— А вы думаете, я играл с вами в знакомство?
— Такая мысль не покидала меня.
— И чтобы отшить соперников, держал возле вашей двери своих сотрудников.
— Не такая уж и большая жертва.
— Счастливого вам поиска претендентов.
— И вы больше никогда не позвоните? — Голос с грустинкой, но, скорее всего, наигранной.
— Я выполнял свой профессиональный долг.
— И мы больше никогда не встретимся…
— Я обязательно замечу вас, когда вы протянете руку за подаянием.
— Но это случится так не скоро.
— Ничего, я терпелив. И потому прощаюсь с вами.
Рука решительно положила трубку. Хватит засорять воображение. Оно еще пригодится мне для разгадывания криминальных ребусов. Работа, только работа и ничего кроме работы.
Девиз-заклинание, которым я подгонял себя, поддерживал меня лишь в течение дня. Но стоило только вечером дома после необременительного для желудка ужина холостяка опуститься в кресло и взять газету, как бес искушения вновь стая донимать, мешая сосредоточиться. Не прочитав ни строчки, я вступил в спор. Как ни странно, но оппонентом бесенек подослал ту, с которой я уже распрощался навсегда. Но вот не прошло и нескольких часов, а она вновь завладела моим сознанием, словно сидела напротив, положив ногу на ногу и дурашливо тараща большие глаза. И я, отложив газету, стал на полном серьезе доказывать ей, что счастье не в деньгах и не в их количестве. Ничто не вечно в этом мире. Лишь память нетленна. Память людей о добрых делах. И не так уж и важно, что осталось после тебя: дубовая аллейка, принаряженный в сруб родник, написанная книга или построенная на последние сбережения часовенка на месте разрушенной церкви, важно другое: ты оставил о себе на земле добрую память. Вот такой архаический спор с точки зрения нынешнего поколения вел я с блондинкой Мариной, возможно, сейчас безмятежно валяющейся в мягкой кровати и думающей о богатых женихах и праздной жизни.
Мою полемику с ней оборвал телефонный звонок. На чудо я не рассчитывал, но все-таки, протягивая руку к аппарату, лелеял маленькую надежду, что услышу ее голосок, виноватый и кающийся. Но все оказалось плодом продолжающейся игры воображения.
Мужской голос, по которому я признал оперативника, дежурившего возле подъезда блондинки, вернул меня в действительность. Слегка взволнованный тон настраивал на какую-то серьезную информацию.
— Она только что вошла в подъезд с мужчиной. В руке мужчины большая сумка.
— Вы пытались их задержать? — встревожился я, опасаясь, что дал повод блондинке позлорадствовать по части бездарности в области сыска не только моей, но и всей милиции, каясь, что еще на день оставил за ней наблюдение. Ради чего? Скорее, ради собственного спокойствия. Но вот и оно нарушено.
— Нет. Они шли, обнявшись и смеясь.
— Обнявшись, — повторил я, и острый ножичек ревности легонько полоснул по сердцу.
— Ну да. И даже целовались на виду у всех, — продолжал оперативник, не подозревая, что разжигал во мне мучительное чувство, сравнимое разве что с медленной пыткой огнем.
— Целовались, — машинально констатировал я.
— Продолжать наблюдение? — вывел меня из секундной прострации голос оперативника.
— Не имеет смысла. У нее теперь более надежная охрана. Так что, свободны.
После телефонного звонка я некоторое время расхаживал из угла в угол, пытался убить навязчивые мысли музыкой. Не помогало. Тогда начал представлять ее дурехой, далекой от моих жизненных интересов. Однако это не погасило ширящееся ощущение какой-то невосполнимой потери. И мне уже казалось, что это я во всем виноват: не сумел разглядеть в ее характере что-то необыкновенное, чувственное, притягательное, не смог отомкнуть девичью душу и обратить на себя внимание. Времени для этого было предостаточно, но все оно бездарно профукано в полуидиотских разговорах, в которых, вне всяких сомнений, я представал в ее глазах солдафоном, кретином или просто тупым ментом. А требовалось с моей стороны всего лишь немного душевности, непоказного участия и пошло бы все по-иному. Но поздно. Вот и завела теперь во мне тоска свою песнь по потерянному, по несбывшемуся. Ох, как высоко звучат ее струны, защемляя сердце, сдавливая горло.
