— Помните, Иван Васильевич нам на карте показывал рощицу возле этой балки? — спросил Цыганков у товарищей. — Вот я и думаю — не иначе, как тут фашисты расположились. Другого подходящего места нет поблизости — степь кругом.
Подползая к роще, ребята увидели на фоне ночного неба силуэт автомашины с антенной.
— Рация, — шепнул Иван. — Штаб здесь, наверно. Не иначе…
Они пролежали больше часа, наблюдая за рацией. К ней то и дело подъезжали машины с гитлеровскими офицерами. Сомнений не оставалось: здесь находится штаб.
Машины проходили близко, в каких-нибудь двадцати метрах от притаившихся ребят, и Кошелев уже не раз вспоминал оставленные на том берегу гранаты. Сейчас бы, уверял он, фугануть парочку гранат и смыться по балке к Дону.
— Только спугнули бы, — шепотом отвечал Цыганков. — Штаб переменил бы место, и вся наша работа — насмарку.
Где-то в глубине рощи на малых оборотах заработали танковые моторы. Цыганков приказал ребятам продолжать наблюдение за дорогой, а сам вместе с Михаилом пополз туда, откуда доносился гул танков. Иван и Михаил ползли медленно, осторожно, то и дело замирая и прислушиваясь. Через полчаса они уже знали, что в роще сосредоточено свыше двадцати бронированных машин.
А приближавшийся с запада грохот гусениц помог ребятам догадаться, что к роще подходят новые танковые силы.
Близился рассвет, оставаться в тылу врага было опасно.
Благополучно переправившись через Дон, друзья вернулись к своим, и Цыганков показал лейтенанту на карте место расположения фашистского штаба и район сосредоточения танков.
И едва только засверкали первые лучи солнца, на рощу возле балки обрушились снаряды советской артиллерии.
ВО ВРАЖЕСКОМ ТЫЛУ
Ребята сидели в беседке и вспоминали события позапрошлой ночи. Пришел лейтенант. Он долго молча курил, прислушиваясь к оживленному разговору, едва приметно усмехался, когда кто-нибудь из друзей, забывшись, начинал приукрашивать события. Впрочем, лейтенант не осуждал ребят, хорошо понимал их. Давно ли он был вот таким же отчаянным, бесшабашным мальчишкой. Мальчишеские драки с обоюдного согласия а окружении сверстников — только ради того, чтобы выяснить, кто сильнее; набеги на чужие сады и бахчи — только из-за таинственности и опасности, а не ради яблок и арбузов, которых было много своих; стремление пройти без билета в кино, чтобы показать ловкость, хотя деньги на кино мать дала; упрямое единоборство с самодельным турником — до кровавых мозолей… А потом — пересказы, воспоминания, во время которых нужно было обязательно чуть прихвастнуть, чтобы еще труднее показались преодоленные препятствия. Все мальчишки таковы. И, наверно, вот такое безобидное хвастовство появляется от стремления стать лучше, сильнее, выработать характер. В жизни все эти качества ой как нужны. Иван Васильевич почувствовал это на фронте с первых дней войны…
Цыганков сначала подумал, что Иван Васильевич прибыл с новым заданием для ребят, но у того, по-видимому, были другие соображения. Когда обсудили все подробности памятной ночи, лейтенант вдруг заговорил о рыбалке. О местах, богатых рыбой, ребята знали: каждая извилина на реке знакома им.
— И бредень найдется? — спросил лейтенант.
— А как же! — откликнулся Михайлушкин, довольный тем, что будет рыбачить с самим лейтенантом.
— В таком случае иди за бреднем. Вечером начнем. А вы, Шестеренко и Покровский, сходите к старшине. Он уже предупрежден, даст кое-что на ночь.
— А Иван с Павлом разве не пойдут на рыбалку? — спросил Егор.
— Вот неразлучные! — рассмеялся лейтенант. — Всей оравой мы, пожалуй, рыбу распугаем. Пусть Цыганков с Кошелевым дома посидят.
Все еще улыбаясь, он незаметно подмигнул Ивану, и тот сразу понял, что лейтенант чего-то не договаривает. Едва Шестеренко, Покровский и Михайлушкин скрылись с глаз, лейтенант затоптал окурок и уже серьезно произнес:
— Вот что, хлопцы. Есть новое задание, посложнее позавчерашнего. Ваня, глянь-ка, никого поблизости нет? Так вот. Задание дается только вам двоим. Я поэтому остальных и постарался спровадить.
Это было, пожалуй, не совсем честно — так не доверять всей группе. Но гордость за то, что он, Цыганков, и Кошелев пользуются особым авторитетом, пересилила обиду. Иван промолчал, а лейтенант тем временем расстелил карту.
