Она развернулась ко мне и прошипела:
— И вот этого я вам ни-ког-да не прощу!!
Когда она ушла, мы долго и судорожно смеялись. И я, и медсестра Ксения Ивановна, и даже богатырских форм больная…
* * *
Но все-таки, как я уже говорил, чаще приходилось отказывать.
Дескать, я не понимаю, чего вы хотите, — ну, и так далее.
Одной особенно настойчивой девице мои слова не понравились.
— Да разве вас с кем-нибудь спу-утаешь… — протянула она со значением. — Вы ведь у нас один такой… Добренький.
А разговор, между прочим, проходил прямо у меня в кабинете, хотя и в отсутствие медсестры.
Я взглянул на нее, на это холеное, чистенькое, самодовольное подобие человека. И сказал:
— Вы хотите, чтобы я кого-то убил?
— Ну… — вздрогнула она. — Ну, зачем же вы так… Я совсем не то имела в виду.
— Вы ошиблись, — прервал ее я. — Я уже сказал, что вы меня с кем-то путаете. Я не наемный убийца.
И прямо взглянул на нее.
Она хотела возразить, открыла было рот, но, поймав мой взгляд, осеклась. И побледнела. Встала, сказала протокольным голосом:
— Извините.
И вышла.
А я внезапно ощутил себя в западне.
* * *
И не зря. Уже на другой день в чужом подъезде — я шел по вызову, узнали же, гады! — меня встретили два коротко стриженных амбала с цепями на бычьих шеях. Один был в кожаной безрукавке (писк сезона), другой — в летней куртке и рубашке, расстегнутой чуть не до пупа.
— Ну, чо? — лениво спросил тот, что в безрукавке. — Какие проблемы-то?
Я поежился. Мы стояли на полутемной лестничной клетке, между этажами. И они потихоньку напирали на меня, заставляя отступать к мусоропроводу.
— А в чем дело? — спросил я.
— Ты дурочку-то не строй, — продолжал он. — К тебе приходили?
— Кто?
Второй быстро и точно ударил меня в солнечное сплетение. Я моментально согнулся, отлетел к мусоропроводу.
— Девка, говорю, приходила?
— Ну, — выдавил я сквозь слезы. — Приходила.
— Просила? Ну?
— Нет… Только намекнула.
— А ты чо, намеков не понимаешь?
Безрукавчатый покрутил круглой головой.
— Ты не бойся. Мы пока добром с тобой. Толкуем пока. Понял?
Я судорожно кивнул.
— Надо одного деда тихо-мирно усыпить, понял? За бабки, понял?
Я снова кивнул.
— Так чего ты еще не понял? — и безрукавчатый деланно развел руками.
— А этот дед… — я, наконец, разогнулся, держась руками за живот. — Этот дед что, хочет умереть?
— Ну ты дал! Хочет — не хочет, кого е…т? Ты давай делай, а не спрашивай.
Я подумал. Краем глаза следил за тем, что в куртке: как бы еще не ударил, падла. Тренированный, видно. Бить умеет.
— А ты знаешь, как я это делаю? — спросил я.
— Чего? — безрукавчатый оттопырил нижнюю губу, изображая интерес.
— Переправляю через Ахеронт… в ладье Харона…
— Чего-чего? — он обернулся к напарнику. — Не, ты понял? Во гонит!
— Я отправляю только по доброй воле, — сказал я. — Кладу монетку под язык.
— Чего?..
— Чтобы душа могла заплатить перевозчику…
— Ну, ты это… — безрукавчатый насупился и сжал кулаки. — Ты гусей не гони. А то наш специалист тебе челюсть на затылок свернет. По доброй, это, воле.
Он улыбнулся собственной шутке и деловым голосом продолжал:
— Короче. Эта девка тебя найдет. Приведет к деду. И ты сделаешь, что надо. Как ты это сделаешь — никого, обратно, не е…т. Потом получишь бабки.
Я сказал с расстановкой:
— А делаю я это так… Если вот этот, Юрий Долгорукий, — я кивнул на напарника в куртке, — еще раз меня коснется, то… так, сегодня четырнадцатое… значит, семнадцатого он умрет.
Оба раскрыли было рты, но тут же захлопнули. Переглянулись.
Было слышно, как они думают.
— На понт берешь? — хрипло спросил „специалист“.
— Уже шестнадцатого почувствуешь себя плохо. А семнадцатого…
Заказывай музыку.
Они снова переглянулись.
Я молчал.
И тут где-то вверху громыхнула железная дверь. Оба вздрогнули.
Даже слегка отодвинулись от меня.
Раздались шаркающие шаги и появилась старушка:
— А, Алексей Дмитрич? А мы вас заждались уже. Мне соседка порекомендовала уринотерапию, так я проконсультироваться хотела…
— Ну, короче, — громко прервал ее безрукавчатый. — Доктор, мы договорились, да?
