А пока шло строительство, на станции Раздольной были арендованы дачи под цеха и общежития.
Нужно было срочно оказать помощь слепым инвалидам-одиночкам.
Те, у которых, как у Семена Гавриловича, были дома и семьи, хоть и с трудом, но осваивались со своим увечьем и выбивались на трудовую дорогу.
Но много было таких, о которых совсем некому было позаботиться.
Однажды, едучи с товарищами в коллектив на Раздольную, Семен Гаврилович услышал в вагоне песню слепого «о воине, павшем под Ржевом».
И слова, и мелодия, и необыкновенной красоты и силы голос певца поразил всех слушателей. Все громко выражали свое мнение:
— Такому голосу да выучку и условия… Да он многих лауреатов за пояс позаткнул бы…
Певец пел, а за ним по пятам неотступно двигался здоровенный парень и хриплым голосом объяснял, что и слова, и музыку сочинил певец «сам из себя».
Что этот певец перед самой войной был выдвинут своим колхозом в «артисты», и должен был ехать в Москву и учиться у знаменитого московского профессора пения, и за все платили бы колхозники, так как хотели, чтобы у них был свой певец. Но война разрушила эти планы. Он был ранен под Ржевом, лишился зрения и «впал в ничтожество», а потому… «Помогите, дорогие граждане, от ваших уважаемых достатков, кто сколько может»…
Певец закончил свою песню. И хриплый стал повторять еще чаще: «Покорнейше благодарим, благодарим покорнейше!..»
Тут Семен Гаврилович вдруг сказал:
— Ребята! А ну-ка, давайте-ка выручим паренька, ведь он попал в лапы преступной шайки… Голос-то уж больно хорош!.. Да и… под Ржевом… Пропадет ведь он у них…
И он встал и, решительно обратившись к публике, попросил помочь вызволить парня. Нечего отдавать свои деньги на выпивку шайке бездельников, которые используют чужое несчастье!
Парень почувствовал защиту и поддержку: со скамеек немедленно поднялись и подошли к нему двое военных, а третий направился к хрипатому.
— Товарищи, помогите… Они меня истерзали, измучили… Не отдавайте меня, помогите.
Хриплый сначала было вцепился в свою жертву и грубо толкнул слепого к дверям, но, увидев приближающегося к нему военного и нескольких студентов, поднявшихся с мест, завилял, заспешил и хотел было протиснуться к выходу. Тут ему веско предложено было «успокоиться» и на первой остановке пройти в отделение милиции.
Бледный, дрожащий от волнения, певец держал уже руку Семена Гавриловича в своих руках и повторял:
— Я поеду… С вами поеду, куда угодно… Примите меня в свой коллектив…
Ни на минуту не выпуская руки Семена Гавриловича, певец приехал в общежитие.
Талантливый певец Леонид Быстров оказался дисциплинированным, трудолюбивым, начитанным и любознательным.
В цехе и в общежитии его все полюбили, а в красном уголке всегда теперь было полно: не только товарищи по коллективу, но и знакомые по происшествию в вагоне и знакомые этих знакомых приезжали послушать его пение.
Музыкальная школа Общества слепых взялась руководить его образованием.
И вот сегодня у Леонида Быстрова большой концерт, на него приедут из Москвы музыканты и певцы. Только Семен Гаврилович не может. Ехать не с кем. У ребят испытания.
Поднявшись с постели (на которой он провертелся, так и не заснув, положенные полчаса), Семен Гаврилович, вздыхая, сел у раскрытого окошка и поместил на коленке свою утешительницу-гармонь.
Солнце припекало его голову и широкие плечи, но он не чувствовал его. Из цветника пахло левкоями, резедой, гвоздикой, но и это не радовало Семена Гавриловича. «Эх, были бы у меня глаза…»
— Скажите, пожалуйста, не вы ли товарищ Сердюков?
— А кто это спрашивает? Да, Сердюков — это я…
Под окошком стоял и, наверное, внимательно осматривал его незнакомый человек.
— Разрешите, товарищ Сердюков, представиться — инструктор Центральной школы собаководства Осоавиахима Белоножка Алексей Степанович.
— Сердюков Семен Гаврилович, Очень рад. Чем могу быть вам полезен?…
— Да полезен-то, собственно, я сам хотел бы вам… быть… Вернее, не сам я, а… Имею специальное задание… деловое к вам предложение… Разрешите изложить коротенько?…
— Слушаю вас. Да что же вы так, под окном, вы зашли бы лучше в комнату.