— Здесь хутор, — он ткнул пальцем в точку, расположенную в стороне от Дона. — До него километров двадцать пять. Ночью переправитесь и — ползком, на карачках, как угодно, лишь бы незаметно — доберетесь до этой развилки дорог. Отсюда можно идти, не скрываясь. Если остановят, скажите, что идете домой в Боковскую. Спросят, почему так далеко от своей станицы забрались, — отвечайте, что ходили к родне в Ложки. А тут, мол, фронт пододвинулся, вот и замешкались. А задача такая: выведать, что творится в районе этого хутора. Записей никаких не делать, но запоминать все покрепче, на то и голова на плечах. Оружия с собой не брать. Ясно? Управиться надо дня за три. Возвращаться другой дорогой. Дон перейдете южнее Калача.
— А как же Михаил, Егорка, Игнат?
— Ничего, скажу, что послал вас на склад в Прудбой. И матери твоей, Ваня, придется то же самое сказать.
Лейтенант вздохнул и, словно извиняясь, добавил:
— Другого выхода у нас, друзья, нет. А сведения, за которыми идете, нам по горло нужны. Так что…
— Чего уж там, — проворчал Цыганков, в душе очень довольный новым поручением.
Ночью, расставаясь, лейтенант крепко пожал руки друзей.
— Ну, ни пуха ни пера. Главное — не теряться и не лезть на рожон. Ждем вас через три дня.
Слабый всплеск воды — и ребята скрылись в темноте. Лейтенант сел на камень и взглянул на часы со светящимся циферблатом: «Если в течение получаса будет тихо, значит, переправа прошла удачно».
Над рекой повисла тревожная тишина. Откуда-то издалека, справа донесся гул моторов — трудно разобрать чьих: своих или фашистских. Над головой протарахтел самолет: вышел на ночную бомбежку неторопливый «кукурузник». На дороге за Калачом какой-то забывчивый шофер на секунду включил фары, и эта вспышка на мгновение вырвала из мрака окраинные домики, разбудила уснувших собак. Когда разноголосый лай постепенно утих, Иван Васильевич снова посмотрел на циферблат. До чего же медленно ползет минутная стрелка! Кажется, прошло черт знает сколько времени, а стрелка передвинулась лишь с восьмерки на девятку.
Хотелось курить. Но зажигалкой не чирканешь: заметят с правого берега, поднимут стрельбу, ребят могут обнаружить.
Стрелка на часах сделала полный круг, и только тогда лейтенант возвратился в хутор.
А Цыганков с Кошелевым в это время, удачно миновав балку, вышли к лесопосадке, которая вела от реки во вражеский тыл. Друзья прилегли под кустом, огляделись, насколько позволяла темнота. Ни души. Кругом спокойная степь.
— Взойдет луна, тогда двинемся дальше, — шепнул Цыганков. — Если где посты окажутся или охранение, издалека заметим. А сами по-над кустами…
— А в посадке ни на кого не нарвемся? — высказал сомнение Павел.
— Кто его знает! На всякий случай будем осторожнее.
Когда взошла луна и ее слабый свет потеснил темноту дальше в поле, двинулись на запад. Сначала шли согнувшись, часто останавливались и прислушивались. Потом осмелели и уже шагали во весь рост, благо насаждения в полосе вымахали в высоту за два метра.
Вдруг кто-то впереди громко чихнул и что-то пробормотал по-немецки. Разведчики упали в канаву. Кошелев выхватил парабеллум. Через несколько минут мимо них прошла группа фашистов, за ними с катушки тянулся телефонный провод.
Когда их не стало видно, Кошелев предложил:
— Перережем?
— Я тебе перережу. Сказано — не лезь на рожон. Почему оружие взял? Кто позволил? Попадешься с ним — немцы башку оторвут. Ведь лейтенант же предупредил.
— Да я просто так эту штуку захватил. Думал, может, пригодится, — оправдывался Кошелев. — Хочешь, спрячу где-нибудь?
— Ладно уж, — буркнул Цыганков. Он и сам был не прочь заиметь такую «машинку». И где ухитрился ее достать Кошелев?
А друг словно подслушал эти мысли:
— «Парабел» у одного красноармейца выменял. Кожаные заготовки на сапоги отдал за пистолет.
У Ивана так и чесалось на языке: «А заготовки — с неба свалились?» Но, зная Павла, он дипломатично об этом не спросил.
После встречи с вражескими связистами разведчики ползли вперед по-пластунски, как и советовал лейтенант. Вправо от них свинцовым блеском отливала накатанная машинами грунтовая дорога. Зеленая полоса то подступала к ней почти вплотную, то уходила куда-то в сторону, чтобы через километр-два снова коснуться ее кювета.
— Ага, наконец-то, — сказал Цыганков. — Вот и развилка, о которой говорил лейтенант. Переждем трошки — и тронемся в открытую.
