Он захохотал и снова икнул.
Цыганков вдруг со страхом подумал: «А ведь Коська — дезертир!» То, что никогда бы не сделал он сам, не могли совершить, по его мнению, и другие, даже Бараков — настолько невероятным казалось ему такое преступление. «Видно, в самом деле чем-нибудь заболел. Бывает же так: снаружи не человек — богатырь, а внутри — слабина. Так и Коська… Только что это он сболтнул насчет наших и не наших?»
— Не пойму я. Немцев ты ждешь, что ли? — спросил Иван.
— Упаси бог, — перепугался Бараков, — ты меня не так понял. Я говорю — скорей бы войне конец.
Цыганков встал.
— Ну, тронулись, что ли? Может, подвезет кто.
— Ты один иди. Мне еще надо вон туда, в тот хутор, к родне забежать.
Бараков подхватил свой мешок и, оглянувшись, пошел по лощине в сторону, противоположную дороге. Вскоре он спустился в овраг и исчез.
А на дороге творилось что-то невообразимое. Со стороны Калача двигались машины и повозки с бойцами в окровавленных бинтах, везли разбитые пушки, прошло несколько танков с порванными стволами орудий. И все это вперемежку с крестьянскими подводами, запряженными чаще всего быками и коровами. А рядом с подводами шли смертельно уставшие дети, женщины, старики.
— Откуда? — спросил Иван у одного старика.
— Из-за Дона, сынок.
— А что там, как?
— Прет окаянный, вот что.
— А от Калача немец далеко?
— Да не так, чтобы очень, но…
Старик сунул быкам по пучку сена и вздохнул:
— Вся надежда вот на этих, что навстречу идут. Может, отобьют, как думаешь?
Иван посмотрел на встречный поток. С востока тоже двигалось много машин и повозок, по обочине шли колонны пехотинцев. В этом потоке было больше порядка. Новенькие пушки, пулеметы, на бойцах — еще не выгоревшие на солнце гимнастерки и пилотки.
Молоденький лейтенант остановился возле деда.
— Ну как там, отец? Небось жарко? — весело спросил он, вытирая запыленное потное лицо.
Старику этот неуместный веселый тон пришелся не по душе. Он неожиданно набросился на командира:
— Жарко? Тебе-то небось прохладно, не спеша поспешаешь. А им как? — он кивнул в сторону беженцев. — Все бросили, детишек прихватили — и айда. Вот смотри: у меня их четверо, а что взяли с собой? Десяток тыкв да пуд зерна. А впереди что? Докель нам вот так-то? За Волгу? В Сибирь? Жарко!..
Улыбка слетела с лица лейтенанта. Он взял старика за плечи и, чуть помолчав, уже серьезно проговорил:
— Не обижайся, папаша. Слово даю — остановим.
— Вы не беспокойтесь, дедушка, — вмешался Цыганков. — Они обязательно остановят фашистов. Не только остановят — назад погонят.
— Правильно, парень! — Лейтенант потрепал Ивана по рыжеватым вихрам и снова обратился к деду: — Наше слово твердое, отец.
— Дай вам бог, — с надеждой проговорил старик. — Закурить нету?
Лейтенант вытащил из полевой сумки пачку махорки и сунул ее в руку деда. Потом помахал рукой и пустился догонять своих солдат. А старик долго смотрел ему вслед.
Перед самым вечером Ивану повезло. У ручья остановился грузовик, в кузове его сидели солдаты. Шофер, набрав воды, покосился на Цыганкова и сказал:
— Если калачевский, лезь, подвезем, места много не займешь.
Он оглядел форму Цыганкова и спросил:
— Ремесленник? Рабочий класс, значит.
И, не дожидаясь ответа, полез в кабину.
В кузове Иван с наслаждением вытянул ноги. Правда, он сидел сзади, и на ухабах его сильно встряхивало. Но после двухдневной ходьбы сидеть даже на таком неудобном месте было удовольствием.
Через час показалась окраина Калача.
НА ДОНСКОМ БЕРЕГУ
Павел встретил друга сдержанно, по-мужски крепко пожал ему руку и деловито спросил:
— Значит, к нам в мастерские? Это хорошо.
Но, судя по тому, как радостно блестели у него глаза, чувствовалось: доволен Пашка, очень рад приезду Ивана.
— Значит, опять фронт тю-тю. Будем здесь загорать, в тихом месте.
Иван виновато улыбнулся:
— Направление дали сюда. Сказали — очень нужен. Да и Кузьма Петрович советовал…
— Хороший старикан, — перебил Кошелев. — Только загибает он, по-моему. Ну скажи сам, с какой радости я должен тут торчать, когда могу фашистов бить? Ну, чего молчишь?
— Да что ты ко мне привязался! — разозлился Цыганков. — Скажи, скажи… А я, может, сам ничего не знаю.
