— Конечно, миссис Биггот.
— Увы, это еще не все! Мне осталось рассказать тебе, может быть, самое тревожное…
— Вы меня пугаете, миссис Биггот!
— Представь себе, после грозы лошади стали беспокоиться, и под утро Гедеону пришлось встать с постели. Животные в иных случаях знают куда больше нашего, а лошади, дрессированные блохи и азиатские слоны, говорят, отличаются особенным умом… Короче! Из окна своей комнаты рядом с конюшнями Гедеон увидел блуждающий огонек, который кружил по первому этажу Малвенора.
— О, Боже!
— Понимаешь, что это означает, Китти?
— Я вся дрожу, миссис Биггот!
— В последний раз мы видели здесь блуждающие огоньки, если не ошибаюсь, пять лет назад, когда умерла королева.
— Совершенно верно, миссис Биггот!
— Я жду больших несчастий, Китти… Но не бойся. Я здесь, у меня большой опыт, я сумею тебя защитить. Принеси-ка мне лучше йоркширской ветчины из кладовой — тот окорок, который почат… Если только Артур его не прикончил!..
И тут же у входа в башню послышались шаги Китти — я рассудил, что будет благоразумнее вернуться на чердак.
Я привык верить тому, что говорят взрослые, а миссис Биггот говорила с таким убеждением, что мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поверить ее словам. Легко ли мне было представить себе, что я мог так сильно напугать леди Памелу и некоторых слуг в замке в то самое время, когда сам я был напуган куда больше! К счастью, я довольно быстро убедил себя в том, что переполох вызвал не кто иной, как я, убедил себя с тем большей легкостью, что это открытие меня утешило. Ну и дурак же я был, испугавшись собственного воображения!
Я бы, наверное, даже посмеялся над происшедшим, если бы у меня была возможность плотно позавтракать. Последняя фраза миссис Биггот пробудила во мне некоторые надежды.
По-моему, никогда еще день не тянулся для меня так долго. Я с нетерпением ждал минуты, когда без опаски смогу проникнуть в сказочные закрома, где дремлет йоркширская ветчина. После завтрака начали мыть посуду. Потом стали готовить обед. Потом пообедали слуги, за ними — хозяева. Потом стали мыть обеденную посуду. Потом слуги пили чай, потом пили чай хозяева. Потом стали готовить ужин. Потом поужинали слуги, потом — хозяева. Потом стали мыть посуду после ужина… С ума можно было сойти! В этой кухне жизнь не прекращалась ни на минуту.
Чтобы заглушить голод, жажду и тоску, мне оставалось только разглядывать окрестности с высоты моего насеста и отваживаться на осторожные разведывательные вылазки до нижних ступенек лестницы.
Все разговоры на кухне вертелись вокруг событий минувшей ночи, невольным виновником которых я стал. Два выездных лакея, попавших под влияние Джеймса, позволили себе недоверчиво посмеиваться. Но миссис Биггот, Китти, три горничные и конюх Гедеон неколебимо верили в то, что Артур существует и действует и что шотландские призраки во всех отношениях могут дать сто очков вперед призракам английским, ирландским или уэльским. Кучер Мак-Фарлейн от заключений воздерживался. Я слышал, как за обедом он наставительно произнес: «По части призраков я следую принципу wait and see. Только так: подождем — увидим! А я пока еще ничего не видел».
Что думают привратник Мак-Интош, который вместе с семьей жил в комнатке при главном входе, и трое садовников, которые работали поденно под его надзором, сказать было трудно.
В полдень, ободренные хорошей погодой, хозяева вышли пить чай на берегу озера, до которого от моего наблюдательного пункта было не более четырехсот футов.
На чердаке валялся маленький бинокль. Его вид меня очень позабавил — он был из слоновой кости, по которой прошла трещина, и со складной ручкой. Окажись рядом какая-нибудь светская дама, она могла бы мне объяснить, что это бинокль театральный.
С помощью этого инструмента я долго с любопытством наблюдал, как господа пьют чай, как слуги снуют от черного хода к поблескивающему озеру, как леди Памела перемещается в своем кресле на колесиках, которое, как видно, перестало ее пугать, и как челюсти разного возраста пережевывают печенья и тарталетки, — у меня слюнки текли…
Быстрее всех и всех усерднее жевал толстый мальчик лет тринадцати-четырнадцати, в чьей бульдожьей физиономии было что-то располагающее и благодушное. Это, без сомнения, был юный мистер Уинстон, самый последний Свордфиш, наследник титула.
