– Андрей Михалыч, вам принести кофе? – он обернулся: в дверь просунулась куцая голова на тощей шее. «Очередная дура – студентка, мечтающая присосаться в будущем к кафедре.» Еще не вполне оторвавшись от доклада и не вникая в смысл слов, несущихся из ее маленькой хищной пасти, он наблюдал, как идиотски при этом хлопают ее бессмысленные круглые глаза и челюсти: – А то я скоро ухожу, Андрей Михалыч, а вы, наверное, еще долго будете здесь?
– Принеси, – он сгреб бумаги и недовольно поморщился и от того, что его оторвали от доклада и от того, что сам доклад, с которым ему предстояло выступать на конгрессе, был абсолютно бездарным. Поручишь вот так какой-нибудь очередной выскочке подготовить речь – и столько затем нужно править! Да еще эти «показатели»… Сколько раз он предупреждал безмозглых врачей на планерках: не собирайте сюда безнадежных больных, не переводите из других больниц области, не тащите в клинику умирающих! Ну и что, что здесь аппаратура и разные там возможности! Видят же – больные заведомо бесперспективные, но тащат и тащат их на себя! Сколько же им повторять – пусть те мрут на своих территориях! И нечего устраивать из клиники кладбище, портить показатели! Не врачи, а идиоты!… Вот и приходится теперь мучиться с отчетами…
Он взглянул в окно. На город опускалась ночь. Тьма шла откуда-то сверху, придавливая останки светлеющего неба к одинаковым серым домам, размазанным по щелям улиц. Но и здесь они не задерживались – тьма выдавливала их, и послушно растворяясь, они исчезали без следа, без звука. Ему особо торопиться было некуда. «Дома» он появлялся откровенно редко – жизнь заполняли поездки, работа в лабораториях за границей, клиники, консультации. Частенько по нескольку дней он практически жил в своем рабочем кабинете. …И, черт побери, всю жизнь работал как двужильный!
Он обвел взглядом небольшой кабинет, заставленный допотопными массивными шкафами: стены в грязных разводах, ветхие серые полотенца… Точно в морге! Словно для тех, кто уже ни о чем не просит, ни в чем не нуждается!
Да-а, уж морги он повидал еще со времен студенчества…
Удушливый, сладковатый запах начинающих разлагаться тел. Голые трупы мужчин и женщин, молодых и стариков свалены в кучи на старых обшарпанных столах вдоль грязных стен как ненужный хлам, отработанный шлак. В этом и была вся правда. Никто и не пытался здесь делать вид, что человеческий мусор кому-нибудь нужен, или требует к себе уважения. В большинстве своем они не знали его и при жизни, так к чему было лицемерить теперь? Разве что перед их пока еще живыми родственниками? Но сюда их не пускали. Не пускали их и туда, где на широких разделочных столах мертвецам мастерски вспарывали животы, и вырезая все внутренние органы, нарезали их широкими ломтями для исследований, взвешивали на весах, а затем рассовывали в выпотрошенные тела обратно – как уж придется! Тело теряло форму, и чтобы оно не выглядело совсем уж неузнаваемым, приходилось набивать его словно чучело, соломой, или тем, что вообще оказывалось под руками. Черепные коробки сверлили, вскрывали; и извлекая мозг, нарезали его большими беловато-сероватыми ломтями. Родственники же получали то, что от всего этого оставалось, подретушированное, кое-как замаскированное одеждой. Чем «это» было? Он и сам толком бы не ответил. Даже теперь. Но кого это волновало? Что он при всем этом чувствовал? Тогда, вначале – лишь болезненное любопытство. Так он мог, например, рассматривать в детстве раздавленное им насекомое.
А странное у него тогда все-таки возникло ощущение: показалось – пока он разглядывает нынешних обитателей морга, по пятам за ним тихо крадется невидимое «нечто», также его разглядывая, жадно к нему принюхиваясь. Он, словно чужестранец, не знакомый с местными законами и обычаями, ступивший на запретную территорию; случайный прохожий, забредший в чьи-то владения, и… возбудивший вдруг в хозяине не ожидаемые раздражение или недовольство, а странное, болезненное любопытство. И «хозяин» этого места, невидимый хищный зверь, крадется теперь по его пятам… Но внезапно Андрей почувствовал – преследование прекратилось, его «пропустили». «Зверь», рассмотрев его вблизи, вдруг признал в нем «своего»…
Странные все-таки мысли лезут по вечерам ему в голову… Обо всех этих мертвецах. Но ведь он-то еще жив! И завтра на планерке он всем им об этом напомнит!
