Общество слепых, как и поселковый Совет, получило сведения о Семене Гавриловиче. Оно спрашивало, наладилась ли и как именно наладилась его личная и трудовая жизнь?? Не хочет ли он поучиться чему-нибудь? Перечислялось множество новых профессий, которыми легко овладевают не только недавно потерявшие зрение, но даже слепорожденные.
В обществе, — писали ему, — имеются опытные преподаватели и руководители. Если ему самому трудно добираться в Москву, то можно будет устроить так, что учителя будут приезжать к нему на дом.
Очень было бы хорошо, если бы он взялся вести занятия по политической грамоте среди слепых района, он ведь был командиром…
Называлось много возможностей учиться и учить других.
Предлагалось овладеть специальной грамотой для слепых и посылалась подробная инструкция, руководство и образчики книг и нот, напечатанных по системе Брайля.
— Они совсем белые эти книги. Только странички наколоты будто булавочной головкой. С одной стороны они вдавленные, дырочками, а с другой — выпуклые, шишечками, — объясняли ребята, теснясь вокруг Семена Гавриловича и вместе с ним с любопытством ощупывая содержимое увесистого пакета.
— Вот, Семен Гаврилович, сколько дел на вас сразу навалили, — с гордостью отметили ребята. — А вы еще боялись, что о вас позабудут.
Письма друзей
Движение электрических поездов еще не наладилось. Паровозы ходили редко.
Но все-таки они собрались поехать в Москву… Нина Александровна целый месяц работала без выходных и накопила три свободных дня.
В эту поездку Семен Гаврилович снова испытал горечь полной беспомощности. Он то и дело спотыкался, налетал на неожиданные препятствия или растерянно замирал где-нибудь посередине улицы (в самом неподходящем для стояния месте), и никакие упрашивания жены не могли сдвинуть его с места.
Нина Александровна то и дело забывала о беспомощности мужа. Два раза, заговорившись с ним, она не предупредила его о препятствии. Он споткнулся и упал Это отняло у него последнюю уверенность в движениях.
В отчаянии стояли они на пустынном бульваре, недалеко от Марьиной рощи.
— Семен, нам теперь сюда! Ощупай-ка тростью, гут высокий тротуар! — бодро говорила Нина Александровна и украдкой вытирала глаза. — Ты теперь уж доверься мне, голубчик! Шагай, шагай смело. Теперь-то я уже соломинки не прогляжу на твоей дороге.
Кое-как добрались они до музыкальной школы слепых. Семену Гавриловичу разъяснили подробно, как нужно читать ноты и книги для слепых по системе Брайля, и дали домой задание на неделю.
Тут же, в школе, Семен Гаврилович встретился, познакомился и разговорился с председателем и членами правления Общества слепых.
Было уже совсем темно, когда усталые, измученные Сердюковы возвратились домой.
После этой тяжелой поездки Семен Гаврилович снова затосковал.
По целым дням он лежал одетый на кровати и не находил в себе силы и желания двинуться с места. Да и как ему было двигаться?!! Ребята из детдома были перегружены весенними работами в саду и огороде, а кроме того, ведь приближались школьные испытания.
В один из таких особенно мрачных дней знакомый нам председатель поссовета Иван Иванович Барков «на всем скаку» завернул к Семену Гавриловичу. Но на этот раз никакие старания заботливого друга не смогли расшевелить больного. Пришлось принимать срочные меры. Через несколько дней на имя Семена Гавриловича пришло сразу три письма.
В одном сообщалось, что Семену Гавриловичу будут отпускать из местного поселкового распределителя 30 литров молока в месяц. Кроме того, дано распоряжение о снабжении его теплым бельем и электрической плиткой для того, чтобы он мог сам приготовить себе еду. Письмо заканчивалось товарищеским приветом, пожеланием бодрости и здоровья и просьбой, в случае каких-либо затруднений, звонить прямо в исполком. Телефон ему на днях установят.
Алеша громко и с торжеством прочитал это письмо. Все трое ребят, собравшиеся в тот день проведать больного дядю Семена, восторженно прокричали «ура». Лицо Семена Гавриловича, на высоких подушках, слегка порозовело от волнения.
— А второе письмо от кого? — спросил он улыбаясь.
