Отец уже должен был получить мое сообщение. И я точно знал, что как бы он ни был занят в своем стеклянном небоскребе, он бросит все. Тут же. И придет ко мне.
Я заставил себя идти медленно, будто просто прогуливаясь. К главным воротам, где всегда толпился народ, я не пошел. Я пересек футбольное поле, площадку для бейсбола и вышел на улицу. Несколько пешеходов повернули головы в мою сторону, и я заметил, что они принюхиваются. Но я продолжал сглатывать кровь, а мои глаза, блестящие от слез, были скрыты под темными очками.
Только через полчаса, добравшись до дома, заперев дверь и закрыв ставни, я смог позволить себе упасть на колени. Все силы покинули меня. Я свернулся на полу калачиком и обхватил колени так, как если бы они были другим живым существом, способным меня утешить.
В таком виде меня и нашел отец спустя пятнадцать минут, когда вбежал в дом и быстро закрыл за собой дверь. Он подхватил меня мощными мускулистыми руками и прижал к себе. Он не сказал ни слова, пока я плакал, уткнувшись лицом в его рубашку. Только гладил меня по волосам. Потом он сказал, что все в порядке, что я все сделал правильно, что он гордится мной, что я хороший мальчик.
Но через несколько часов ему пришлось оставить меня. Когда луна села и солнце поднялось над горизонтом, он открыл дверь и вышел на пустынные, залитые солнцем улицы. Он отправился в школу за моим зубом. Его надо было найти. Если бы его обнаружили где-нибудь в уголке столовой или рядом с ножкой стола, подозрения — все еще смутные, которые со временем должны были развеяться, как и все безумные слухи о геперах, — подтвердились бы. А если бы это произошло, они бы быстро сложили два и два и пришли бы за мной спустя минуты, даже секунды, бросились бы на меня и разорвали на части.
Спустя несколько часов, незадолго до заката, отец вернулся с пустыми руками. Он не смог найти зуб. Отец устал, и я видел, что он с трудом справляется со страхом, но мне он сказал не беспокоиться. Возможно, я просто проглотил зуб и теперь тот в безопасности внутри меня.
Я снова заплакал. Я думал, что это нормально, я дома, и сегодня отец ведь разрешил мне плакать. Но он остановил меня.
— Все. Хватит слез, — сказал отец. — Скоро тебе идти в школу, твое отсутствие может привлечь внимание.
Я сумел перестать плакать, но с дрожью, сотрясавшей все тело, совладать не мог. Я боялся, что отец опять начнет меня ругать, но вместо этого он обнял меня и прижал к себе, как будто хотел остановить дрожь своим телом. В его объятиях я чувствовал себя в безопасности.
— Я бы хотел, чтобы мы обратились, — сказал я, уткнувшись ему в грудь. Он напрягся. Я продолжил: — Почему нет, папа? Я устал постоянно врать и прятаться. Почему бы нам не обратиться? Это просто, я могу принести домой немного их слюны. — Я был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил, как его лицо исказил гнев. — Нам надо просто втереть немного слюны в маленький порез. Тогда нам не надо будет прятаться. Мы могли бы стать нормальными. Как все. Давай оба сделаем это, папа.
— Нет! — ответил отец, и его голос звучал как гром, раскаты которого до сих пор раздаются в моей памяти. — Нет, — он взял мое лицо в руки и посмотрел в глаза, — никогда не говори ничего подобного. Никогда не думай ничего подобного. Никогда!
Я кивнул, больше от страха, чем от понимания.
— Никогда не забывай, кто ты, Джин, — он сильнее стиснул мое лицо. Думаю, он не понимал, с какой силой меня держит. — Ты идеален таким, какой есть. Ты ценнее, чем все эти люди в городе. — Он говорил еще, обещал, клялся, что никогда меня не оставит. Его голос становился все тише и мягче, успокаивал меня, будто проникая в самую глубину моих генов. Он обнимал меня, пока я не затих.
Зуб так и не нашли. Вероятно, я его действительно проглотил. Но недели, месяцы и даже годы спустя я боялся, что где-то, в какой-то укромной трещине, лежит мой зуб, желтый и потускневший, и ждет, когда его найдут. Как и я сам: брошенный и ждущий, что меня в конце концов обнаружат.
И все-таки, хоть я и жил в крошечной трещине между двумя мирами, тогда, в объятиях отца, я ощутил глубокий и полный покой, который может дать только родительская любовь. В тот день я дал клятву, настолько полно проникшую в самую мою суть, что даже забыл о ней. До тех пор пока десять лет спустя, на лодке посреди незнакомой реки, не увидел свое имя на каменной табличке. Я вспомнил о своей клятве и снова дал ее: отец — мой мир, и если он исчезнет, я сделаю все, чтобы найти его. Дойду до самого края нашей несчастной земли.
4
Солнце скрылось, а вместе с ним и все праздничное настроение прошедшего дня. Земля утонула во тьме, а река, только недавно гладкая, как блестящие латы, подернулась лихорадочной рябью. Волны у берега вскипают белой пеной, как будто там мечутся призраки. Никто не произнес вслух слово «охотник», но нас охватывает страх, который написан на наших озабоченно наморщенных лбах, виден в глазах, нервно шарящих по берегу, чувствуется в спинах, затекших от невозможности лечь спать. Мы давно не ели, но наши тела научились обходиться без еды, за счет внутренних резервов. Однако скоро — через день, максимум через два — эти резервы закончатся и мы начнем поддаваться голоду.
Сисси, не сводя глаз с берега, точит свои кинжалы. Эпаф ходит взад-вперед по палубе. В руках у него дневник Ученого, он время от времени перелистывает страницы. Все начинается внезапно.
— Сисси, — шепчет Дэвид. Глаза у него от ужаса огромные, как блюдца.
Их трое. Они бегут тесной группой вдоль берега, всего в миле от нас. Они на четвереньках, с телами, как у гепардов, руки и ноги касаются земли, отталкиваются и с каждым прыжком кидают их вперед с невероятной скоростью. Бегущий впереди чуть замедляется, его место занимает другой. Я понимаю, что они делают, они используют поток воздуха за самым быстрым бегуном. Так можно бежать на десять процентов быстрее — серьезный плюс при путешествии в сотни миль длиной.
Проходит несколько секунд, и они уже рядом с нами. Выглядят кошмарно. Их кожа частично расплавилась от солнечного света, как пластмасса в печи, а теперь, с приходом ночи, застыла твердыми складками, сдвинутыми назад. То тут, то там на их телах видны клочья волос, торчащие, как уродливые пучки ниток из растрепанного ковра. Хотя нет, это не волосы, это остатки их солнцезащитных плащей, намертво вплавившиеся в кожу. Охотники превратились в бешеных бродячих животных: пена изо рта, больная кожа, отходящая от костей, ободранные лапы, бьющиеся о землю. Их глаза бешено шарят по берегу и ищут нас со страстью и тоской.
