Горькая, как кровь многомиллионных жертв, история нашей страны сформировала титаническое убеждение о понятии настоящей защиты Родины. Мой
отец служил всё ещё в послевоенное время, когда мир пребывал в условиях новой, холодной войны. Был свидетелем афганской, чеченской и прочих войн. Подвергался лживой пропаганде и, к сожалению, подвергается ей и сейчас– всё это бьёт по тому едва заметному нерву, который есть у всех жителей страны: нерву, который отвечает за страх и долг перед Отечеством, отказаться от которого в условиях сопричастности к сильной стае невозможно. Или, во всяком случае, очень сложно, особенно если ты никогда не задумывался о том, что кроме премии «Золотой Граммофон» существует что-то другое.
В 2018 году батя уже не скручивает мне руки, но однажды, находясь в многолетней завязке, всё-таки как-то спросил:
– В армию хочешь?
Я ответил, что нет. Затем осмотрел его потерянное лицо, и начал объяснять, что нынешняя армия – это зона слабого режима, от которой пользы меньше, чем от сосков кабана. Зверь хотя бы, возможно, получает удовольствие, когда их теребит, а от службы никакого кайфа. И терпеть это не имеет смысла, так как перспектива терять год в окружении пьянствующих контрактников и косячных сослуживцев, благодаря которым тебя гоняют по любому поводу, не интересна.
– Ты просто боишься служить, – недоумевал он. – Мой сын – трус… – Он смотрел на меня, как на предателя Родины и человека, в котором меньше всего хотел разочароваться – но разочаровался.
Я начал приводить примеры, где все мои друзья и знакомые, пришедшие с армии, критиковали её и искренне советовали туда не идти.
– Что ты на других смотришь? – заорал он. – Не так страшен чёрт, как его малюют. Сходи сам и проверь.
В 18 лет, когда я ещё был «пассивным меломаном» от политики, его аргументов хватило бы, чтобы убедить меня в обратном – в том, что любой совестливый россиянин обязан служить Родине не смотря ни на что. Но единственной политикой, которой я реально интересовался, была политика осознанности. Хоть я искоса и заглядывал в сферы, где кружились принятия законов, усложняющих жизнь простому населению, моя аполитичность брала верх и вызывала отвращение от одного только упоминания какого-нибудь бесполезного министра. Картина влиться в прогнившую армейскую систему на целый год беспокоила меня больше, чем будущее в стране, отслужив которой, ты не получишь ничего, кроме военника, странного опыта и подрыва здоровья: ухудшение памяти, нарушение сна, изменение пищеварительной системы и прочие побочки, в зависимости от климата и одежды, которую у тебя будут воровать, чтобы согреться.
Но об этом я не говорил отцу. Со стороны это действительно выглядело бы, как трусость перед сложностями. Дальнейший аргумент, который я выпалил на его упрёк, состоял в том, что госслужбы мне неинтересны, а значит, военник будет пылиться в шкафу, как диплом или аттестат. Если не нужен военный билет, зачем идти в армию?
– Откуда ты можешь знать, что тебе нужно, а что нет? – в ярости вскакивал он. – Пойми, ты не знаешь, что будет через 5-10 лет. Вдруг тебе предложат хорошую должность, но когда посмотрят на твой волчий билет… Сейчас везде нужен военник. Ты просто не найдёшь хорошую работу. – Он делал паузу и продолжал тихим голосом. – Я хочу, чтобы у тебя всё в жизни было хорошо. У тебя мозги работают лучше, но без военника один путь – тяжёлый физический труд на заводе или на складе грузчиком.
Отчасти он был прав, ведь я не знал, чем заниматься в жизни. А его твердолобость касательно взглядов на Государство и моя неопределённость вдвойне перечила дезертирскому настрою. Хоть я и уверял его в бесполезности военника касательно моей судьбы, он всё равно отказывался меня слушать, сетуя на неопытность.
Государство мой отец уважает и боится, испытывая что-то вроде почтения, которое обычно оказывают ворам в законе. Все люди знают, как коронованные авторитеты зарабатывают деньги, но при их упоминании грехи смываются помесью страха и общественного признания. Единственная неточность в этом сравнении только в том, что подлинные воры живут по чести и справедливости, какой бы жестокой в их понимании она ни была, а государство существует за счёт лицемерия и наигранного беспокойства за простой народ.
Воры в законе – это порядочные люди под масками бандитов, политики – бандиты в шкуре порядочных людей.
Об этом я тем более не говорил отцу, а иначе он посчитал бы меня сбрендившим АУЕшником, которому промыли мозги. Мы вместе с ним восхищались персонажем Абдулова из сериала «Next», неоднократно смотрели документальные фильмы о криминальных авторитетах и возмущались тем, как нагло аппарат власти разворовывает бюджет – но когда дело доходит до радикальных выводов, он сбавляет пыл. Как сбавил тогда его я, не став переводить тему на это грязное поле под названием «несправедливая Россия».
Существуют моменты, когда даже самые правдивые слова на свете зазвучат смешно и неэффективно. Фразу про воров я оставил на случай, когда у меня появится настроение аргументировано доказать ему, что моих знаний – теоретических и практических, когда через одно рукопожатие я был осведомлён о том, что подразумевал под «воровской совестью» – достаточно, чтобы высказываться таким образом.
Все в душе хотят жить, как авторитеты. А в ванной – тем более. Ты лежишь в горячей воде, уставившись в потолок и размышляешь об упущенных возможностях и жизнях, которых тебе никогда не прожить. Ванна для раздумий сама по себе лучше, чем душ, но в этом плане не сравнится с туалетом. Или нарядом вне очереди, где времени душевно рассуждать хоть отбавляй.
Я думал обо всём этом, когда лежал в серном растворе. Минувшей ночью нас чуть не угробил бешеный мужик на гелендвагене и нам чудом удалось спастись. В момент пиковой напряжённости я уже представлял, как отнимаю водительский руль и устраиваю искусственную аварию, чтобы он не сотворил с нами то, чем угрожал. Но всё закончилось тем, что громила остановил машину и велел нам убираться к чёртовой матери. И вот сейчас я валяюсь в тёплой горной воде из источника Боржоми, смотрю, как плавает Соня, снимая стресс, и самое последнее, чего хочу – это думать о каких-то там нарядах вне очереди.
Но через пару месяцев я буду вынужден столкнуться с таким гнусным явлением, как призывная комиссия, поэтому даже скалистая местность вокруг и ночная жажда укромного уголка для переваривания происходящего гаснет с флешбеками из детства, когда я вспомнил пьяные выходки отца по поводу армии. Соня барахталась в серной ванне под открытом небом, а я барахтался в диссидентских мыслях о том, что