И развернувшись, они ушли. Я вытер испарину, посмотрел на старуху.
— Что это с вами, Алексей Дмитрич? — она вгляделась в меня подслеповатыми глазами. — Я говорю, насчет уринотерапии…
— Да-да. Сейчас, подождите… Идемте.
И я первым шагнул к лестнице.
* * *
Черта с два они меня найдут, — думал я, в тот же вечер садясь в электричку на Удельной. На работе выпросил недельный отпуск за свой счет — пришлось показать начальству письмо от жены трехмесячной давности, в котором она живописно изложила болезнь тестя.
Но я опоздал.
Когда после Парголова народ в электричке схлынул, я вдруг увидел безрукавчатого: он сидел у прохода и вертел головой, глазея в окна; можно было подумать, что эта поездка приносит ему массу удовольствия.
Я испугался. Хотел было незаметно скользнуть в тамбур, но безрукавчатый вдруг обернулся и приветливо помахал рукой. Как по мановению волшебной палочки место рядом с ним освободилось.
Я подошел и сел.
— Привет, — сказал он; глаза его лучились, как у кота, сожравшего кило сырой печенки. — Не могу с вами расстаться.
Вдруг с пацаном что случится — а где вас потом искать?
Он теперь разговаривал со мной на „вы“, но облегчения от этого я не испытывал. Наоборот, окончательно понял, что имею дело с коварным и наглым хищником, да не с одним — а с целой стаей.
— Куда едем-то? — спросил он.
Я промолчал.
— У тебя там что, дача, что ли?
Я снова промолчал. Он деланно вздохнул.
— Вообще-то меня Саша звать. Пойдем, что ли, покурим?
В электричке зажегся свет. Мы прошли в прокуренный, заплеванный тамбур, закурили. За грязным окном проносились поля, огороды. По автостраде, бежавшей рядом, изредка проносились машины.
Докурили.
— А знаешь, что? — сказал Саша. — Поедем-ка по домам, а?
— Ладно, — сказал я. Загасил окурок и повернулся к раздвижным дверям.
Но тут электричка затормозила. В тамбур повалил народ, и разделил нас с Сашей. Я как бы махнул ему рукой, пробираясь в вагон.
Вагон я пролетел пулей, выскочил в другой тамбур и вывалился на перрон, чуть не сбив с ног старика с громадным рюкзаком.
Метнулся к краю платформы, в темноту. Остановился за кустом акации, наблюдая, как отходит электричка. Она ушла, платформа опустела.
Я перевел дух. Через несколько минут прибыла электричка, шедшая в город. Я наблюдал за пассажирами, сошедшими с нее — их было всего трое-четверо. Саши среди них не было — значит, он не успел. И в последний момент я вскочил в тамбур.
* * *
Эту ночь я провел на автовокзале. Пытался дремать, полулежа на скамейке и прикрывшись газетой. Измаявшись, выходил курить. На улице было мокро, слякотно. Чувствовалось приближение осени.
Мокрый асфальт казался стоячей водой, в которой отражались фонари, здания, прохожие.
Утром я рискнул вернуться домой. Было шесть утра, туман заполнил дворы. Я поднялся на свой этаж, постоял у дверей. Как следует осмотрел замочную скважину и пожалел, что не сменил замок на импортный.
Наконец, рискнул. В квартире никого не было. Я быстро побрился, постоял под душем, даже чуть-чуть вздремнул, а в половине восьмого снова вышел, забив снаружи замочную скважину подходящим по цвету пластилином — оказалось почти незаметно.
* * *
У меня был хороший знакомый в пансионате „Разлив“. У него была редкая по тем временам специальность — рефлексотерапевт, хотя до специализации он был гинекологом.
В „Разливе“ мне удалось, не привлекая внимания, перекантоваться несколько дней. Днем я бродил по окрестностям, ловил рыбу, даже посмотрел на знаменитый шалаш. Вечером возвращался в пансионат, где мой знакомый обеспечил мне койку в служебной комнате. Он ни о чем не спрашивал; только с самого начала, узнав про „обстоятельства“, кивнул с философским видом:
— В нашем деле всякое бывает. Мы — между жизнью и смертью…
Слушай, может, тебя иголочками поколоть? В ушки. От нервов помогает…
От иголочек я отказался.
* * *
Двадцатого я вернулся домой. Пластилин, конечно, был выдавлен, но я чувствовал, что теперь мне нечего бояться. Я открыл дверь и в прихожей столкнулся с Сашей.
— А! Наконец-то, — сказал он буднично. — Ловко вы меня тогда… Мы уж не знали, что и думать. Спасибо, есть один человечек в „Разливе“ — подсказал.
Он исчез в комнате, откуда послышался разговор.