Его отец, лорд Сесил, длинный и сухощавый субъект с унылым лошадиным лицом, совершенно механически поглощал пищу — у него был озабоченный вид человека, который до последнего пенни подсчитывает стоимость добра, исчезающего в желудках его сотрапезников.
Леди Памела, — судя по словам миссис Биггот, двоюродная бабка маркиза по матери, — как птичка клевала своей пресловутой челюстью, побывавшей в руках у призрака. У нее была славная физиономия, похожая на сморщенное зимнее яблочко.
Две сестрицы-близнецы предпочли полднику бадминтон. Белокурые, тоненькие, восхитительные, они играли с серьезным выражением лиц: их что-то беспокоило — может, то, что им уже шестнадцать или семнадцать лет, а может, то, что они похожи друг на друга как две капли воды из озера. Опять-таки по словам миссис Биггот, их звали Алиса и Агата — путаницу еще усугубляло то, что их имена начинались с одной и той же буквы.
Матушки Уинстона, Алисы и Агаты видно не было. Намек Джеймса, который я уловил во время обеда, внушил мне опасение, что ее, как и мою матушку, уже прибрал Господь. И, наверное, обе дамы, глядя из рая в лорнет, побольше моего бинокля, на этот пикник, обменивались мнениями…
— … До чего же грязен и плохо одет ваш маленький Джон, дорогая! Просто ужас! Как можно являться в таком виде в благопристойный замок…
Матушка понурила голову.
Я отошел от окна и встал перед треснувшим зеркалом узкого, изъеденного червями шкафа. Госпожа маркиза, без всякого сомнения, была права.
Я осмотрел тряпье, которым был завален чердак, чтобы найти себе одежду по размеру. Но тряпье было в самом жалком виде. По счастью, я вскоре наткнулся на два чемодана, в которых лежали наряды, очевидно, служившие для костюмированных балов или карнавалов. Была здесь одежда для взрослых и одежда для детей, одежда всех размеров, пожелтевшая и выцветшая от времени, но в остальном вполне пригодная.
Примерив пять или шесть костюмов, я заколебался в выборе между двумя из них — оба были мне необыкновенно к лицу: первый — роскошное одеяние индусского принца с тюрбаном, украшенным эгреткой [22], второй — одежда трубадура. Я выбрал второй — он все-таки больше подходил к обстоятельствам.
В итоге я оказался одет на редкость элегантно — темно-зеленый камзол с перламутровыми пуговицами, светло-зеленые штаны в обтяжку и того же цвета башмаки с загнутыми носами; черная бархатная шапочка, украшенная громадным фальшивым изумрудом и настоящим павлиньим пером.
Чтобы окончательно укрепить свой дух, я надел через плечо кожаную перевязь, подвесил к ней шпагу, которая так заржавела, что не вылезала из ножен. Конечно, перевязь была мне велика, а шпага слишком длинна, но это только придавало мне еще более грозный вид.
Переодевшись в этот костюм, я осуществил свою давнишнюю мечту, которая казалась несбыточной. Я почувствовал себя другим, словно родители произвели меня на свет в лучшие времена, когда у детей не было иных забот, как только появляться на людях в самой выигрышной роли.
Но Боже мой, как мне хотелось есть и пить! Я, ни минуты не колеблясь, променял бы свой изумруд на миску чечевицы и отдал бы свою шпагу за стакан воды!
На мгновение я вернулся к окошку, выходившему в сад и на озеро. Солнце уже клонилось к закату, освещая группу, на которую я теперь, благодаря своему новому одеянию, взирал с большим достоинством.
Я снова вооружился театральным биноклем, чтобы разглядеть тощего человека в черном, который был похож не то на священника, не то на школьного учителя, — согнув спину, он стоял перед разлегшимся в шезлонге лордом Сесилом и что-то ему говорил.
Потом человек в черном направился к замку вместе с мистером Уинстоном, который, понурив голову, нехотя следовал за ним. Тут мне удалось получше разглядеть остроконечную желчную физиономию с шершавой кожей и воинственным носом, оседланным очками с толстыми стеклами. Человек был уродлив как обезьяна и странным образом напоминал мистера Баунти. Вне всякого сомнения, передо мной был мэтр Дашснок, наставник бедняги Уинстона.
Во время ужина я, чтобы убить время, снова спустился вниз послушать, о чем говорят слуги.
Они вновь и вновь обсуждали призрак Артура и все его загадочные особенности. Вдруг до кухни и до ступенек, где я сидел в темноте, явственно донеслись отчаянные крики, хорошо мне знакомые — так кричат дети, которых секут, — и слуги, естественно, заговорили громче, чтобы перекрыть эти вопли.