Второе письмо было из Общества слепых. Два товарища из правления, с которыми Семен Гаврилович познакомился во время первой поездки, справлялись о его здоровье, так как его давно почему-то не видно в музыкальной школе. Они спрашивали, успешно ли подвигается его обучение грамоте слепых и нотам? Обещали присылать к нему учителя на дом. Сообщали, что неподалеку, всего через четыре остановки по электричке, организуется трудовой коллектив инвалидов войны. Они приглашали Семена Гавриловича, если будет охота и силы, съездить туда, посмотреть, как у них там подвигается, дело, принять в нем участие, поделиться своими предложениями и советами.
Третье письмо было в большом, толстом пакете с депутатским штампом наверху. Депутат сообщал, что получил от Семена Гавриловича большое письмо. И вполне понимает его горе:
«… Но унывать ни в коем случае не годится, дорогой Семен Гаврилович! — писал депутат. — Вы живете в большой советской семье. Дайте срок, очистим воздух от фашистской чумы, тогда и вы, и все герои-фронтовики будете чувствовать на каждом шагу заботу о вас благодарной вам Родины.
И работа для всех найдется, вот увидите.
А теперь о вашей просьбе, она попала ко мне в исключительно счастливый момент, и благодаря трем (как в сказке) удачам вы получите то, что вам хочется.
Первая удача, что вы не теряете связи с миром, слушаете радиопередачи и потому, в добрый час, услыхали о нас, туляках, о нашей тульской промышленности и решили обратиться к нам с просьбой.
Вторая удача: на одном из заводов как раз в эти дни выполнили большой заказ на баяны для оркестра Московского военного округа, и, как всегда, „по сусекам поскребя“, — мы смогли набрать остаточков еще для одного инструмента.
Третья удача — прочел я как-то выдержки из вашего письма у нас на заводе, в клубе. Ребята самой молодой нашей бригады решили взять над вами шефство, по примеру детдомовца Алеши, что писал под вашу диктовку письмо. И самый наш прославленный мастер вызвался смастерить вам инструмент. Этот мастер — почтенный старец. Он давно уже вышел на пенсию, не работает, но со своими ребятами держит тесную связь. На заводе у нас множество его выучеников. Вот он и подбил эту свою гвардию под его руководством в особом показательном порядке изготовить для вас гармонию.
Она сегодня уже готова. Говорят, это — чудо-гармонь.
Если не очень для вас будет трудно, приезжайте за ней на завод самолично.
Ребята хотят познакомиться со своим подшефным, а мастер — передать вам из рук в руки свое любимое детище.
Весь коллектив завода приветствует вас. Мы надеемся, что наша голосистая туляночка станет вам верной помощницей и утешительницей…»
Во всех этих трех письмах словно билось живое сердце народа. Они вливали бодрость, новые силы, согревали заботой и участием.
Семен Гаврилович вместе с Алешей поехал в Тулу. Они прогостили на заводе три дня.
Алеша услышал рассказы Семена Гавриловича о его детстве, юности, о гражданской войне, о замечательном партизанском командире Кутене и о подвигах его маленького отряда, в котором сражался Семен Гаврилович во время гражданской войны. Вспоминал Сердюков и некоторые события из своей жизни военного летчика. Тут были и Халхин-гол, Испания, и финская война, и последняя смертельная схватка с фашистами.
Встречи с тульскими рабочими были простые, душевные. В красном уголке набивалось людей до отказа. Всем хотелось о многом порасспросить Семена Гавриловича. Перешли в большой клубный зал. Собирались по два раза в день, но и то не хватало ни места, ни времени.
В последний вечер, после воспоминаний Семена Гавриловича, к нему на сцену поднялся из зала старик, с белой, как снег, бородой. Он бережно нес, прижимая к груди, свое милое детище — драгоценный подарок рабочих слепому бойцу.
Под дружные аплодисменты он протянул этот дар Семену Гавриловичу.
Они обнялись. Зал захлопал еще оглушительнее. Всем захотелось послушать хоть раз эту чудо-гармонь.
На сцену вышел лучший в городе гармонист. Он взял инструмент из рук мастера и заиграл.
… Широка страна моя родная,Много в ней лесов, полей и рек…
И так чист и полнозвучен был голос этой волшебной туляночки, что у всех остальных знаменитых тульских певуний, выступавших в тот вечер в концерте, как будто чуть-чуть запершило в горле.
«Болельщик»
Во дворе многоэтажного московского дома с утра до вечера раздавались ребячьи крики и хохот.
Стояла весна. Сад перед окнами словно весь разоделся в зеленое кружево, дорожки были посыпаны желтым песком, и на середине двора возвышалась песочная пирамида, окруженная низкой загородкой из досок.
