В кухоньке было тепло… Пахло поджаренной с луком и салом картошкой.
Раскутав и усадив мужа в удобное кресло, поближе к теплу, Нина Александровна принялась хлопотать. Налила ему душистого чая покрепче, упросила попробовать пышечек, прочитала бодрые письма от дочки и от друзей.
Семен Гаврилович пил, ел, расспрашивал обо всем, радовался как будто теплу и уюту.
Но глубокая складка между бровей и незнакомые морщинки у губ, напряженность лица и чуть-чуть неестественное оживление говорили, как старательно прятал этот мужественный человек свое истинное настроение.
Потянулись одинокие, долгие-долгие дни…
Нина Александровна затемно уходила на работу. Она была сестрой-хозяйкой в детской больнице. Детей привозили издалека, со всего района. За день она так уставала, что едва добиралась до топчана за печкой и моментально, как убитая, засыпала.
Дочь Сердюковых с первых дней войны эвакуировалась из Москвы с медицинским институтом.
В полушубке, в ушанке и в валенках сидел Семен Гаврилович с утра до вечера у догорающей печки. Мрачные мысли одолевали его.
Целый день ни слова ни с кем!.. Ясно, кому он теперь нужен?!
Теперь он для всех обуза… И для Родины, и для семьи, и для себя самого… Но он был не прав… Даже в те жестокие дни, истекая кровью в смертельной схватке с врагом, Советское государство заботилось о своих сынах. Всеми силами стремилось помочь и поддержать инвалидов-бойцов.
Первым отыскал Семена Гавриловича председатель поселкового Совета. Он сам был инвалидом войны и потому особенно горячо откликнулся на письма Московского отдела общества слепых, военных организаций и глазной больницы. Все они сообщали в дачный поселковый Совет о судьбе отважного летчика, просили разыскать, взять на учет, навестить, познакомиться, приободрить и оказать всяческую помощь и поддержку.
Этого требовало благодарное сердце народа, сердце матери-Родины.
И председатель поспешил, бодро шагая искусственной ногой по занесенным снегом улицам к уединенному домику Сердюковых.
Вместе с его энергичным стуком и громким сердечным приветствием в обмерзшую переднюю проникли какие-то мешки, дрова, уголь.
На горячем шестке запел и засвистел самоварчик. В чугунке поспевала разварная картошка. Квашеная капуста с подсолнечным маслом и луком дожидалась в тарелочках на столе.
Бойцы-инвалиды, бывший летчик и бывший кавалерист, сразу нашли общий язык, общих фронтовых друзей, «сосчитались», как говорится, «родней», прочитали вслух и обсудили последние сводки. Потом снова стали перебирать товарищей в разных боевых частях. И гость рассказал хозяину об устройстве жизни слепых-инвалидов, собственных его товарищей по кавалерийскому полку.
Все они были определены на работу Московским отделением Всероссийского общества слепых.
Новая работа пришлась им по душе, новая профессия оказалась очень выгодной. Они скоро в ней освоились и даже сумели внести в производство ценные новаторские предложения и усовершенствования.
Возвращаясь с работы, Нина Александровна издалека заприметила дымок над трубою:
— Может, летчик какой разузнал и явился проведать. Вот бы хорошо! Семен очень затосковал в одиночестве… А с товарищами отвлечется, поделится, обогреется с ними душою…
Она вошла в сени и обомлела: в одном углу сложена поленница мелко расколотых для растопки дровец и порядочная куча угля, в другом — прислонился к стене объемистый мешок с картофелем, в кухне — яркий свет, не коптилки, а керосиновой лампы.
Тяжелые маскировочные одеяла на окнах и на стеклянной двери казались уютными драпировками. На жарком шестке аппетитно благоухала горячая картошка, а самоварчик плевался и бормотал, как подгулявший веселый старичок.
За столом сидел розовый от тепла и волнения Семен Гаврилович и усердно потчевал чаем с хлебом председателя поселкового Совета:
— Кушайте, кушайте! Вашим же добром, да вам же и челом!
— А-а-а, хозяюшка! Пожаловали, наконец! — закричал навстречу Нине Александровне председатель. — Это где же вы, дорогой товарищ, по ночам пропадать изволите?! Муж дома, а вы по больницам! Сократить, освободить от работы немедленно такую жену. Есть определенное указание. Пускай ищут себе другую сестру-хозяйку. Нам и дома хозяюшка нужна.
И развеселившийся Семен Гаврилович тоже вскочил с места и, кланяясь совсем не в ту сторону, где стояла жена, шутливо расшаркался:
— Прошу, прошу к нашему шалашу!
