этого в бесцветном течении времени единственными яркими пятнами для Гаррика стали уик-энды. Он страстно ждал их, а после каждого уик-энда время тянулось бесконечно – особенно для него, маленького и больного. Ада и Уэйт до некоторой степени понимали, что он чувствует. Главным местом дома стала его комната – они принесли из гостиной два больших мягких кресла, поставили по обе стороны от кровати и проводили в них вечера.
Отец держал в зубах трубку, рядом с ним стоял бокал с бренди. Он строгал деревянную ногу и гулко смеялся. Ада шила, и оба старались развеселить Гаррика. Возможно, именно потому, что они пытались делать это сознательно, их преследовали неудачи. А может, невозможно было преодолеть разницу в возрасте и вернуться в мир юности. Всегда существует непонимание, преграда между взрослыми и тайным миром детства. Гаррик смеялся вместе с родными, они много разговаривали, но это было совсем не то, что с Шоном. Днем Аде приходилось заниматься большим хозяйством, а внимания Уэйта требовали пятнадцать тысяч акров земли и две тысячи голов скота. Для Гаррика это была пора одиночества. Если бы не книги, он бы не вынес этого. Он читал все, что давала ему Ада – Стивенсона, Свифта, Дефо, Диккенса и даже Шекспира. Большая часть прочитанного его не интересовала, но он читал жадно, опий печатного слова помогал ему прожить долгие дни до пятницы, когда Шон возвращался домой.
Зато уж когда Шон появлялся, по дому словно проносился сильный свежий ветер. Хлопали двери, лаяли собаки, бегали слуги, в коридорах слышались шаги. Больше всего шума создавал сам Шон, но не только он. С ним приезжали товарищи – ребята из его класса деревенской школы.
Они все признавали верховенство Шона с такой же готовностью, как Гаррик, и их повиновение обеспечивали не только кулаки Шона, но и его заразительный смех и ощущение возбуждения, которое всегда сопровождало его. Тем летом они приезжали в Тёнис-крааль группами, иногда по трое на спине одного пони – сидели, как ласточки на ограде. И к тому же их привлекала культя Гаррика.
Шон очень гордился ею.
– Вот здесь доктор зашивал, – говорил он, показывая на следы иглы в розовой плоти.
– Можно дотронуться?
– Не очень сильно, а то разорвется.
Никогда в жизни Гаррик раньше не был объектом такого внимания. Он улыбался, глядя широко раскрытыми глазами на кружок серьезных лиц.
– Как-то странно на ощупь. И горячая.
– А тебе больно?
– Как он перерубил кость? Топором?
– Нет. – Шон был единственным, кто мог ответить на такие технические вопросы. – Пилой, как полено.
И Шон показывал рукой, как это было.
Но даже эта увлекательная тема не могла надолго задержать их, и вскоре дети начинали ерзать.
– Эй, Шон, мы с Карлом нашли гнездо с птенцами. Хочешь взглянуть?
– Пошли ловить лягушек!
Гаррик в отчаянии вмешивался:
– Можете посмотреть мою коллекцию марок. Она здесь, в шкафу.
– Нет, мы уже видели ее на прошлой неделе. Лучше пойдем гулять!
В этот момент Ада, которая слушала разговор через открытую кухонную дверь, приносила еду. Кексустеры,[4] жаренные в меду, шоколадное печенье с мятой, арбузный конфитюр и с полдесятка других деликатесов.
Она знала, что теперь дети не уйдут, пока все не прикончат, знала также, что потом будут желудочные расстройства, но это было предпочтительнее, чем позволить Гаррику лежать одному и слушать, как дети убегают в холмы.
Уик-энды были короткими, пролетали стремительно, и для Гаррика начиналась новая бесконечная неделя. Всего их было восемь, восемь ужасных недель, прежде чем доктор Ван Роойен разрешил ему весь день сидеть на веранде.
Потом, неожиданно для Гаррика, появилась перспектива обрести подвижность. Нога, которую вырезал Уэйт, была почти готова – отец устроил кожаное гнездо, куда входила бы культя, и прибил его медными гвоздями с плоскими шляпками; работал он старательно, придавая форму коже и приспосабливая полоски, которые будут удерживать ногу на месте. Гаррик тем временем упражнялся на веранде – прыгал рядом с Адой, положив руку ей на плечо, лицо у него было сосредоточенное, а на щеках, давно не знавших солнца, отчетливо выделялись веснушки. Дважды в день Ада садилась на подушки перед стулом Гаррика и растирала культю метиловым спиртом, чтобы укрепить ее перед первым контактом с жесткой кожаной корзинкой.
– Как удивится старина Шон, правда? Когда увидит, как я хожу.
– Все удивятся, – соглашалась Ада. Она оторвала взгляд от ноги Гаррика и улыбнулась.
– Можно попробовать сейчас? Тогда я смогу пойти с ним на рыбалку, когда он приедет на субботу.
– Не нужно сразу ожидать слишком многого, Гарри. Вначале будет нелегко. Тебе придется учиться пользоваться ею. Как ездить верхом. Помнишь, как ты часто падал, когда учился?
– Но можно начать сейчас?
Ада протянула руку к бутылочке со спиртом, налила немного на руку и принялась растирать культю.
– Надо подождать разрешения доктора Ван Роойена. Теперь уже скоро.
И действительно – после очередного посещения доктор Ван Роойен переговорил с Уэйтом, когда они вдвоем шли к повозке врача.
– Можете начинать приучать его к деревянной ноге, это его займет. Но не позволяйте ему переутомляться и следите, чтобы протез не натирал ногу. Нам не нужна новая инфекция.
Деревянная нога. Уэйт про себя повторял это отвратительное сочетание слов, глядя вслед коляске врача. Деревянная нога. Он стиснул кулаки – не хотелось поворачиваться и видеть полное ожидания лицо на веранде.
Глава 6
– Ты уверен, что тебе удобно?
Уэйт присел перед стулом Гаррика, прикрепляя протез; Ада стояла рядом с ним.
