На мгновение я подумал было, что это дает о себе знать Артур и к его крикам в этот час все так привыкли, что уже не обращают на них внимания. Но вскоре до меня дошло, что это мэтр Дашснок взялся за Уинстона, и я оказался таким эгоистом, что меня это, пожалуй, даже успокоило.
В старые времена, дорогие мои внуки, в Англии детей били их родители и учителя, лакеев и подмастерьев били хозяева, жен — мужья, а матросов били по приказу капитанов… Детей бедняков били, чтобы они вели себя смирно, детей богатых — чтобы они стали умнее. Англия родилась и выросла под кнутом, и неважно, что за кнут это был: трость наставника или корабельная плетка-девятихвостка. Люди с мрачным складом ума скажут вам сегодня, что с тех пор как англичан перестали бить их соотечественники, это стали делать иностранцы. Не мне об этом судить…
Раздался еще более пронзительный вопль Уинстона. Услышав его, дворецкий досадливо заметил:
— Ну и концерт у нас нынче вечером! В мое время дети из благородных семей сносили побои молча — говорят, так когда-то вели себя юные спартанцы. Но все приходит в упадок. Чего нам ждать от этого Уинстона? Как по-вашему, миссис Биггот?
— Вообще-то говоря, мэтр Дашснок слишком уж усердствует, хочет угодить лорду Сесилу. У бедного мальчугана скоро на заду кожи не останется…
Тут послышался голос, который я приписал кучеру Гедеону:
— Наш Уинстон потому такой неженка, что при его обжорстве площадь, обтянутая кожей, у него в два раза больше обычного!
Общий хохот, громкий и грубый, перекрыл жалобные стоны жертвы, которую я не мог не пожалеть, зная по опыту, каково ей приходится. Но если детей богатых бьют так же, как и детей бедняков, к чему тогда вообще быть богатым?
Я пойман призраком
Наконец, болтовня на кухне умолкла и там воцарилась полная тишина. Некоторое время я посидел на ступеньке, вдыхая дивные ароматы, которые с самого утра распространялись по лестнице. Я мог бы с точностью перечислить все блюда, которые были за день съедены в замке!
Когда я решил, что весь Малвенорский замок уснул крепким сном, я ощупью спустился на нижнюю площадку и убедился, что в кухне все огни погашены, а вокруг царит густой мрак летней ночи, еще не освещенной луной.
Поскольку кухня выходила на северо-восток, а конюшни находились с северо-западной стороны, я мог зажечь огарок свечи, не рискуя встревожить Гедеона.
На пиршестве, которое я намеревался задать самому себе, я хотел блистать чистотой и великолепием. Поэтому, утолив жажду, я вымылся горячей водой, стоявшей на одной из кухонных печей, с мылом, предназначенным для мытья посуды. Впрочем, красоту я навел на себя наспех — меня не покидала мысль о йоркширской ветчине.
За ветчиной Китти ходила в башню. Вот почему я решил обследовать все ее этажи, начиная с комнаты на втором, которая находилась как раз под той, где совершилось преступление в стиле 1588 года и где не было ничего съедобного, разве что бильбоке.
И вдруг сердце у меня сжалось от страшной мысли — что если кладовая заперта на ключ? Нет, судьба не может быть такой жестокой!
Дверь во второй этаж открылась без труда. Прикрывая рукой слабый, дрожащий огонек моего огарка, я вошел в ту самую комнату, где шла реставрация и где в год открытия Америки неведомый яд…
Шутник Джеймс!.. Передо мной лежали мешки с картошкой, с мукой и разными крупами, — как видно, дань арендаторов Малвенора, а что касается яда, то по полу были разбросаны катышки крысиной отравы. Но ветчины не было и в помине.
Дверь на первом этаже как раз против потайного хода тоже была не заперта, и тут вдруг, о чудо! — я оказался в самом настоящем сказочном мире, как Али-Баба в пещере сорока разбойников, ломившейся от сокровищ! Я был потрясен до глубины души.
Там, где, истерзанный голодом, повесился барон де Шантемерль, громоздились горы копченого мяса, ветчины, всевозможных паштетов, сала, бекона, лососины всех видов, консервы, многие из которых я никогда прежде не видывал, варенья, сыры, фрукты… Я уже не говорю о яйцах и овощах. С такими запасами можно было выдержать любую осаду. Словом, настоящей кладовой замка была башня, которую я избрал своим убежищем!
Прогулка среди этих чудес, количество которых еще преувеличивал мой аппетит, так потрясла меня, мальчишку, который всегда жил впроголодь, что воображение мое разыгралось: почему бы мне в конце концов не остаться в Малвеноре на неделю, на месяц, на годы?
