велики. И потому видеть, как Селестия сжигает себя и свою привязанность в угоду политике, в угоду простым смертным, было почти физически больно. Особенно из-за понимания, что та изначально делала это не ради себя.
Разглядеть во всем происходящем заботу о младшей сестре можно было только со стороны, и если знать, что высматривать. Оберегая маленькую Луну от грязи политики и интриг, Селестия, увы, совершила множество ошибок, вполне естественных и понятных, но, тем не менее, тяжелых и даже роковых. Селена не была всеведущей, но мудрости ей хватало, чтобы понять, если бы не ее вмешательство, обозленная, отравленная завистью и мнимым игнорированием младшая сестра вполне могла начать восстание, просто из желания доказать самой себе, что она не пустое место.
Смертные часто были столь нелогичны в своих поступках… Лишь долгие годы наблюдений за ними позволяли Селене понимать, к чему может привести та или иная ситуация, и то, лишь предполагая исход, нежели точно его зная.
К счастью для сестер-аликорнов, Селена изначально решила действовать при необходимости, и таковая наступила. И пусть бесконечность созерцания и тишины были ей куда ближе, она не могла позволить маленькой Луне пасть под гнетом эмоций. Потому она вмешалась сразу, как только осознала происходящее, потому и сломила оковы. Волчица уже строила планы, как укрепить связь между ней и аликорном, что сделать, дабы разрушить нарождающийся лед в отношениях Луны и Селестии. Освобожденная от своих привычных обязанностей, богиня решила попробовать себя в совершенно иной сфере, не желая страданий той, в чьей душе была заключена.
Уголки губ волчицы приподнялись в усмешке. Она могла стать хранителем не только Луны, но и мира, и, пожалуй, собиралась быть таковой. Мягкий, дружелюбный и отзывчивый мир, клетка чужой души, что не способна сдержать ее, сохранившиеся силы… Волчица точно знала, появление могущественных сущностей всегда сулило перемены. Это было буквально заложено в основу ее сути, как некое абсолютное знание, присущее богу. Она была вестником перемен, и лишь от нее зависело, какими они будут, и к чему приведут, ведь помимо желаемой роли она вполне могла стать и вестником погибели для Эквуса. И раз уж она решила, кем быть, ей стоило быть готовой к противостоянию с теми силами и сущностями, что пожелают иного. Селена должна была быть готова к борьбе, и сколь бы ни хотелось ей отбросить клинок, она понимала — всегда может возникнуть ситуация, когда волчице придется поднять оружие.
Темно-синие, почти фиолетовые глаза сузились, уши отогнулись назад, придав лунной богине угрожающий вид. Пусть мир мягок и спокоен, но ему тем более нужен был защитник. Тот или та, кто не побоится поднять оружие в защиту его обитателей и его самого. Бросив взгляд на лежащий на подлокотнике трона серебристый меч, Селена тихо вздохнула. Да, она надеялась оставить борьбу и кровь позади, но знала, что не сможет. Слишком глубоко проникла кровь и смерть в ее суть.
Ей оставалось только направить свои порывы в нужное русло.
***
— Не спеши, маленькая Луна, — пробормотала богиня, наблюдая за тем, как принцесса готовится к разговору с сестрой. — Поспешность ведет к ошибкам.
Их связь была еще слишком слаба для прямого общения, но, очевидно, достаточно крепка, чтобы передавать намерения. Замерев на мгновение, крылато-рогатая пони неуверенно отступила от стола, заваленного свитками, тряхнула головой, но продолжать штурмовать крепость библиотечных знаний не стала. Умилившись с сосредоточенно-недоумевающей мордочки — или, как говорили сами пони, лица — Луны, Селена улыбнулась.
Тот факт, что она могла испытывать умиление, ее радовал не меньше, чем сама возможность ощущать что-то окромя боли и ярости. Это все означало, что ее план стать ближе к смертным, их эмоциям, постепенно выполнялся, делая ее менее отстраненной. Да, это делало ее заинтересованной в благополучии кого-то конкретного, смертного или народа, но Селене надоело держать ответ за весь мир целиком. Она желала чего-то более объятного, менее глобального.
«Сестре бы тут понравилось», — в который раз мелькнула в ее голове грустная мысль.
Принцесса Луна испытывала сомнения, но в то же время и решительность. Эта двойственность всегда удивляла богиню, привыкшую к чистым, незамутненным оттенками эмоциям. Колебания редко беспокоили ее, да и были следствием перемены парадигмы поведения в результате раздумий и новых знаний. Богиня не понимала смертных, способных передумать десять раз за миг, знала, что они так могут, но не понимала. Это создавало ту самую нотку сложности в предсказании действий и последствий, делая наблюдение за смертными столь интересным. Даже в годы скитаний под ночным небом Селена любила понаблюдать за ними, отстраненно размышляя, как бы поступили они с сестрой. Смертные не всегда руководствовались логикой и холодным расчетом, и в этом напоминали резкую, сиюминутную Хелену, впрочем, даже она не принимала решения без твердой основы, будь то знания или эмоции. Все это делало желание волчицы познать их, смертных, сильнее, понять, что же столь важного есть в сомнениях, что все виды разумных столь часто и ярко в них погружаются?
Луна тем временем вновь села за письменный стол, вернувшись к формированию черновиков своей речи, но уже без паники в эмоциях. Она методично выдвигала аргументы и тут же разбивала их в пыль, выстраивая позицию, которой собиралась придерживаться. С живым интересом наблюдая за аликорном, Селена ждала, когда же та осознает бессмысленность своих действий, и нужно ли ей вновь вмешаться, намекнуть, а то и прямо сказать, что она имела в виду не дискуссию правительниц, а живой, простой разговор запутавшихся в себе сестер. Волчица понимала, что смертные упрямы в своих суждениях, да и нельзя водить их хвостиком за собой, разрушая индивидуальность и независимость, а потому пока сдерживалась, хоть и испытывала жалость к запутавшейся Луне.
Ночь сменилась днем, что ушел вслед за солнцем, и вновь на небосводе воцарилась луна. Редкие, необременительные обязанности почти не сдерживали порывы темно-синей пони, но та же прорва времени грузила ее разум и душу сомнениями. Решительность принцессы таяла, но она не сдавалась, отчаянно исписывая кучу пергамента, истирая перья и пачкаясь чернилами, отчаянно и безрассудно бросаясь на воображаемый бастион, не думая о последствиях.
Способность сражаться, даже когда сил не осталось, была весьма удивительна в отношении смертных существ, чья жизнь могла столь легко оборваться.
Испробовав все возможные доводы, истязая себя сомнениями, Луна в ярости смахнула крыльями свитки со стола. На пол упала, расплескивая содержимое, чернильница, и поломанные перья.
— Я не могу… Я не знаю, что сказать! — в отчаянии аликорн взборыкнула, разбив в щепки стул. — Что мне делать… Как поговорить? О чем говорить?