Я попытался утопить свою печаль в бокале вина. Несколько расслабился и даже усмехнулся, подтрунивая над собой. Но это неустойчивое равновесие тут же нарушалось, стоило мне представить, что могло происходить сейчас в ухоженной квартире за железной дверью. Хмель выветрился, и ревность продолжала свою пытку. Финал этой пытки — телефонный звонок. Я не столько жаждал услышать ее голос, сколько стремился хоть на мгновение расстроить их любовную интрижку. Однако к аппарату никто не подходил. Наконец мое упорство было вознаграждено: в трубке раздался щелчок, и она произнесла недовольным голосом:
— Алло!
Я молчал.
— Алло! — повторилась она и следом выговорила: — Не звоните, пожалуйста, так поздно. Я сплю, — и положила трубку.
Она явно врала: голос у нее вовсе не сонный. Впрочем, все объяснимо: рядом небезразличный ей мужчина.
«Бросьте дергаться, Сергей Александрович. Вам уже ничего не изменить в положении вещей. Займитесь-ка лучше работой. Работа, работа и только работа», — осадил я себя с горькой ухмылкой.
Но какая к черту работа, когда время приближалось к полуночи, а сознание отравлено совсем другим. И тогда я попытался убежать от навязчивых мыслей иным путем. Я начал анализировать все тонкости истории, так круто взявшей меня в оборот.
Все три объявления я помнил наизусть. Все три были почти идентичными. Только у нее слово «желает» заменено на «хочет». Существенной разницы не видел. Убийцы наверняка посетили бы и ее, если бы кровавая цепочка не была разорвана.
Первая девушка погибла по ложной наводке, вторая — скорее всего, потому, что бандиты вошли в кураж. Третьей жертвы могло не быть, так как воровской «авторитет» к этому времени сообразил бы, что его ловко провели. Ко всему, если исполнители не попались бы на продаже краденого, их любезно заложили бы, дабы устранить вероятных конкурентов. Значит, угрозы жизни Марины не существовало, так же как и жизни других блондинок, вознамерившихся подать объявление о знакомстве. Но тогда одно из последующих объявлений может быть действительно ориентиром для наркодельцов. Авторитетные уголовники убедились, что это «пустышка», в этом же убедился и уголовный розыск. Работать можно спокойно, не опасаясь провала.
Я рывком поднялся с кровати, на которой устроился глубоко поразмышлять и, потирая подбородок, кругами заходил по тесноватой комнате, пытаясь определить: сделанный мною вывод — логическое разрешение заковыристой криминальной задачи или ложный путь? Увы, ответ могло дать только время.
И вот тут мне вспомнилось спокойное лицо Марины, безразлично и даже с усмешкой воспринявшей страшное известие, словно была уверена в своей безопасности или по наивности считала все это моей выдумкой, одним из оригинальных способов познакомиться с ней. Сегодня среда, четвертые сутки со дня опубликования ее объявления — время, когда влекомые ложной информацией на пороге появлялись убийцы, охотники за наркотиками.
А вдруг охота продолжалась? И мое успокоение по телефону лишь усугубило сейчас ее положение, и она, уже полностью уверовавшая в свою безопасность, в ближайшие минуты распахнет дверь перед мужчиной приятной внешности.
Умозаключение, рожденное, скорее, в угоду своей прихоти, хотя я и пытался уверить себя в ином, послужило толчком для поспешных сборов. «Лишь удостоверюсь в ее безопасности», — уговаривал я поселившегося во мне двойника, призывавшего к благоразумию. «У нее мужчина», — напомнил он. «А если он ушел? К тому же, против вооруженного человека он может оказаться трусоватым», — возражал я, рассовывая оружие по привычным местам. «Ты идешь лишь ради того, чтобы расстроить их любовную интрижку», — сразил меня двойник весомым аргументом. Я был готов согласиться с его правдивой фразой, но начал, как плутоватый мальчик изворачиваться и уговаривать своего неуступчивого оппонента прогуляться по ночному городу, чтобы убедиться: угрозы для блондинки нет. «Убедимся и вернемся», — клятвенно заверил я его, выскакивая на лестничную клетку.
За железной дверью играла музыка, но голосов, сколько ни прислушивался, не уловил. Решительность, с какой направлялся сюда, пошла на убыль, и я давил кнопку звонка лишь взглядом. Уже не хотелось представать перед ней в образе тупого и невежественного человека. Разумное постепенно брало верх, и я, наверное, побрел бы домой, если б моих ушей не достиг ее смех. Смех человека, который находился на вершине блаженства. И этого оказалось достаточным, чтобы ревность, проламывая хлипкие преграды благоразумия вновь завладела моим сознанием.