Если бы не он – никому бы здесь ничего не добиться – ни финансирования научных работ, ни открытия клиники, ни, наконец, международных связей! Забыли?! А сколько ЕГО драгоценного времени растрачено на тупоголовых коллег! «Тысячи» подписей, одобряющих абсолютно бездарные работы «ученых», которые прямо-таки жаждали, чтобы все выглядело так, будто они двигают науку вперед. Какую науку?! Да за всю его жизнь он видел в этих работах одну – две новые мысли! Все их статьи, диссертации, по большому счету – пустота, мыльный пузырь, бесконечное переливание из пустого в порожнее, переписывание на разные лады одних и тех же известных азбучных истин. И это – годами! А возня сотен людей с бумажками – суета, пустозвонство, желание казаться более значимыми, оправдывая свое жалкое пребывание в лабораториях и клиниках в стремлении замаскировать свое убожество. Иллюзия жизни, деятельности. И если б иллюзии эти были необходимы хотя бы им самим! Так нет же! Все эти «воздушные замки», это ничего не стоящее вранье рождается исключительно для вышестоящего руководства, кучки чиновников, ничего в медицине не смыслящих.
А вечные просьбы «протащить» чью-то бездарную диссертацию, не задавая лишних вопросов на ее защите. И что взамен? Море откровенной лести, беззастенчивой лжи и попытки откупиться от него какой-нибудь дрянью, или деньгами!…После каждой такой защиты оставалось лишь напиваться. И, накачиваясь алкоголем в каком-нибудь очередном кабаке, они с коллегами издевались над всем этим убожеством, а затем, по мере опьянения – и над собственной работой, и над собственной сволочной жизнью, пытаясь заглушить стыд. Стыд вечного своего лицедейства, вынужденного участия в бездарных, унизительных спектаклях повседневности. «Наука»… Наука движется вперед слишком, слишком медленно. Да и как она вообще может куда-то двигаться без постоянного и ощутимого финансирования, притом в самых обыкновенных больницах без специальных лабораторий! А от них все что-то требуют и требуют! Большинство их отчетов в вышестоящие инстанции – бред, сплошная профанация! И осознают это абсолютно все, начиная от тех, кто, потупив глазки, стыдливо сдает немыслимый свой бред в надежде, отвязавшись от ненавистного руководства, прожить еще год, только бы никто их не трогал, не мешал бы им жить. И десятилетиями ничто не меняется – те же комиссии, взятки, банкеты, та же фиктивная никому не нужная отчетность.
И изменить ничего нельзя! Потяни за ниточку, оголив лишь малую толику правды, истины – и все! Конец всему! На того, кто попытается «высунуться», тут же обрушиться гнев разъяренной толпы, не желающей расставаться с жизнью по лицемерным, но столь удобным, «накатанным» жизненным правилам. И всегда было так. И будет вечно.
Он достал коньяк, налил его в рюмку и сделал первый глоток…
А-а, ведь это еще Сашкин коньяк. И он вспомнил их последнюю попойку перед Сашкиным отъездом, о котором никто кроме него тогда еще не знал… Его «ДРУГ ДЕТСТВА». Чушь какая! Он достаточно умен для того, чтобы не доверять тем, кто вечно пытался рядиться в его «друзья». Да и что такое «дружба»? Желание и возможность использовать кого-то. Быстро, без проволочек; без дополнительных проблем и неудобств. Используешь кого-то или используют тебя – вот и все «дружеские отношения». И вечная конкуренция. Возможно ли, по-настоящему радоваться тому, что кто-то талантливей, удачливей тебя? Что кому- то другому, не тебе – больше везет? Какая там «дружба»?! Только власть, которой по воле случая обладаешь в настоящий момент, вынуждает других считаться с твоим мнением, твоим присутствием в их жизни; заискивающе улыбаться при встрече, понижать голос, провожая подобострастными взглядами. А лишишься власти – в лучшем случае останешься в образовавшемся мгновенно вакууме, в тишине. В забвении. В худшем же – тебя с огромным удовлетворением растерзают те, кто еще вчера лизал твои ноги. И ничто их не остановит…
Казалось бы, ладно, идет борьба за настоящую «большую» власть. Ан нет: и в «мелких лужах» пытаются друг друга сожрать! Даже бабы! Вот пару дней назад у него появился повод развлечься, предвкушая очередной скандальчик: одна из его «уважаемых коллег» постклимактерического возраста, дорвавшись наконец-то на старости лет до власти, то ли позавидовала, то ли разозлилась, что какая-то молодая врачиха стала получать «слишком много», но только так и сказала: «По старой дружбе сделай как-нибудь так, чтоб она исчезла, прием – мой. Если она не уйдет, ты же знаешь, я все равно что-нибудь придумаю, чтоб ей « пришлось» уйти…» Что ж, вызвать завтра эту «молодуху» да и рассказать ей все как есть: «Вот, Анна, выбирай: или уйдешь с платного приема, или известная тебе дама обещала придумать какую-нибудь пакость и вынудить тебя уйти. Жизнь она тебе попортить очень хочет… Отчего она взъелась? Бесится небось из-за того, что время безвозвратно ушло, и ее уже обскакали молодые. Не знаю: то ли в профессиональном плане она тебя ревнует, то ли как стареющая женщина…» И скандальчик не заставит себя долго ждать! Уж это он знал! Да, еще не вечер…