… Уходя, председатель несколько раз крепко-крепко встряхнул руку Семена Гавриловича:
— Так-то, друг! Нам — хоть и бывшим, но честным бойцам своей Родины — надо твердо запомнить: мы не брошены ею и не забыты! Может, в сутолоке (знаешь сам, сколько нынче забот, сколько надо упомнить) что-нибудь и упустим, не сделаем вовремя для тебя, так ты сам обязан напомнить. На жинку, небось, не обидишься, а так попросту скажешь: дай-ка мне то-то или вот это… И на нас не сердись и спроси без стеснения: так, мол, и так, нуждаюсь, мол, в том-то. Понятно?
— Больше чем наполовину, — ответил Семен Гаврилович таким веселым и бодрым голосом, какого давно уже не слыхала Нина Александровна.
* * *
Чуть забрезжил на востоке первый проблеск зари, а на крыльце уже застучали, отряхивая валенки. Детский голос спросил:
— Хозяйка! А хозяйка! Семен Гаврилович Сердюков здесь живет? А?…
Нина Александровна впустила в сени троих мальчуганов.
— Мы из детдома, из того, что на шоссе… нашего поселка… рядом с вами. Мы — пионеры. Нам председатель товарищ Барков рассказал про Семена Гавриловича. Он — герой, то есть «он» — не товарищ Барков, а ваш муж. Но товарищ Барков, между прочим, тоже орденоносец. Он — наш шеф… Он сказал, что добьется, чтобы вас отпустили с работы в больнице, а пока — вы идите спокойно. Мы вам поможем. Печку истопим, картошку ему сварим и полы подметем. Газетку нам председатель дал, чтобы ему почитать, — вот она! Мы до двух часов можем быть безотлучно. А если вам обязательно надо до вечера, тогда уж вы сами пойдите к заведующему и нас отпросите.
Нина Александровна провела ребят к мужу, и по тому, с каким молчаливым благоговением глядели они на его очки, догадалась, что творилось в ребячьих сердцах.
От вечернего их прихода она отказалась, а до двух часов просила ребят похозяйничать.
— Есть, похозяйничать до двух часов! — вытянулся перед нею звеньевой Алеша Силов. — А с каким ведром вы ходите по воду?
Нина Александровна вручила им ведро, веник, щетку, показала, где лежит топливо, картошка, и ушла с легким сердцем!
Все-таки Семен Гаврилович остался не в одиночестве.
Вернулась она, как обычно, совсем уже затемно.
Вся квартира, — даже нежилые комнаты, — была чисто прибрана, на лавке стояли ведра, полные воды. Самовар еще сохранил тепло, и чугунок с картошкой был, как младенец, укутан в одеяльце.
Семен Гаврилович, приодетый, умытый, ухоженный, сидел в кресле у теплого очага и подремывал.
Он обернулся на шаги жены:
— Нина? Ты! Ну, гляди, как ребята все сделали! Целый день вокруг меня — славно так копошились, жужжали…
— Чистота везде! Порядок, тепло! И воды мне натащили… Приготовили все… Ну, какие же молодцы! Вот помощники! Из таких будет толк. А картошкой-то ты их угостил на прощанье?!
— Угощал! Не хотели сперва, отказывались. «Мы, — говорят, — не из-за того. У нас, — говорят, — в детском доме питание хорошее. Вам самим картошка нужна, она теперь дорогая!» Насилу я их уломал. Отказался без них есть — и баста! Поели картошки с солью, напились мы все вместе чайку. А газету как мне Алеша читал!.. Что за прелесть мальчишка!.. Они завтра опять обещали прийти.
Словно кто-то взял и столкнул время с мертвой, заржавленной точки. С утра ребята вниманием и заботой окружали летчика. К вечеру возвращалась жена. Они вдвоем вели долгие, облегчающие задушевные разговоры.
О чем были эти разговоры? Ну, как пересказать, о чем говорят между собою самые близкие люди?! Обо всем, и как будто ни о чем… Вот кончится война… Дочка вернется уже взрослой… Доктором… Может быть, Семену Гавриловичу удастся овладеть каким-нибудь новым ремеслом?!.. Лишь бы поскорее окончилась эта проклятая война!.. Главное, что они все опять будут вместе, это самое главное… Вот и председатель поссовета Барков недавно рассказывал…
Председатель регулярно справлялся о здоровье и самочувствии товарища. Вечно торопясь по делам, он (как выражался этот старый кавалерист), «на всем скаку», заворачивал к Сердюковым и успевал, крепко тряся руки, рассказать очередную ободряющую историю.
Однажды ребята, дежуря возле Семена Гавриловича, получили от почтальона тяжелый пакет.
Алеша вскрыл большой серый конверт, бережно выложил на стол какие-то листы и начал читать вслух письмо, лежавшее сверху остальных бумаг.
