Яков Спиридонович, мы заявление граждан не теряем, а подшиваем их в отдельную папку. Но я, как председатель должен тебя спросить — чем ты до сегодня занимался, т. е. где и кем работал?
— Работал я в потребилке сторожем, а меня оттуда сняли! — сказал Яков.
— В какой такой потребилке? — по своей неосведомительности спросил Федосеев.
— Да в кооперации! — подсказал сидевший за отдельным столом Михаил Грепа.
— Ах, в обществе потребителей! Так бы давно и сказал, — оживлённо произнёс Федосеев.
— Я так и баю! — отозвался Яков.
— Ну ладно! А за что же тебя из сторожей-то сняли? — поинтересовался Федосеев.
— Да я и сам-то не знаю, бают спал, что ли-то?!
Все присутствующие в конторе весело рассмеялись.
— А кем ты в колхозе собираешься работать-то? — поинтересовался Федосеев.
— Ну, хотя бы обратно сторожем, эта должность для меня очень знакомая, и я её люблю.
— А, обратно, спать на дежурстве не будешь?
— Нет! Я уж этим горьким опытом научен!
— Да, бишь, вот что товарищ Забродин, тут у тебя в заявлении не сказано, чего ты из своего хозяйства обобществить обещаешь, лошадь, корову, телегу, плуг, ну скажем, или ещё какой инвентарь, который нам в колхозе на первых порах, крайне необходим.
— Во-первых, я товарищ Федосеев в своём хозяйстве кроме дома, да своей бабы ничего не имею, да бишь чуть не забыл, ещё кошку имею!
Все весело снова заулыбались. А Грепа уткнувшись в какие-то деловые бумаги, задорно хохотал, плечи его лихорадочно тряслись, тряслась в его руках и бумага.
— Заявление твоё принимаем и назначаем тебя сторожем на новом скотном дворе. Завтра же выходи сторожить коров, — сказал Якову Федосеев.
Обобществление. Продажа «Серго»
За зиму в колхоз вступило чуть ли не половина мотовиловцев. Мужики группами и в одиночку, шли в правление колхоза и несли туда иногда написанные на невзрачных листочках измятой бумаги заявления с просьбой о принятии в колхоз. То и дело по улицам села везли на санях невзрачный инвентарь, предназначенный для его обобществления. Около конного двора, который для первости располагался во дворе. Ранее принадлежавшем кулаку Лабину Василию Григорьевичу сваливался этот скарб в кучу, тут же ставились сани и телеги. Почти каждый вступающий в колхоз, с думой: «авось это временно», старался сдать в колхоз не тот инвентарь, которым он обычно пользовался, а отыскать где-нибудь по амбарам и сараям старый и почти негодный, плуг или борону, сдавать в колхоз потрёпанную сбрую, а исправную придержать дома, утаить. Михаил Грепа совместно с Мишкой Ковшовым строго вели дело в деле обобществления инвентаря, они знали у кого, что есть в хозяйстве того, или иного мужика-односельчанина, который вступив в колхоз должен обобществить какой инвентарь. Они часто вступали в споры и ругань, из-за утайки того или иного инвентаря.
— Чего ты привёз? Какое-то барахло рассохшееся, а не борону, а где у тебя та борона, которой ты работал в поле прошлое лето?! — грозно наступал Грепа на мужика, привёзшего к колхозному двору старинную, с деревянными зубьями борону.
— А ты, что какой плуг-то припёр марки «Павловский», а где у тебя «Саковский»? Я же хорошо знаю, что у тебя добротный «Саковский» плуг в хозяйстве имеется! — с руганью наседал на будущего колхозника Мишка Ковшов, принимая от него к обобществленнию инвентарь.
— А зёрна на семена ты что мало привёз? Чем же ты весной сеять-то собирался?! — с упрёком нападал Грепа на мужика, который по мнению Грепы маловато привёз овса в общий амбар.
— А сани-то, что какие один полоз-то почти совсем поистёрся, а где у тебя новые-то, вези их! — настаивал Грепа.
По селу шум, гам, спор в душах мужиков-тружеников, неуверенность, сомнение и смятение. Наблюдая за ходом полного переполоха, происходящего в себе, Василий Ефимович, ночи почти не спал, задумываясь тревожно ворочался в постели. Он не мог смириться с мыслью, что и ему когда-то придётся вступать в колхоз. Он не допускал себе такого обстоятельства, что ему когда-то расставаясь с «Серым», или «Вертехой» придётся свести их на общий колхозный двор. Тяжким гнётом давила его мысль, о том, что придётся расставаться, своим трудом нажитыми молотилкой, двумя веялками, крашенной телегой, добротными санками, исправным, как игрушкой «саковским» плугом, бороной, двумя хомутами, исправной сбруей и вообще с тем имуществом, которое придётся обобществить, в случае вступления в колхоз. «Всё равно всего не сдам, «Серого» продам, новый хомут утаю и веялку одну надо бы куда-нибудь упрятать».
Отгуляли масленицу, не последний ли раз отпраздновали весёлое катание на разуряженных лошадях. Для кого как, а для Савельева «Серого» эта Масленица оказалась последней и как-бы предчувствуя своё последнее время пребывания во дворе Савельевых. «Серый» во время катаний на Масленице, показал себя во сём своём величии и прыти. Он с присущим ему задором, азартно носился по улицам вокруг села, лихо мча за собой санки, в которых катались его молодые хозяева Санька, Ванька, Васька, Володька и Никишка. И в последний день Масленицы «Серый» с особым рвением носился в катании, как-бы доказывая этим свою личность и преданность и с чувством: «Нате, мол вам, что могу, то и делаю!» На первой же неделе поста, в базарный день в пятницу Василий Ефимович повёл «Серого» в Арзамас продавать. При выводе хозяином из ворот двора, «Серый» предчувственно, как-бы для прощания обернулся назад и тоскливым взглядом последний раз взглянул на родной двор, в котором он прожил и преданно прослужил ровно десять лет. В Арзамасе, на скотной площади, Василий Ефимович, продавая «Серого» с покупателем его, в торгу, неоднократно хлопали друг друга по рукам, один просил прибавить, другой просил уступить «пятёрку» из-за которой, дело решалось о судьбе «Серого». «Серый» с видимой тоской наблюдал этот торг, ему, видимо, страшно не хотелось быть проданным и не познавать другого хозяина. Но торг завершился, и вместо «Серого», Василий Ефимович, получив сумму денег, передал повод новому владельцу. И когда «Серый» нехотя поплёлся за тем, незнакомым ему мужиком, он понял, что судьба его решена, что он перешёл к новому хозяину. «Серый», замедлив ход, на мгновенье приостановившись оглянулся на Василия Ефимовича, прощально с печалью игогокнув и услужливо пошёл за новым хозяином, а Василий Ефимович, утирая с глаза жалостливую слезу, тоскливо посмотрел вслед удаляющемуся от него «Серого», который услужливо работал на него добрый десяток лет.
Вернувшись домой без «Серого», имея вместо его деньги, Василий Ефимович долго не мог смириться с той действительностью утверждающей, что во дворе «Серого» нет, хотя в хлеву и переминается «Вертеха», но «Серого» Василию Ефимовичу жалко до слёз.
