой бородкой и сказал:
— Менеер, не дадите ли вы мне десять центов на триумфальную арку?
Я машинально полез в карман, но, еще не успев вынуть деньги, спросил:
— А где ее сейчас устраивают?
— Ах, менеер, — философски махнул рукой старик, — честно говоря, нигде.
— В таком случае обойдетесь без денег, — запальчиво сказал я. Не люблю, когда меня водят за нос.
— Да будьте же благоразумны, менеер! — воскликнул старик. — Ну что в этой арке хорошего? Несколько жалких гирлянд да пара веток. Мы же взрослые люди. Скажите спасибо, что ее нету.
Он говорил так громко и с таким подчеркнутым, ничем не обоснованным возмущением, что возле нас стали собираться прохожие.
— О чем спор? — спросил круглый, как шарик, почтальон.
— Ах, — сказала какая-то старая дева, — этот верзила влепил старому человеку пощечину.
— Вранье! — негодующе воскликнул я. — Этот тип сказал мне…
— Люди, сами посудите, — перебил старик. — Менеер задолжал мне, а деньги отдавать не желает, и знаете почему? — Сделав дипломатическую паузу, он продолжал: — Потому, видите ли, что я не сказал ему, где сейчас в Амстердаме сооружают триумфальную арку.
Толпа громко расхохоталась, кто-то украдкой дал мне тычка, а почтальон крикнул:
— Вы только поглядите на этого великовозрастного младенца! Триумфальная арка ему понадобилась. Сегодня ведь не праздник!
Яростно отбиваясь и давая сдачи, я вопил:
— Наглая ложь! Он первый начал! Сказал, что построил арку…
— Люди, мне больше нечего вам сказать, — спокойно заявил старик и снял шапку, чтобы все увидели его почтенные седины. — Разве я похож на человека, который в будний день станет украшать Дам?
Конечно, не похож. Тут началась потасовка, и четверть часа спустя мы всей компанией очутились в полицейском участке.
— Студент, конечно? — сочувственно обратился ко мне усатый капрал.
— Отнюдь нет, — заносчиво возразил я и предъявил документ. Он небрежно взглянул, сел на краешек стола и осторожно начал, как человек, который вопреки своей натуре стремится подойти к делу вполне разумно:
— Послушайте, менеер, каждый из нас был молод, и шутка есть шутка, но всему есть предел, верно?
Я было попытался возразить, но он не дал мне раскрыть рта.
— Этот человек мне обо всем рассказал, — продол жал он. — Вообще-то я все прекрасно понимаю, нам тут студенты частенько дают жизни, но извините, менеер, глумиться над стариком — это уж самое последнее дело.
— Да выслушайте меня наконец! — закричал я, чуть не плача. — Этот тип подходит ко мне на Дам и просит десять центов якобы для украшения триумфальной арки, а на самом деле никакой арки нет.
Капрал ободряюще кивнул головой.
— Да полно, — произнес он. — Вы ведь образованный человек, сами должны понимать, что ваша история чрезвычайно неправдоподобна. Ну кому такое придет в голову? Нет, вы обязаны отвечать за свои поступки. Бить старого человека — это же ни на что не похоже.
— Бить?! — заорал я. — Да я никого не бил!
— У меня тут четыре свидетеля, — сурово произнес полицейский, указывая на трех кляузников и на лживую особу, которая с самого начала оклеветала меня. Они сидели на скамейке и бросали на меня убийственные взгляды.
— У нынешней молодежи нет почтения к сединам! — взвизгнула старая дева. Мужчины уныло закивали, по всему было видно, что руки у них так и чешутся меня отдубасить. Я почувствовал смертельную усталость.
— Ну да ладно, — сказал капрал, не сводя глаз с моего лица, — мы ведь здесь не палачи, менеер. На свете и без того хватает судебных процессов, так что, если есть возможность, мы исков не возбуждаем.
— Как же мне поступить? — спросил я, окончательно упав духом.
— Очень просто, — сказал капрал. — Уплатите старому человеку рейксдалдер,[13] и будем считать дело закрытым.
Силы мои были на исходе. Я попросил позвать старика и дал ему деньги.
— Премного благодарствую, Андрис, — сказал он, пожимая мне руку, — и давай забудем об этой истории. Мы с тобой как-никак родня, и мне не впервой получать от тебя щелчки, правда? А что касается сотни гульденов…
Я с криком выбежал из участка и прыгнул в канал. Только на дне я обрел спокойствие и справедливость.
Прогулка