В замке было все, чтобы наедаться досыта, умываться горячей водой (новая для меня роскошь), наряжаться по-королевски и как мне вздумается, и даже читать книги, которые можно было заимствовать в библиотеке! Я мог как сыр в масле кататься, да еще уплетать сыр с маслом за обе щеки!
Но мой восторг быстро угас. У меня хватало здравого смысла, чтобы понимать, как много значит для каждого из нас простой разговор, простое человеческое присутствие. Даже такой лицемерный палач, жадный и жестокий, как мистер Гринвуд, все-таки был представителем семейства лишенных оперения двуногих, среди которых Создатель назначил мне родиться. Проведя некоторое время в полном одиночестве, не стану ли я скучать по его голосу и — как знать — по его палке? Разве можно назвать счастливой жизнь того, кому приходится прятаться и кому не с кем поделиться ни радостью, ни горем?
* * *
Дверь тихонько скрипнула. Я тотчас задул свечу и одним прыжком оказался позади свиной туши — подвешенная к балке за задние ноги, она ждала, когда ее разделают.
Дверь распахнулась и, глянув одним глазком из своего убежища, я увидел, как в комнату, освещенный блуждающим огоньком, вошел призрак, весь в белом, и двинулся прямо на меня, угрожающе сверкая ножом…
Горло у меня перехватило, я зажмурился, чтобы избавиться от жуткого видения!..
Когда я решился открыть глаза, я увидел мистера Уинстона: в ночной рубашке и шлепанцах, он переходил с места на место, от ветчины к паштету, от паштета к лососине, спокойно, степенно, с сосредоточенным видом человека, предающегося любимому занятию. Задержавшись у очередного яства, Уинстон ставил куда-нибудь свою свечу и ловко отхватывал очередной кусочек, демонстрируя мастерство, которое показывало, что ему это не впервой. У него достало сообразительности лакомиться от блюд, уже початых, где было бы незаметно, что он ими поживился. Но я с восхищением увидел также, как он перевернул нетронутый паштет, чтобы со сноровкой опытного хирурга поскоблить его с донышка.
По мере гастрономических передвижений Уинстона я под ненадежным прикрытием свиной туши перемещался тоже, стараясь сделаться невидимкой, по острые загнутые концы моих башмаков выглядывали из-под морды животного, и не будь посетитель столь рассеянным, уверенным в себе и бесстыжим, он заметил бы меня гораздо раньше.
Наконец неизбежное свершилось: одно неуклюжее движение, и я нос к носу столкнулся с Уинстоном.
От неожиданности Уинстон вначале не столько испугался, сколько обомлел. Но почти сразу ошеломленный невероятным видением, бедный малый с набитым ртом самым жалким образом затрясся, свеча в его руке задрожала, а шлепанцы приросли к полу.
Я сам был слишком взволнован, чтобы попытаться еще больше напугать моего хозяина какой-нибудь недостойной джентльмена выходкой. Наоборот, я постарался успокоить Уинстона, ласково и дружелюбно его уговаривая. Я вкратце изложил ему то, что только что поведал вам: как я родился в безвестной семье, как в самом раннем детстве на меня обрушились горькие беды, как совсем недавно я сбежал от мистера Гринвуда, как целую неделю бродил по Хайленду, как удивительным образом оказался пленником в замке, на который неожиданно набрел, как случайно начал выступать в роли призрака и как я голоден.
По вполне понятным причинам, связанным не столько с бессердечием Уинстона, сколько с обстоятельствами, чем больше я упирал на мои горести, тем увереннее он становился, на его лице заиграл румянец, он ожил и даже в какой-то мере развеселился — несомненно, от облегчения.
А когда он под самым моим носом отрезал себе тоненький, как папиросная бумага, ломтик йоркширской ветчины и без всяких церемоний его слопал, я понял, что он окончательно пришел в себя.
— Ну и ну, — наконец добродушно проговорил Уинстон, — и нагнал же ты на меня страху! Да и как тебе в голову пришло напялить на себя пыльные тряпки, о которых все и думать забыли, и превратиться в пришельца из минувших веков? Я сразу подумал, что это призрак Артура спустился вниз, чтобы за компанию со мной… Ведь от призрака, который способен надкусить яблоко тети Памелы, можно ждать чего угодно!
— Честное слово, мистер Уинстон, я сделал это не нарочно!
— Надо было нарочно этого не делать!.. как любит повторять мой отец. Попадись ты ему, он надрал бы тебе уши.
Но тут Уинстон, наверное, подумал, что по части яблок и ветчины он и сам не без греха, потому что голос его смягчился.