— Я очень намучился сегодня, но кажется мне, наконец-то, нашел то, что искал, — сказал Белоножка, когда вошел в комнату. — Итак, о деле. Я предлагаю вам специально выдрессированную по особому заданию Осоавиахима собаку-поводыря. Это очень сильная, крупная овчарка, замечательного гнезда. И сама она обладает понятливостью почти человеческой. Я обучал и проверял се одаренность. Пес будет водить вас, охранять, оберегать от возможных столкновений, предупреждать остановкой и лаем о малейших препятствиях на вашем пути… И в дальнейшем, если вы хорошим обращением и лаской сумеете завоевать его преданность — он будет сторожить ваш дом и выполнять ваши приказания со всем усердием и охотой. Впрочем, в этом вы сами убедитесь. Занимаясь с собаками, которых я должен обязательно вскоре отдать в другие руки, я стараюсь не позволять себе привязываться к моим временным воспитанникам и у них не вызывать любви к себе. Собаки не меняют привязанностей, и нам было бы очень трудно потом расставаться. Но эту собаку, если бы я только мог, я не отдал бы никому.
Жизнь у моего Джана сложилась пока неудачно. Можно сказать, до сих пор у него еще не было хозяина. А такие собаки, у настоящего хозяина, становятся друзьями, защитниками и жизнь за них готовы отдать. Джан будет для вас поводырем. С ним вы сможете ездить куда вам угодно. Он должен, хотя бы частично, заменить вам глаза. В этом — его назначение.
— Замечательное совпадение, — ответил Семен Гаврилович, — вы, как добрая фея из сказки, подслушали, видно, мои горькие сетования. Глаза, глаза мне нужны до зарезу! И не только для меня самого, но и для товарищей, для нашего большого, общественного дела.
— С Джаном вы сможете ездить всегда и повсюду.
— Но ведь такой поводырь, вероятно, недешево стоит? У меня же нет ничего, кроме пенсии. Может быть, эти ваши «глаза» — не по моему карману?
— Собака вручается вам без всякой оплаты. Она воспитана в порядке опыта. От вас мы потребуем только обязательства кормить ее — собственным ее казенным пайком, хорошо с ней обращаться и беречь. И потом, когда мы разработаем и освоим несколько пробных маршрутов, вы напишете нам характеристику на Джана и отзыв о его работе. Вот и все. Ну что, согласны?
— Согласен ли?! И вы можете еще спрашивать об этом! Давайте, давайте его поскорее сюда! Но мне все-таки как-то не верится, право…
Нина Александровна, слышавшая только конец их беседы, уговаривала Алексея Степановича остаться закусить или хоть выпить стакан чаю, но он твердил: «Я сегодня прошел весь район от Москвы и до вашего поселка пешком — побывал у многих слепых-инвалидов и поклялся себе, что найду среди них настоящего хозяина и родной дом для Джана. Мне кажется — я, наконец, это нашел. Я пойду за ним, и мы вернемся с ним вместе».
Он ушел и к вечеру возвратился с собакой.
Она чинно шагала у его ноги. На ней была специальная сбруйка-шлея с высокой удобной ручкой, укрепленной на спине.
— Батюшки! Да какой же он страшный! — не могла не воскликнуть Нина Александровна. — Огромный, худой, голова, как у волка, а уши!.. Ну, волк, чистый волк!.. Спина вся и хвост очень черные. Брюхо беловатое, лапы совсем рыжие… А голова двух цветов: рыжая с черной звездой. Нет, он, право, еще страшнее волка! Ох, зубы!.. Ну, что ты скалишься? Что ты уши прижал? Отчего он так пригибается? Он не бросится на меня? А как звать его? А погладить его можно?…
— Погладить его можно, но он не очень жалует женщин, и вряд ли ему, с непривычки, это будет приятно. Он не любит людей, а хозяйка у него была плохая. Звать его «Джан». Это значит по-русски «Душенька», «Милый»… Вы лучше, чем гладить его, дайте-ка этой «Душеньке» вон ту кость. Можешь взять ее, Джан! Без разрешения он ничего и ни от кого не берет, запомните это, Семен Гаврилович! Можешь взять! Бери, Джан, ешь!..
Семен Гаврилович услыхал лязг челюстей и звук разгрызаемой, словно сахар, кости.
— Как он, бедный, трясется! Видно, очень голодный, — пояснила Нина Александровна мужу, повернувшему к ней лицо. — Ну, Джан, иди же к своему новому хозяину.
— Сюда, Джан! — крикнул инструктор.
Семен Гаврилович погрузил пальцы в густую, длинную, грубую шерсть. Несмотря на такую щетину, позвоночный столб вдоль всей спины отчетливо прощупывался. Голова, верно, была очень большая, и стоячие, несмотря на общую худобу, уши, то настораживались, то снова нервно прижимались к затылку.
Собака приседала под руками ощупывавшего ее человека, вздрагивала и поджималась.
— Ну, зачем ты, песик, ушки свои прижимаешь? Не сердись, Джан, не дрожи! Не бойся меня, собачка. Джан, хороший ты нес! Ах, какой хо-ро-ши-й, хо-роо-ший песик какой!.. Нина, дай-ка мой ужин, я с ним поделюсь… На, Джан! Ешь! Не берет?! Ах, да… Разрешите ему, Алексей Степанович, взять еду! Ах, хороший, ах, славный ты песик!..