В плавмастерских собрались, в основном, подростки и женщины. Мужчины ушли на фронт, и их место у станков заняли ребятишки. Двум-трем оставшимся в мастерских старикам мастерам трудно было в первые дни совладеть с этой оравой. И не только потому, что у ребят было мало производственного навыка. Умение пришло, за этим дело не стало. Труднее было в другом. То, смотришь, поругались двое, а остальные побросали работу и подначивают их; то сломал парнишка инструмент и молча, чтобы никто не видел, выбросил его в мусор, а хороший стянул у соседа, и тот ходит полдня, пристает ко всем, отрывает от дела; то вдруг в самый разгар работы соберутся вместе и шепотом сговариваются, как удрать на фронт…
Приезду Цыганкова обрадовались все. Мастера были довольны, что появился фэзэушник, которого, наверное, многому научили; ребята радовались возвращению товарища. Особенно Михаил Шестеренко и Егор Покровский. Это была еще старая компания. Правда, с отъездом Ивана она вроде бы распалась. Но теперь снова собрались все вместе.
Михаил Шестеренко и Егор Покровский, как и Цыганков, выросли в Калаче, жили недалеко друг от друга. Казалось удивительным, что объединяет непоседливого, любящего верховодить Ивана со спокойным, уравновешенным, вечно что-то изобретающим Михаилом Шестеренко и с тихоней Егором Покровским. Но мало ли на чем могут сойтись ребята. Прежде всего — рыбалка. Для Ивана это были увлекательные походы, наполненные шорохами ночи, тихим плеском Дона с лунной дорожкой на воде, яркое пламя костра, чуть горьковатый кизячий дымок… Чем дальше уходил Иван от дома, чем больше видел новых мест, тем лучше себя чувствовал. А еще мечтал он — пройти таким маршрутом, забраться в такие дебри, где еще никто никогда не бывал. Вот было б здорово!
Миша Шестеренко тоже любил рыбную ловлю. Но по-своему. Для него главным было придумать хитроумную, особую снасть, самому сделать колокольчик на закидушку, устроить необычную землянку с двумя, а то и тремя выходами. Он был неистощим на выдумку.
А тихий, веснушчатый Егорка Покровский наперед никогда не выскакивал, сам ничего не предпринимал. Но не было преданнее друга, чем он, готового в любое время идти с товарищами на любые дела.
В этой компании также были Игнат Михайлушкин и еще несколько ребят.
И вот они опять все вместе.
Работа в мастерских шла своим чередом. Приходилось ремонтировать суденышки, которые бороздили донские воды. А больше всего — военную технику, доставляемую с недалекой передовой.
И все-таки свободное время находилось. И тогда друзья отправлялись в походы по окрестностям. Они знали здесь каждый кустик, каждую балку, каждую тропинку в степях, каждую отмель на Дону. Разве подозревали они, что вскоре это им пригодится?
А фронт двигался к Калачу. Когда Иван вернулся домой, раскаты артиллерийской канонады доносились издалека, звучали глухо. Но они все приближались, над Калачом все чаще появлялись фашистские самолеты.
Однажды утром Иван увидел на крыльце соседнего дома молодого лейтенанта с перевязанной рукой. Он чистил пистолет. Цыганков еле узнал его — до того тот похудел и почернел.
А лейтенант сразу признал Ивана:
— Мы с тобой теперь, оказывается, соседи! Вот ты где живешь! Не забыл нашу встречу?
— Как же, товарищ лейтенант! И старика помню — того, кому вы пачку махорки подарили.
Лейтенант помрачнел, вздохнул:
— Эх, старик!.. Хороший дед. Вот дал ему слово — остановим. А ведь пока не остановили. К Дону немец подходит.
Он помолчал и произнес:
— Трудно это — сдержать такое слово. А сдержать надо.
Он снова замолчал — серьезный, усталый. Цыганков помог лейтенанту протереть, смазать оружие.
— Дайте я соберу, — попросил Иван, когда все детали были вычищены и смазаны.
— Попробуй! — усмехнулся лейтенант, но, к его удивлению, Цыганков справился с этим делом быстро.
— Здорово! — сказал лейтенант. — Как тебя зовут, парень?
— Иван.
— Тезка, значит? А меня — Иваном Васильевичем.
— Иван Васильевич, я и винтовку знаю. Может, дадите нам с ребятами на часок пострелять?
— А друг друга не перебьете?
— Что вы!
— Может, и дам когда-нибудь, — задумчиво проговорил лейтенант, будто забыв об Иване. — Как знать, может, и дам.
У райкома партии стоял часовой — пожилой горбоносый казак, известный всему хутору старый коммунист, ветеран гражданской войны. Если бы не трехлинейная винтовка у него за плечами, можно было бы подумать, что это один из обычных посетителей, приехавших к районному начальству из какого-нибудь колхоза. Ворот его потерявшей первоначальный цвет рубахи был расстегнут; некогда синие штаны с лампасами порыжели, а много раз латанные сапоги покрывал слой давнишней пыли. Фуражкой он обмахивал потное лицо (пост находился на самом солнцепеке), и изредка набегавший ветерок чуть шевелил на его крупной голове свалявшиеся, с густой проседью волосы.
