издалека, но даже так зрелище было удивительным, грандиозным.
В первое время. Потом начался ад, в этот и проклятый, и одновременно благословенный день множество душ покинуло свои тела. Мартин видел, как по пляжу бежали люди, как они стреляли куда попало, как хотели и победить, и, прежде всего, спастись. Он состоял в небольшом отряде человек из двадцати. Никто из них не бросился в атаку. Они не смотрели друг на друга, боясь увидеть в глазах товарища героический блеск. Они лежали на животах на вершине дюны, не могли отвести взгляда от разворачивающегося зрелища, они видели трупы, видели раненых и не могли пошевелиться от ужаса; пусть союзники и враги разбираются сами. Если бы они были похрабрее или поглупее, то бросились бы в гущу сражения, и, конечно, никто бы из них не выжил, они бы стали героями, о которых вспоминают по праздникам.
Так было всегда. Одни люди посылают других на войну, точно это какой-то закон природы. Ничего не меняется, думал Мартин, лежа на песке, и ничего никогда не поменяется ни для мужчин, ни для женщин; женщины надеялись, что вернется достаточно самцов, чтобы снова заселить разгромленный мир, матери передавали эту мысль дочерям, нужно ведь продолжать род, плодиться и размножаться.
Мартин вернулся домой без единой царапины, и его заподозрили в дезертирстве. Тогда он стал выходить в люди, присутствовать на чествованиях, участвовать в парадах тех, кто выжил, а из таких многие общего языка с ним не находили; его язык меж тем прилип к нёбу, он и слова не вымолвил, чтобы ненароком не рассказать об увиденных ужасах. Так что он молчал, и изнутри его медленно раздирала ярость, которую он старался сдерживать и не выплескивать на первого встречного. Кулаки у него были разбиты; он колотил по разным предметам, по деревьям, по камням. Он долго надеялся, что этого будет достаточно.
Сначала устроился разнорабочим в каменоломни. Ушел из дома и снял квартирку в городе. Несколько недель спустя на ежегодном деревенском празднике встретил Марту. Они ходили в одну школу, но никогда не обращали друг на друга внимания. В тот вечер именно она сделала первый шаг и пригласила его танцевать, а танцевать он не умел. Она попыталась его научить. Неловкость партнера ее веселила, Марта улыбалась так, как будто хотела показать, что она умеет больше, чем он. Потом он проводил ее домой. Она его поцеловала, побежала, а перед тем, как захлопнуть дверь отчего дома, обернулась. Когда Мартин вернулся к себе, то быстро позабыл о поцелуе, думая, что продолжения не будет.
С того вечера Марта находила любой предлог, чтобы оказаться у Мартина на пути, когда тот шел с работы. Как когтями вцепилась, сверкала коленками, надевала красивые платья в цветочек, а тогда у нее были отличные коленки и милые платья, почти мяукала, как кошка, которая ищет, обо что бы потереться. В то время Мартин ни о чем не думал, не сопротивлялся. Конечно, телом он вернулся с войны здоровым, но того, что он на войне потерял, не вернули бы ни поцелуи Марты, ни тем более ее бедра. На самом деле Мартин не знал, чего лишился там, на войне, поэтому позволял себя окрутить, мысленно он был не с Мартой и в то же время с Мартой, и тут как тут гаденькое чувство: дело не в Марте, любая бы сгодилась. Для Марты дело обстояло иначе, по крайней мере, она так сказала ему позднее, когда они сидели на весенней лужайке, усыпанной цветами звездчатки, похожими на маленькие белые солнышки, после того, как закончилось это самое, необходимое, но неловкое дело. Марта все продумала еще тогда, когда увидела Мартина тем вечером на празднике; Мартин сидел на скамье, и она представила, каким он с ней станет, этот мужчина, которому она не оставит выбора стать кем-то другим без нее.
— Я знала, что ты тот самый, — сказала она ему.
— Ты не могла знать.
— Конечно, могла.
— А если бы я не вернулся? — холодно спросил он.
— Но ты вернулся, — ответила она так, чтобы он понял: ее слово всегда будет последним.
Он горько улыбнулся, закурил.
— Я, по-твоему, из-за этого под пули не попал?
— Для тебя пули не было уготовано.
— Ты правда веришь в то, что говоришь?
Марта и Мартин — звучит почти одинаково.
— Если бы дело было только в этом.
— Такова уготованная нам судьба.
— Тебе не кажется, что ты ее чуть направила, куда хотела?
Марта больше ничего не сказала, смотрела на него тем же взглядом, в котором читалось, что она с самого начала все решила, что решила — будет любовь, хотя этого слова ни он, ни она никогда друг другу не говорили.
Позднее, когда Мартин будет лежать с Мартой в одной постели и вспоминать об этом разговоре, она покажется ему незнакомкой, и он станет злиться на нее за то, что она не дала ему возможности узнать ее, но он никогда ее в этом не упрекнул, не осмеливался, он даже не был способен представить, как ее можно любить по-другому.
Но в тот момент, в момент, когда их пот еще не высох, Мартину хотелось верить в чудо, хотелось верить именно из-за убедительного взгляда Марты: такой силы убеждения не было ни в одной книге, которые он читал на войне благодаря капралу Дювалю, студенту филфака, служившему вместе с ним. У Дюваля в походном мешке всегда лежало несколько книг. Мужчины сдружились после атаки, которая предвещала победу. Несмотря на их явную непохожесть, на что Дювалю было совершенно наплевать, оба ценили то одиночество, что давало только чтение. Дюваль жил, дышал литературой. Когда они заканчивали книгу, то обсуждали ее. Мартин эмоционально, Дюваль — профессионально. Остальные солдаты никогда к ним не присоединялись. Поначалу они странно на них поглядывали, листая журналы, со страниц которых улыбались милые юные девицы, раздетые и застывшие в сладострастных позах.
А потом, как-то утром в бледном свете зари, Дюваль подорвался на мине, и он, и роман «Мартин Иден», который был у него в кармане, разлетелись на мелкие кусочки. С того времени Мартин стал думать, что в смерти Дюваля виновна литература, что она убила его задолго до этой мины, которая взорвалась у него под ногами, что, если слишком много думать о книгах, забываешь, куда ступаешь, что по книжным страницам бродит смерть. Он поклялся себе, что больше никогда в жизни не откроет книгу и что
