На вооружении прибор не стоял, солдат нашёл его в разбитом магазине, в городе, когда из него выбили опóзеров – так презрительно федералы называли оппозиционеров. Нашёл случайно, упакованным в фирменную коробку, в общей куче мусора, которую солдат лениво разгребал, ни на что особо не рассчитывая. А тут вдруг такой сказочный подарок!
Боец справедливо решил, что такая штука в личном пользовании очень даже пригодится на войне.
Автоматическая регулировка яркости изображения приблизила луну с проступившими очертаниями кратеров, и звёзды, которых отчего-то стало в несколько раз больше.
– О-о! Зырь! Зырь, чё! Звёзды, какие! Не, Кушак, ты зырь! – обращаясь к своему другу, восторженно забормотал солдат, окутанный дурманом наркотика.
– Не хочу я зырить, отвали, – лениво отозвался второй боец, плавая в омуте приятных ощущений.
– Не, Кушак, звёзды, я отвечаю, а луна, бля, ты позырь! – не унимался первый, слабо толкая локтём товарища.
– Уй-щ-щ! – зашипел Кушаков. – Сука, не бей по руке! Я тебе сколько раз уже говорил! Болит же. После того, как ротный отмудохал за тот «косяк», так и болит до сих пор.
– Ну, братан, ну, забыл, – виновато забубнил первый боец. – Мне тогда тоже досталось вместе с тобой, я чё-то не жалуюсь. Ты позырь, звёзды, какие!
– Бля, достал ты своими звёздами! – возмутился Кушак. – Чё там с ними, дай, посмотрю.
Кушаков поднёс к глазам прибор.
– Оба-на! – тихо воскликнул он, всё же остатками здравого сознания понимая, где они находятся, а ещё больше опасаясь ротного. – В натуре, Бобрик, ты чё раньше не говорил?
– От ты олень, а! – так же тихо ответил Бобриков. – Я ему говорю, позырь, он не хочет, а потом ещё и наезжает.
– Я тебе про другое. Почему до этого молчал?
– Да не было возможности проверить, в рюкзаке таскал, а тут решил с собой взять, – ответил Бобриков, радуясь в душе удачной находке.
– Ништяк, Бобрик. Слушай, а тут ещё подсветка есть.
Солдат решил использовать внешнюю, более мощную инфракрасную подсветку.
– Не включай, баран! Если снайпер где-нибудь засел, то снимет обоих, – заволновался Бобриков, проявляя впитавшуюся в кровь осторожность, не подавленную даже анашой. – Дай сюда, я буду смотреть, ты всё равно не хотел.
– Хрен тебе, – не мудрствуя лукаво, ответил Кушак, отводя руку товарища, требовательно тянущуюся за своей собственностью.
Чтобы немедленно забрать бинокль, Бобрикову пришлось бы повозиться с Кушаковым, но дурачиться он не хотел, состояние не то, да и место неподходящее, кругом караулы стоят.
Свои-то парни ничего не скажут, но вдруг ротный с проверкой пойдёт? Лучше не начинать. Сделав такой совершенно правильный вывод, Бобрик по привычке нащупал холодный ствол автомата – ещё одного верного друга, лежащего рядом.
– Козёл, – убеждённо сказал Бобриков, чтобы получить хотя бы такую сатисфакцию за экспроприированный бинокль.
– От козла слышу, – немедленно с не меньшим убеждением парировал Кушаков, не отрывая бинокля от глаз и поворачиваясь набок, спиной к другу и лицом в сторону тыла, чтобы ради интереса посмотреть, как видно окрестности, а не только ночной небосвод.
Бобриков вдруг почувствовал, как напряглась спина товарища, и услышал его бормотание:
– Чё это? Слышь, Бобрик, опóзеры по-тихому ломятся, человек сорок. Метров двести отсюда.
– Да пошёл ты, – беспечно хмыкнул Бобриков. – Опять обкурился, нарк позорный.
Последнюю фразу он произнёс обличительным тоном, словно сам пятнадцать минут назад блаженно не втягивал горький дым.
– Я тебе в натуре говорю! – горячечно зашептал Кушаков, держа левой рукой бинокль у глаз, а правой нашаривая свой автомат.
– Кушак, ты совсем уже плохой стал, завязывай с дурью, – поучительно произнёс Бобриков. – Фронт у тебя за спиной, ты в тыл смотришь, башку включи. Как опозеры могут оказаться у нас в тылу?
Но Кушаков не слушал, активно толкая друга задницей, удобнее устраиваясь для стрельбы.
Его автомат заработал одновременно с тугими хлопками двух миномётов «Поднос», открывших огонь со своих позиций, и пулемётной очередью, трассерами обозначившей местонахождение врага, по которому вся подскочившая по тревоге рота устроила бешеную пальбу.
Мины понеслись в сторону неизвестной группы, воя над головами, заставляя в страхе вжаться в землю, залезть в любую щель, превратиться в молекулу, в которую не сможет попасть ни один из осколков, сотнями разлетающихся во все стороны, кого-то безжалостно поражая, вырывая из глоток вопли боли. Раненые с криками катались по земле, бухали взрывы, а новые мины всё летели и летели, дико воя, лишая воли и разума попавших под обстрел.
И всё же с их стороны зло заработали автоматы и два пулемёта, свинцовый шквал устремился в сторону федеров, отвечающих плотным ответным автоматным и пулемётным огнём. Темнота расцвела сполохами взрывов, ночная тишина раскололась грохотом внезапного ближнего боя.
Остатки группы, залегая, вновь поднимаясь, быстрыми короткими перебежками понеслись к лесному массиву, стреляя на ходу. У самого леса напоролись на противопехотные мины, уставленные федерами совсем недавно и сразу пригодившиеся.
Федералы скорректировали огонь, и страшно воющие мины продолжали безжалостно накрывать оставшихся оппозиционеров.
К разрывам миномётных добавились взрывы противопехотных мин. Они подбрасывали тела, отрывали нижние конечности, нашпиговывали осколками пах и животы. Орали раненые, ухали взрывы, грохотали пулемётные и автоматные очереди…
Ночь опять выдалась лунная с невообразимым количеством звёзд на тёмном небосводе. В такую погоду хорошо признаваться в любви.
Но шла война…
– Командир, видишь двух клоунов? – поинтересовался старший лейтенант Кубаев. – Похоже, гонджубасом балуются, хулиганы. Дымина из-за брёвен валит, как на пожаре.
– Да, Куба, вижу, – отозвался капитан.
– Заняться ими? – деловито поинтересовался Кубаев, шевельнув «валом».
– Не надо, – подумав, ответил Туркалёв. – Они сейчас всё равно нихрена не видят, кроме своих мультиков. Им не до нас, им хорошо.
– Сентиментальный ты какой-то стал, командир, – нейтрально сказал Куба.
– Старею, видать, – покладисто согласился капитан.
– Движение справа, – вновь доложил Кубаев. – Отряд численностью до сорока человек скрытно подходит к позиции фéдеров.
Алексей стиснул зубы. Вряд ли это погоня за ними. Идут скрытно. Ага, вон, видны белые ленты на рукавах. Свои это. Но как некстати! Им всем сейчас только стрельбы не хватало.
Внезапно со стороны брёвен, откуда недавно поднимались видимые в прибор дрожащие струйки сигаретного дыма, раздалась короткая автоматная очередь грохотом разорвавшая ночную тишину, и одновременно ухнули первые выстрелы миномётов, стремительные трассеры пулемётной очереди улетели в сторону неизвестной группы. Завертелась кутерьма ближнего боя, когда расстояние между противниками составляет не более двухсот метров.
– Ползком к лесу! – скомандовал капитан. – Глядишь, в этом бедламе проскочим незаметно. Порядок движения прежний.
Это означало, что первым ползёт лейтенант Мамбеталиев, следом – лейтенант Седых, за ним – округлый, как и положено генералу, постоянно потеющий, несмотря на обезвоживание, и страдающий одышкой Тарасевич, за генералом ползёт командир группы, за ним следует старший лейтенант Кубаев, замыкает группу старший лейтенант Шахов.
Завязавшийся бой стал быстро смещаться в сторону спецназовцев. Беспорядочный грохот автоматных и пулемётных очередей приближался, его догоняли ухающие взрывы, первые осколки с пугающим визгом полетели над головами, что значительно осложнило ситуацию. Группа и «клиент» шли без бронежилетов, в одних разгрузках: операция не предполагала плотного огневого контакта с противником, поэтому тащить на себе лишний груз никто из офицеров не собирался, действовать приходилось скрытно и тихо, что при полной амуниции очень непросто.
Перестрелка быстро докатилась до группы. Рядом с притаившимися в траве офицерами побежали разгорячённые бойцы со знаками различия войск Объединённой Оппозиции – белыми лентами на левых рукавах курток.
Они вели огонь на бегу, иногда падали, стреляли, поднимались и бежали снова, перепрыгивая в спешке через спецназовцев, вряд ли в кутерьме успевая осознать, кто это лежит: враг или свои; целы, ранены или мертвы.
Кто-то что-то кричал, кто-то отборно матерился, отдавая приказы – то залечь, прикрывая отход остальных, то перебежками переместиться на другую позицию.
Мины выли и выстужали душу, ложась совсем рядом, осколки страшной косой секли траву.
Взрыв грохнул неподалёку от Туркалёва, вжавшегося насколько было возможно в землю, закрывшего голову руками, будто это могло помочь.
На него швырнуло нашпигованного осколками, дико заоравшего солдата. От непереносимой боли боец дрыгал ногами в берцах.
